Концерт

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Концерт

Наверное, каждому, чьи мечты исполнялись слишком поздно, знакомо это чувство досадного разочарования. Может, и впрямь лучше было бы не мечтать или, во всяком случае, сохранить свои иллюзии, не пытаясь узреть их реальное воплощение. Но это уже голос собственника или труса – тогда не надо очаровываться, увлекаться, радоваться… Всему свое время, и каждый живет в свой срок. Если бы мечта вознесла ребенка на Луну в тот момент, когда он протянул к ней руки, может, он очутился бы не в мертвой ледяной пустыне, озаренной отраженным светом, а в таинственной мерцающей глубине огненного опала, среди неведомых благоуханий, нежнейших на свете звуков и красок. Воистину жизнь едина и лишь наше восприятие двойственно. Чуть приподнимись над чувствами – и примешь равно и печаль и радость, а за ними этот огромный, непознанный мир – лицо Бога, который вне времени и пространства.

В пасмурную дождливую осень насмешливая судьба нечаянно занесла меня в Альпы. Стоит ли говорить, что впечатление от окружающего накладывались на душу, а в ней тоже царила осенняя пора перегоревших желаний, остывших чувств, печальных воспоминаний. Не я ли так стремился в эти края, мечтая увидеть грандиозную панораму снежных хребтов, сверкающих в лучах солнца, яркую голубизну небес, прихотливый ковер цветов и трав на дне долин и склонах гор. О, сколько раз я встречал эти картины на полотнах знаменитых художников! В сотнях вариантов они украшали стены лучших музеев и дворцов Европы. Я уж не поминаю тысячи их копий, дубликатов, репродукций, наводняющих рынки и жилища менее требовательного сословия. Но всюду одно уже слово «Альпы» заставляло сжиматься сердце в сладком и в то же время томительном предчувствии. Да, там сердце прекрасного континента, взрастившего изысканную культуру, там средоточие чудес природы, ее величие и гармония, прообраз горнего царства и высшего мира. Но не так-то просто заглянуть в это святая святых. Многими жизнями оплачены пути в него. Незримые хранители не перестают собирать дань, и если оставляют человеку жизнь, то порой лишают разума. Странная связь. Я слышал уже столько историй, как гениальные мыслители устремлялись сюда и вместе с переживанием экстаза навеки теряли рассудок, и не было средства вырваться из этого мрака кроме как через смерть.

Альпы, Альпы… Всего я ожидал, но вместо ослепительного и грозного великолепия меня окружал густой туман, прерываемый то шквальным ветром, то ливневыми дождями. Серая хмурь облаков, забивших долины, стонущий лес, красно-желтое месиво из листьев и глины, плывущее под ногами, лавины грязного снега, сползающие с вершин на дороги, и за всем этим – отдаленный и постоянный гул. То ли эхо водопадов, переполненных бешеной силы, то ли рев горных пиков, разрывающих ледяной броней живое тело злобной бури.

В этом кошмаре продолжение путешествия было бы безумием, зато все прелести маленьких старинных городков и селений становились особенно милыми и притягательными. За каменными стенами в уютных гостиницах жарко пылали камины. Горячее вино, свежие фрукты, приветливые хозяева… и конечно же, слегка растерянные путешественники, застигнутые осенней непогодой. Люди жались друг к другу, охотно знакомились, рассказывали свои истории и всячески старались скоротать время. В одной из таких гостиниц я и поселился. Она стояла в стороне от дороги на обрывистом берегу глубокого каньона и являла собой остатки маленького укрепленного замка. Часть стен от времени развалились, часть подмыли стремительные ручьи, и они рухнули в обрыв. Зато сохранилось центральное строение и круглая башня с заржавленным подъемным мостом, перекинутым через ров. Приспосабливать весь замок для жилья не имело смысла из-за малочисленности постояльцев, потому для гостей хватало комнат в привратной башне и небольшой пристройке во дворе. Центральное здание замка оставалось пустым, если не считать разнообразных пернатых, населивших многочисленные бойницы. Вечерами там бесшумно сновали летучие мыши, ночью ухала сова, утром стонали голуби. Все вкупе создавало довольно мрачный колорит, хотя он вполне соответствовал вкусам путешественников, ценящих красоту и старину. С интересом спускаясь в холл, я слушал разноязычную речь и присматривался к соседям. Среди довольно живописной толпы постояльцев, пожалуй, самыми колоритными являлись сами хозяева. Ряд признаков явно свидетельствовал, что они не из местных жителей и скорее всего приобрели это рыцарское гнездо для своих нужд. Думаю также, что вряд ли они собирались поправить свои дела и получить хороший доход с путешественников, превратив свой дом в гостиницу. Плата за ночлег была смехотворно мала, так что, остановившись здесь, ты ощущал себя скорее гостем, чем постояльцем.

Вероятно, в этом был свой резон. Никто не чувствовал себя зависимым, и в первую очередь сами хозяева. Придираться к меню или скромной обстановке комнат при таких условиях было немыслимо.

Верно, лишь врожденное милосердие да гостеприимство побуждало владельцев замка держать свои двери открытыми для каждого путника, проходящего через горы. Но забавным было то, что сами хозяева казались едва ли не большими странниками, чем их скучающие гости. Что-то неспокойное проступало в их позах, движениях, манерах. Вот еще мгновение – и они встанут и исчезнут навсегда из этих стен. Словно какой-то бесконечной лентой ползла через них дорога, и голубой дымок походного костра незримо, но постоянно овевал их фигуры. Имена их удивительно соответствовали их образу и звучали каким-то музыкальным аккордом. Гилль – звали хозяина, и с него словно начиналась пьеса в минорной тональности. Извея – имя хозяйки определяло дальнейшее направление мелодии и завершало первый посыл тремя последними шажками.

Необычна была и внешность этой пары. Гилль, человек в летах с курчавыми седеющими волосами. Высокий лоб давал приют не только любым фантазиям и длинным мыслям, в нем сохранялась чистота и непосредственность детских устремлений. В самом деле, хотя Гилль имел не маленький рост, на его кряжистой фигуре голова казалась несколько великоватой и сам он напоминал великовозрастного ребенка. Ярко-синие глаза дополняли бы это впечатление, если бы не так часто обращались внутрь себя.

Зато пристальный взгляд не давил на собеседника, а скорее обволакивал и приглашал приобщиться к своей внутренней жизни. Пожалуй, еще можно сказать о его способности к перевоплощению. Он говорил о море – и поразительно точно, во всех деталях, являл собой тип старого моряка. Он повествовал о войне– и вы видели перед собой бывалого легионера. Речь заходила о религии и перед вами стоял смиренный монах, проведший жизнь в постах и молитве. Но, наверное, более всего его характеризовала связь с какой-то древней стихией. Не отгадать, какие начала в ней преобладали: огня, воды, земли или воздуха. Просто вокруг Гилля явственно ощущались незримые энергии. Вероятно, рядом с ним не было холодно в самую ледяную стужу, но также возможно, что и в знойной пустыне от него исходила живительная прохлада родника. Мускулистое тело Гилля могло принадлежать самому неутомимому ходоку, но движения его словно подчинялись законам полета… Ноги его касались земли, а руки, туловище, голова постоянно летели.

Столь же необычна была жена его. Впрочем, как-то мало она напоминала ту пресловутую половину, разделившую годы жизни со своим мужем и носящую на себе отпечаток его личности. Нет, вовсе ничем не походила она на Гилля. В картинах, иллюстрирующих волшебные сказки, сложно встретить облик женщины – грезы, женщины-цветка, женщины-возлюбленной. Такова была Извея. Ее чувства, столь гармоничные и искренние могли соперничать с самыми пылкими юношескими страстями. И хотя возраст ушел далеко вперед ее сердца, однако именно эта яркость переживаний делала ее красоту и молодость вневременными. Тонкие нежные черты ее несли ощущение хрупкости. И не родился еще тот фантастический принц, чьи руки могли бы без боязни коснуться ее. Вот так не смел бы и помыслить о том случайный зритель, встретив во плоти эту женщину-подростка с лицом воздушных Боттичелливских фей. В Извее за тончайшей оболочкой старинной красавицы существовала сложная и сильная душа. Чтобы чуткость не стала жертвой своей беззащитности, она должна опираться на какую-нибудь твердую опору. Я не смею утверждать, но мне кажется именно принадлежность души Извей иному миру, а может быть, и иным планетам, давала ей силы выстоять в этой жизни. Она не пыталась чему-то соответствовать и сохранила верность своему свету… А он лился через ее ясную улыбку, через вечно утреннюю зарю ее волшебных глаз, сквозь прозрачную ткань, что плели ее плавные движения, ибо и руки, и ноги, и тело Извей подчинялись какому-то внутреннему ритму. Для наблюдателя же он являлся постоянным танцем, то медленным, то порывистым, но неизменно чарующим. Магия пластики, которой владели, по словам историков, жрицы древних египетских храмов. Где, какие раскопки могли бы это подтвердить? В лицах на изысканных рельефах гробниц фараонов да в почти утраченных традициях храмовых индийских танцев проглядывает намек на эти тайны. Вот почему так драгоценна была встреча с Извеей. В ней открывался мир давно прошедшего Золотого Века и, может, угадывалось блистательное повторение его в будущем. Мое описание будет неполным, если я не упомяну о голосе Извей. В нем было столько разнообразия, столько оттенков, тембров, созвучий, что, закрыв глаза, в том богатстве ты мог внимать целой гамме, знаменующей голоса природы от веселого ручейка до печального зова кукушки.

Однако я настолько отвлекся, что пожалуй, выдаю явное неравнодушие к этой паре. Да простят меня ревнивые защитники иных достоинств. На Востоке есть пословица: чтобы увидеть Лейлу, надо взглянуть на нее глазами влюбленного Меджнуна. Пусть так каждый взглянет на другого глазами любви – и тогда эти сравнения не покажутся преувеличением. В ином случае эта повесть не для них. В заключении этой мысли мог бы добавить одно: в природе существует не один, а множество ракурсов, и также каждый из нас имеет свое место, с которого нужно взглянуть на мир, и ты увидишь, что «он», или «некто», или ты сам ослепительно красив. Через мгновение изменишь точку зрения, сойдя вниз, и вдруг ужаснешься безобразию того, что казалось невыразимо прекрасным.

О, нет в жизни нашей ничего законченн??го! Все бесконечно меняется, и не пытайтесь навешать окончательных ярлыков. Закон психологических перспектив – это изнанка закона относительности. Но я продолжаю. После всех перечисленных восторгов я неожиданно обнаружил еще одну необъяснимую странность моих хозяев.

Однажды ночью сильная головная боль не давала мне уснуть, и я попробовал постучать в комнату Гилля и Извей за помощью. Они не отвечали. Я толкнул дверь. Комната, увешанная немыслимой коллекцией старинных музыкальных инструментов, была пуста. За стеной бушевала буря, а хозяева покинули свой дом для ночной прогулки по горам! Мое открытие заставило меня забыть о недуге. Темные мысли о волшебниках, разбойниках и прочем невольно ринулись в мой мозг. Я решил дождаться их прихода. Вернувшись в свою комнату, я приоткрыл окно, которое как раз нависло над порогом. Ветер немедленно загудел по всей комнате, превратив ее в органную трубу. Рев бури над лесом, покрывающим долину, то нарастал, то затихал. Прислушавшись, я внезапно уловил звуки мелодии, словно какой-то оркестр давал концерт среди ночной темноты. Фантастика! Вот звуки труб, вызывающих врага на поединок, вот топот копыт незримого воинства, гулкие удары барабана, как шаги судьбы, грохот литавр, как взрывы адского хохота, заглушающего стоны гобоев. Отчаянная скорбь смычковых, прощальные голоса валторн… Я не верил своим ушам, мне казалось, что я схожу с ума. Неслыханная, грандиозная симфония влилась в стихию урагана и подчинила его своей воле. Не знаю, сколько длился этот концерт, чем кончился, ибо очнулся я от внезапной тишины. Окно захлопнул сквозняк. Я лежал на кушетке, и серый рассвет медленно проникал в комнату. Послышался стук копыт. Двое наездников остановились у дома. Это были мои хозяева. Сам не зная почему, я спустился в холл. Они встретили мое появление молчанием. Я неловко пытался вовлечь их в разговор:

– Что непогода?

– До захода солнца успокоилась, – ответил Гилль.

– Наверное, выбилась из сил, – молвил я.

– М-да, возможно.

А ночью опять они исчезли в самый разгар бури, и опять я слышал музыку. Так повторялось из ночи в ночь. Я уже не сомневался, что попал к троллям, и полный самых диких идей, решил раскрыть их карты, чего бы это мне не стоило. В очередное их возвращение я снова встретил их у порога:

– Вы, кажется, любите ночные прогулки? – приступил я.

– Почему вас это заботит? – спросил Гилль.

Я молчал, не зная как отвечать. Извея внезапно шагнула ко мне и дотронулась до руки:

– Не бойтесь, наше поведение ничем не угрожает вам.

– Я не боюсь, – отвечал я торопливо. – Но я каждую ночь слышу звуки музыки, и мне кажется, что я схожу с ума.

Гилль вдруг радостно засмеялся и, как дитя, хлопнув в ладоши, повернулся к

жене:

– Извея! Это наш человек! Это друг, ведь он слышит нашу музыку.

В следующее мгновение он обнял меня:

– Мы не будем скрываться от вас. Вы из тех, кто может воспринимать сокровенное, потому узнайте нашу историю, и пусть музыка в горах будет подтверждением наших слов.

Так я приобщился к тайне, подаренной странными людьми, что стали моими друзьями.

Гилль был единственным ребенком в семье. Обстоятельства не позволили ему получить хорошее образование. Большую часть своего детства и отрочества он был предоставлен самому себе, и лишь природа скрашивала его одиночество. Под формальным присмотром дальних родственников мальчик проводил лето в горах. Общение с пастухами и горцами, случайные путешественники не в меньшей мере, чем старые книги и природа, воспитывали в нем мечтательный характер. Он верил в сказки, разговаривал с деревьями, искал среди камней жилища гномов. Чтобы остудить его воображение и пресечь его попытки забираться подальше в горы, взрослые решили попугать его. Как-то они поведали мальчику, что во время грозы из горных пещер выходят гигантские тролли. Они хватают тех, кто ушел далеко от дома и уносят в страшное горное царство. Там

лишь голые скалы и ледники. Сбежать мешают бездонные пропасти и бурные реки. Похищенных людей тролли заставляют пить волшебную воду, и они превращаются в уродов, а иногда и в самих троллей.

Как ни странно, эта история оказала на Гилля противоположное воздействие. Вместо испуга он воспылал желанием познакомиться с троллями. С тех пор, как только пр??ближалась гроза, мальчик старался улизнуть за порог и отправиться в горы. Однажды он преуспел, и гроза застала его на одной из вершин. Ураганный ветер оторвал его от земли и, закружив, бросил в воздух. Трудно сказать, сколько времени мальчик парил в объятиях бури, как его швыряло над долиной под раскаты грома среди сверкающих молний! Наконец, ветер закинул его в небольшое озеро. Гилль выбрался на берег. Потрясенный пережитым он, однако, не плакал, а повторял без конца, что хочет лететь еще и еще! Он раздвигал руки, махал ими, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, чтобы подняться… Но буря потеряла силу. Последние порывы ее кружили около мальчика, и он внезапно вдохнул в себя то, что можно назвать семенем бури. Не сразу он понял, что в груди его поселился настоящий ураган. Он быстро рос, и, по желанию Гилля, мог вырываться наружу. Теперь с полным правом мальчик мог считать себя повелителем воздушных стихий. Много раз он уходил в горы и устраивал себе на потеху самые невероятные бури, но та сила, что жила в нем самом, всегда хранила его от увечья. Невредимым он возвращался домой, и никто не догадывался, что еще совсем недавно он носился в воздухе над острыми пиками гор и мог даже побывать у лазурных берегов Адриатического моря. Впрочем, владение силами бури не могло не отразиться на нем. Что-то особенное выделяло его среди сверстников, и случайно ли он получил среди них прозвище Тролля? Гилль мало внимания уделял пересудам, ни разу он не использовал свою силу для сведения счетов с недоброжелателями. У него в это время открылась новая страсть. Гром небесный так потряс его нервную систему иль безумные полеты над горами, но душа его раскрылась для музыки. С настойчивостью маньяка Гилль собирал самые различные инструменты и пытался научиться играть на них. Увы, это было не так легко, и его поначалу удовлетворяло собирание различных звуков, которые он мог издавать. Затем фантазия подсказала ему соединить свои музыкальные увлечения со способностью управлять бурей. Привязав инструменты к деревьям, Гилль стал устраивать для себя дикие какофонии. Он загонял ветер в медные трубы, и они ревели, как стадо диких слонов, он рвал струны арф, он швырял горсти камней и сучьев в барабаны,..Прошло много лет, но Гилль не замечал времени, он учил деревья владению инструментами, и вот ценою немыслимых усилий или с помощью таинственных горных сил он сотворил настоящий лесной оркестр.

Много мелодий жило в душе его, но он не знал музыкальной грамоты, и лишь фантастические импровизации сопровождали его выплескивающиеся наружу

бури. Наконец, это перестало удовлетворять его. Он не мог упрекнуть никого из своих послушных музыкантов. Березы в его лесу владели тайнами скрипичной игры, рябины – альтами. Ивы могли исполнять виолончельные партии, вязам были подвластны контрабасы. Духовые инструменты требовали простора и высоты, и, конечно, тополя, сосны, ели и тиссы, лиственницы и осины делили меж собой трубы, гобои, кларнеты и валторны. Дубам, липам и букам принадлежали ударные. Завидный оркестр! Но Гилль ощущал бессилие дирижера, который отстал от своих музыкантов. Они были способны на много большее, чем хаотическое звучание, иногда находящее случайные гармонические сочетания под напором управляемой бури.

И вот Гилль решил найти солиста для своего дикого оркестра. Он знал, где искать, но долго не решался, зная, что его прежде всего примут за безумца. Наконец он преодолел себя и отправился к людям. Ему нужен был профессиональный музыкант, который бы смог, прослушав его фантазии, перенести их на ноты, дать им ритм, гармонию и соединить их с необузданной стихией бури.

Так Гилль встретил Извею. Она была пианисткой, настоящим профессиональным музыкантом, преданным классике, но открытым и для любых импровизаций, если они не нарушали в ней то природное чувство гармонии, которым она обладала. О, непросто складывалась их история. Жизнь Извей была полна и богата, хотя судьба успела нанести ей достаточно жестоких ударов. Начать с того, что ее сердце уже открыло двери иному избраннику. Муж ее был мастером архитектуры, и союз их знаменовал редкое единение. Стара мысль, что архитектура суть застывшая музыка, но в этом случае она получила неожиданно выразительное воплощение. Архитектор замыслил увенчать свою любовь небывалым строением – он решил создать храм музыки и посвятить его жене. Он вложил все свои силы, средства, талант, всю свою жизнь в это строение. Трудно описать его архитектуру. Самые неожиданные решения, смелые сочетания, немыслимые находки воплощало это здание. В нем не было явной симметрии, обусловленности пропорций… Как живая волна, внезапно превращавшаяся в сложную кристаллическую форму, как музыкальный экспромт, прихотливо рожденный фантазией и готовый мгновенно и навсегда исчезнуть, ибо повторение невозможно… Таков был этот причудливый храм, вознесшийся к небу на вершине холма. Гребень его венчала улиткообразная башня, создававшая возможности для дополнительного резонанса, и шпиль ее заканчивался фигурой бронзового кентавра. Напряжение мифического существа передавалось четырьмя копытами, сведенными в одну точку, а также мощным порывом вверх. Кентавр натягивал лук, целясь в небо. «В этом храме будет заключена тайна, – сказал архитектор жене. – Когда ты достигнешь совершенства в своем искусстве игры, моя скульптура выстрелит, и стрела устремится к солнцу». Увы, ему не пришлось пережить свое

творение, и только тогда, когда глаза его навсегда сомкнулись, Извея вспомнила другую его фразу, сказанную при закладке здания: «Я вложу в это строение всю свою жизнь». Он сдержал слово, и оставалось ждать исполнения следующего пророчества. Тяжело было горе Извей, пока она не встретилась с Гиллем. И вправду он показался ей поначалу безумцем, но с того момента, как он привел ее в свой лес, она поверила в него. Идея подчинить фантастическую стихию Тролля законам ритма, влить ее в законченную форму, захватила Извею. Разум человека соединился с чувствами природы в единой гармонии, и однажды их концерт был готов. Среди спокойного безоблачного вечера над горами разразилась чудовищная буря. Ее сопровождала фантастическая музыка… Раскаты настоящего грома сливались с партиями барабанов, разноцветные молнии сверкали почти беспрерывно, словно спаянные со звуком, и облака окрашивались всеми цветами радуги. Багровые отблески заходящего солнца то тут, то там прорывались сквозь клочья клубящихся туч. В апофеозе игры пальцы Извей вдруг потеряли клавиши инструмента. Мощный порыв урагана рванул ее в небо, и руки ее превратились в лебединые крылья. Но музыка не прервалась, только теперь она подчинялась белому комочку перьев, затерявшемуся в самом сердце бури. И вот наступил момент коды. Шквал вместе с музыкой достиг заветного храма. Тысячами сверкающих огней рассыпались молнии, ударив в башню. Вздрогнул проснувшийся кентавр, и глаза его отыскали на немыслимой высоте белого лебедя. Со звоном лопнула тетива, но волшебная стрела охотника успела набрать силу. В бескрайнем небе она догнала прекрасную птицу, и та камнем понеслась к земле. Едва успели ее подхватить руки Гилля. Обливаясь кровью, умирала Извея, и лишь немедленная жертва могла выкупить ее у смерти. Все силы Земли и Неба призвал Тролль на помощь себе. Страшной клятвой заклинал он природу оставить жизнь его возлюбленной, обещая отдать обратно свой волшебный дар. И вот слова его были услышаны, и буря уже не вернулась в его грудь. Он потерял силу, Извея – способности к игре, но зато они обрели друг друга, чтобы не разлучаться в остаток жизни. Лишь во сне они могли слушать свои фантазии, да во время непогоды эхо их концертов давало им утешение, если воспоминания способны утешать.