День тумана

День тумана

В детстве весь мир – твой дом. Солнце заходит за горизонт, когда ты хочешь спать, ветер налетает, когда жарко, пение птиц, шум прибоя озвучивают ту музыку, что живет в душе и превращает в песню или танец твое начинающееся бытие. Времени много, его хватает на все. Простор души не встречает границ ни в земных пределах, ни в божественных сроках дня, посылаемого солнцем. И если все-таки не хватает их, то усталость не мешает брести путями, что отмеряются светом звезд…

Но вот это единство с миром и цельность бытия вдруг начинают расползаться. Сказки и грезы теряют силы, отступают или, как Снегурочка, растекаются горючими слезами под жаркими поцелуями солнца. Реальность приходит на смену волшебству и празднику жизни. Вместе с ней ты познаешь бесконечную разделенность людскую со всеми этими «мое твое», одиночество мира, крошечного, затерянного среди миллионов, миллиардов других. И тут является необходимость бороться… за клочок земли, за кусочек времени, которое можно потратить на себя, за собственный взгляд и мысль. Ах, разве так мал и тесен мир? Отчего мы приходим в него, уже заклейменные, как рабы, Долгом? И сколько этих долгов, трудно перечесть… В самом деле, когда уходит из сердца любовь, на смену ей спешат долги. Впрочем, они еще и до того воронами вьются и осмеивают детские восторги. Карр-карр, ха-ха-ха. Рождественских чудес захотелось! Чтоб вместо обыденщины работы жизнь светлым даром оборачивалась…

И вот рано или поздно, а чаще всего в осень лет начинает сердце искать свой угол и крышу над головой. Но что делать, если пора для постройки дома прошла? Исполненная полета душа парила над землей и почти всегда опережала события, а теперь вот все возможности оказались упущенными, и ты везде безнадежно опоздал… Более практичное, новое поколение, не чинясь совестью, скопило, а вернее, вырвало богатство из рук обманутых стариков и возвело себе роскошные и столь безвкусные особняки за высокими, как у тюрем, оградами.

В затянувшееся до декабря безвременье, которое не назовешь осенью, потому как хотя голые деревья еще утопают в опавшей, бурой листве и густом зеленом мху, а сквозь дождливые слезы тихий свет небесный взирает на пустую, неприглядную землю, но и не зима это, так как нет мороза и снега, двое мечтателей брели вдоль берега моря. Намокший желтый песок, сбившийся в низкие дюны, цеплялся за ноги и затруднял движение, залив глухо шумел, хотя ветра не было. Густой, сероватый туман тяжелыми клубами окутывал бесконечно длинную полосу берега и примыкающего к нему леса. Пожалуй, никого больше не нашлось, кто мог бы оценить прозрачную красоту корявых деревьев, которые вдруг обернулись застывшими в танце лешими, кикиморами, болотной тварью, лесными карликами и гранитными великанами, высыпавшими к морю. Что за потеха тут устроилась под колдовским, курящимся небом, под задыхающимся смехом прибоя, что свистел, хрипел и плевался холодными брызгами? Промозглая сырость, вкупе с пугающей нечистью, побуждала путников включить все свое воображение, чтобы противостоять дурноте. Естественно, что фантазия их толкнула представить уютный дом, где растоплен камин, где спокойно стучат часы, а в тишине и уюте их ждет накрытый стол с обильным ужином и горячим-горячим чаем, впрочем, возможен и кофе, непременно свежеразмолотый, с крепким ароматом, схожим горечью со вкусом желудей.

Прихотливая греза вскоре увлекла и согрела людей. От усталости не осталось и мысли. Какое могло быть утомление, если они всего час назад покинули свою усадьбу, что спряталась совсем рядом, вон за теми деревьями, где особенно сгустился туман. Если они вышли прогуляться и заодно поискать своего белого коня. Он с утра отправился побродить по окрестным полянам, чтобы вдохнуть еще разок отошедшие запахи трав и листвы, да вот припозднился и все не возвращается домой. А, кстати, вот же на мокром песке четко отпечатанные следы копыт. Теперь нужно только идти по ним, чтобы наконец встретить этого драгоценного члена семьи, обнять его длинную, теплую шею с шелковистой гривой, прижаться к огромной голове с умными, черными глазами и услышать ласковое пофыркивание.

Скорей бы… Уже сумерки грядут. Вряд ли на закате солнечные лучи пробьются к земле, чтобы проститься с ней и последним алым поцелуем возвестить о приходе ночи.

Вот впереди мост через ручей. Раньше, когда здесь жили финны, существовало столько названий, чуть ли не для каждого камня, столько преданий и примет. Вот в одном из них говорилось, что есть заговоренные лесные мостики. Если перейти их, закрыв глаза, то можешь попасть совсем в иные места, а то и в иное время. Забавно? Не попробовать ли? А почему бы нет? Кажется, ничего не случилось. Но все-таки это легкомыслие – так увлекаться прогулкой в туманный день. Не лучше ли было всем оставаться дома? Слушать лесную тишину в оправе недалекого прибоя и редких звуков чутких деревьев. Они скрипят, зябко потягиваясь, то сонно похрапывают, отзываясь на шум волн, то настороженно прислушиваются к перестуку капель, усеявших мириадами бусин ветви елей, берез, ольхи и многих других из царства флоры.

Разве не средоточие уюта в этом двухэтажном домике, фантастической архитектурой напоминающего миниатюрный замок? Его башенки с острым верхом гордо возносятся над кроной деревьев и крутым обрывом. Некогда здесь пролегала граница моря, и по песчаным отмелям летел сверкающий, яркий прибой, дробил береговую гряду, прятал в тайных пещерах самоцветы и золото осени… Потом залив отступил, лес спустился с обрывов, наступая на пятки морю, и жизнь потекла здесь по новым канонам. А замок еще казался кораблем, оставшимся на берегу, как памятник ушедшему миру Нептуна. И сравнению помогало несколько деревьев, прорастающих дом насквозь, от пола до крыши. Для них был специально прорублены отверстия в потолке, и их стволы заменяли поддерживающие колонны. И все в доме должно было не противостоять природе, но выявлять и подчеркивать гармонию с ней. Взять, например, нижний зал. Огромная комната с высоким потолком и цельным окном-стеной, выходящим в сторону моря. В углу ее, под корнями дуба, в прорубленном полу, несколько ступенек вели к настоящему роднику. Он вечно журчал, даже в лютую зиму, и его песенки наполняли жизнью, радостью, миром весь дом. Зеленый мох изысканным бордюром соединял цепочку живописных камней, покрытых узорами лишайника, и опоясывал по периметру всю комнату, вплоть до камина. Ах, камин, камин! Ну не самое ли лучшее место это во всем лесном замке? Вытесанный из красного гранита с готическим замком посредине, который венчала голова единорога, А по обеим сторонам массивные, деревянные фигуры. Одна изображала плачущего медведя с опущенной мордой и передней лапой у глаз, другая – мощного вепря, вырывающегося из норы. И когда в пасти камина вспыхивал праздник огня, десятки безумных от веселья саламандр исполняли фантастические танцы, зажигая отблесками сухие кленовые листья, развешанные по стенам вместе с затейливыми корягами.

А против окна, обращенного к лесу, стояло старинное темное зеркало в бронзовой оправе. За стволами отраженных в стекле деревьев скрывался потайной ход вглубь горы. Там, в сумраке известковой пещеры жили сталактиты. Там существовало гулкое эхо, превращавшее простой звук в музыкальную фразу, словно там хранился язык забытой страны или волшебный инструмент, сочиняющий песни. И как мудрые пауки заплетают кружевом паутины тайны углов (не в них ли сходятся и расходятся стены, не в них ли располагаются пресловутые краеугольные камни всего строения), так и в боковых помещениях нижнего этажа висели темные гобелены. Нет, они были темными лишь во мраке вечернего света или хмурой зимней поры, но в иное время, весны или лета, осени или яркого зимнего утра, они расцветали вместе с природой и светили самыми радужными красками. Очарование их околдовывало не прихотливостью настоящего мига, заставляющего распуститься еще нераскрытые почки или бутоны, но скорее чувством времени. Да, в этих гобеленах жило время, существовала тайная кропотливая жизнь тех, чьи пальцы неутомимо сплетали рисунки узоров в единую картину, чье сердце щедро отдавало в молчании свои часы, дни, месяцы и годы бесконечному полотну гобеленов. И вот все оттенки их чувств, мыслей, переживаний впитывались их работой и затем создавали ауру творения. В сочетании с сюжетом эта атмосфера не только возрождала идеалы былых веков, но вещала также о величии человеческого Духа, что ковался вместе с железом оружия и доспехов, но был острее и тверже и одновременно – легче пуха и нежнее цветов. Любовь и преданность, бесстрашие и гордость, честь и устремленность сплетались из волшебной ткани и тепла сердец. И имя им было – грезы.

В верхнем этаже комнаты располагались в трех башенках. Одна узкая лестница, как в извивах раковины, вела к ним и где-то на уровне потолка останавливалась у трех загадочных дверей. Окованные старинной медью, они предлагали входящему выбор. «Налево пойдешь, ничего не найдешь. Направо пойдешь, от счастья уйдешь. Прямо пойдешь, себя обретешь». Одна комната являла собой капитанскую каюту, словно перенесенную сюда с какой-нибудь испанской каравеллы. Вся атрибутика древних навигационных приборов, а также гарпуны, абордажные крючья, заржавленные шпаги вместе с глобусом и картами заполняли пространство. Второе помещение вполне могло соответствовать мансарде алхимика. Колбы, реторты, сушеные травы, коллекции минералов и великое множество мертвых бабочек в стеклянных футлярах. Они, словно в вечном сне, кружились среди фантастических человечков, стоящих на полках. Третья комната, без потолка, была вытянута вверх до самой остроконечной крыши, покрытой красной черепицей. Она предназначалась для музыки. Затейливо инкрустированная фисгармония, небольшая арфа, поблескивающая золотыми отблесками валторна, несколько скрипок и старинные барабаны составляли убранство комнаты. Под карнизом, расчерченным как нотные страницы, висели, неведомо откуда, огромные кованые ключи. Прихотливость их форм позволяла представлять их нотными знаками, по которым, при желании, возможно было прочесть мелодию. Эта мелодия и звучала в сумерках, когда шел дождь и навстречу ему из трубы выползало облако дыма. Оно окутывало башни замка и сгущало кроны деревьев. И сам дом с теплыми желтыми или цветными витражными огоньками окон становился живым существом, этаким маленьким великаном, высунувшим голову из земли, чтобы поглазеть на лесные чудеса и поведать о фантазиях подземных гномов, которые записывали песни родников, подпевали ветрам и ковали сокровища в лунные ночи…

Однако же куда подевался этот белый конь? Кстати, то же самое можно было спросить и про дорогу. Она тоже куда-то подевалась. П??тники прошли уже не одну милю, давно пора было наткнуться на торные пути, ведущие к городу. В конце концов здешние места знакомы с детства и заплутать в них немыслимо. Но вот незадача: ни огней, ни протоптанных дорог, ни строений – лишь туман да следы лошадиных копыт, которые давно свернули с берега в лес.

Вот еще дернула нелегкая поиграть с закрытыми глазами в заклятый мостик. Дурная шутка получилась…

И вот, словно в страшном сне, просвистела стрела над головой и впилась в ствол дерева. Женщина вскрикнула и закрыла лицо руками. Мужчина схватил наперевес толстую палку, на которую опирался, и обернулся назад. Трое вооруженных, закованных в тускло блестевшие доспехи всадников вылетели на поляну и ринулись на путников. Первая, вторая, третья атаки не увенчались успехом – слишком неповоротливы оказались кони и туман изменял расстояние, но сомнений в исходе неравной схватки не было, нападающие не искали добычи… Ими владел демон убийства, и упустить жертв они не собирались.

Ах, этот день, верно, потому он и тянулся бесконечно долго, что был после. дним. Смерть не спешила и поджидала своих избранников в конце пути. Как это ловко получилось: сначала им дали увлечься собственной фантазией, затем за. манили таинственными следами лошадиных копыт и, наконец, здесь в глуши будет поставлена точка их жизни… Вот и палка дала трещину, и отбиваться от трех оборотней стало нечем.

И вдруг! Как часто в душе просыпается отчаянное обращение к Всевышнему, Оно еще не выговорено словами, но сердце уже ударило в набат. Звук его летит, выстраивая мост к Творцу. Порой секунды достаточно для ответа, и он приходит, Появляется это чудесное вдруг. Звучит, как в старинное время охоты или на рыцарских турнирах серебряный голос трубы. Сдвинув кошмар ночного убийства, на поляну вылетает из тумана нечто необыкновенное. То ли белый конь с огромным рогом на голове, то ли воин с копьем, пригнувшийся к коню. Так или иначе, трудно понять. Трещат и ломаются кусты от громадных скачков. Темные всадники тщетно пытаются повернуть прочь и ускользнуть от белого вихря. Жуткий хруст костей, захлебнувшийся крик и мертвая тишина леса, завершающая ужас ночной драмы.

В липком поту и нервной дрожи путники схватились за руки и бросились вперед по тропинке, вглубь леса. Вот крутой подъем, сверкнул огонек над головами, пахнуло теплом и горько-сладким дымом березовых поленьев. Перед беглецами встал из тумана дом, похожий на маленький рыцарский замок. И в нем все было так, как им пригрезилось каких-то несколько часов назад, когда они наткнулись на следы лошадиных копыт. Самое замечательное, что дом оказался не пуст, у него не были хозяева. Вот только сказать с определенностью, кого они встретили, путники не могли. Точно, что там была юная, прекрасная женщина в длинном средневековом платье. Бледное лицо ее светилось божественной улыбкой, какие воспроизводили старые художники на ликах ангелов. Однако вместе с нею был то ли один сказочный единорог, то ли рыцарь и белый конь. Как-то странно, словно во сне, они то раздваивались, то соединялись, и все скрывала какая-то древняя тайна. И всю ночь хозяева пытались поведать о ней, а путники понять их. Звучали одна за другой попытки изъясниться на каком-либо известном языке, пока под утро, под разглядывание гобеленов, под аккомпанемент арфы и пение, история троих не стала ясной до подробностей.

В самом деле, что случилось и с кем? Что за стр?°нная в??треча прошлого и настоящего? Что за смещение эпох и фантазий? А может, и впрямь существует параллельное время, и события текут не только из прошлого в будущее, но и наоборот. В конце тысячелетия, как и в столетьях, случаются такие странн??е вещи, как смещение времен. И понять это едва ли возможно, остается послушать, если не можешь поверить.

В конце тринадцатого столетия король Бриан собирался отметить сразу три события. Первое, – победу над своим давним врагом, герцогом Фердинандом, который столько лет опустошал приграничные области страны. Второе – подготовку к крестовому походу в Святую землю, захваченную сарацинами. И третье – это признание своим сыном пажа Тигмоля. Последнее событие более других занимало короля. Будучи не очень счастлив в браке с королевой Унгильдой, которую ему навязали в государственных интересах, король влюбился во фрейлину из свиты королевы, прекрасную Лигвену. Видя увлеченность Бриана, девушка спросила у своей госпожи позволения покинуть двор. Согласие было дано, и фрейлина скрылась с глаз короля. Несколько лет о ней ничего не было известно, хотя ходили слухи о ее замужестве. Потом ее не стало, а ко двору прибыл ее сын и был взят в пажи. Поначалу король не испытал ничего, кроме досады. Потом, вглядевшись в мальчика, обнаружил в нем поразительное сходство с собою. Конечно, и речи не могло быть, чтобы Тигмоль был его сыном, но эта похожесть на короля свидетельствовала о глубокой любви фрейлины к Бриану. Нося в сердце образ своего возлюбленного, Лигвена передала его своему ребенку. Ситуация осложнялась тем, что королева Унгильда страдала бешеной ревностью, и уже не раз одно подозрение на близость к королю могло отправить невинных женщин в иной мир. Королева знала толк в ядах, а в решительности ее никто не сомневался. Для того были еще и другие основания, кроме ревности. Унгильда стояла на страже прав своего сына, принца Рильда, законного королевского наследника. Меж тем король Бриан проявлял все большую привязанность к Тигмолю. Старая любовь в нем нашла причины к возрождению. Он отыскал портрет Лигвены и поместил в сокровенном уголке своих покоев. Долгие часы и дни проводил в беседах с Тигмолем. Наконец однажды он вызвал королеву Унгильду и потребовал дать клятву не посягать на жизнь или здоровье Тигмоля. В противном случае Бриан угрожал отправить супругу вместе с приближенными на плаху.

– В ваших интересах оставить в покое пажа Тигмоля и заботиться о его безопасности, – закончил король.

Королева вынужденно поклялась, но поинтересовалась, отчего короля так озаботил какой-то паж.

– Просто я люблю этого мальчика и собираюсь признать его собственным сыном.

– Но ведь это не так, и вы не посягнете на права наследника, даже если объявите Тигмоля незаконнорожденным бастардом, – возразила королева.

– Разумеется, – ответил Бриан. – Но я хочу, чтобы у пажа был отец. Бедный король, он не предполагал, даже в своем гневе, до чего коварна была

Унгильда. Если она не могла уничтожить Тигмоля, то ничто не мешало ей избавиться от того, кто ей угрожал. Вскоре после того как Тигмоль был объявлен вторым королевским сыном, стараниями супруги король Бриан был положен на погребальный мрамор, и королева получила соболезнования от съехавшихся вассалов и гостей.

Принц Рильд должен был занять трон, но королева не спешила с коронацией.

– Вы должны как следует насладиться безмятежностью вашей юности, прежде чем возьмете на свои плечи груз государственных забот, – говорила она сыну. Он вполне соглашался с ней и со всем пылом отдался радостям и удовольствиям, которые доставляли ему власть и богатство.

В забвении пролетело почти десятилетие, а он все оставался принцем при старой королеве. Однако, наконец, честолюбие подтолкнуло леность души, и он потребовал трон. Мать попробовала удержаться и посеяла вражду к брату-бастарду, уверяя, что он ищет возможности самому захватить престол. Пока принц не коронован, ему грозят опасности, но как только это случится, в стране может вспыхнуть мятеж. Это был довольно грубый шантаж, и Рильд понимал тайные интриги матери, но решил разом отделаться и от брата, и от Ун-гильды. Тигмоль с отрядом рыцарей был отправлен в войско крестоносцев, шедших в Святую Землю. О старой королеве распустили слухи, что она занедужила и к ее речам и поступкам следует относиться не столь серьезно. В самом деле, давний интерес к ядам перерос на старости лет в страх отравления. Ун-гильда постоянно меняла поваров, ничего не ела в гостях и держала целую когорту рабов, которые должны были пробовать пищу, что готовили для нее. Не мудрено, что принц легко перехватил бразды правления. Однако речь идет в большей мере о бастарде. Отважный и добрый рыцарь, он и не мнил о соперничестве с Рильдом. Двусмысленное положение незаконнорожденного наследника унижало его, и он старался как можно реже бывать при дворе. Поход к Гробу Господню был для него желаем во всех отношениях. Меж тем рать крестоносцев разделилась на части из-за несогласия вождей. В раскаленной пустыне войска изматывались непрерывными стычками вместо одного большого сражения. Армия таяла также от голода и жажды. Бессмысленность похода, наконец, обнаружила себя во всей очевидности, и крестоносцы повернули обратно. Немногим довелось добраться домой. Среди них оказался Тигмоль. Из похода он привез арабского скакуна, который, как утверждали, родился на Святой Земле в канун празднования Рождества. Конь отличался изумительной понятливостью и был предан своему хозяину. Вероятно, таково же было и отношение Тигмоля. Спутники бастарда рассказали, что однажды конь вывихнул ногу и не мог двигаться. Враги наступали, и жестокая смерть ожидала любого из крестоносцев. Сарацины не брали пленных. Тем не менее Тигмоль отказался бросить коня. Товарищи простились с ним, думая, что видят его в последний раз, но сарацины оценили поступок рыцаря и его верность коню. Его не тронули и отпустили с миром.

Интересно, что дети нередко повторяют сюжет жизни своих родителей, и Тигмоль нашел свою судьбу также в свите королевы. Поэтому уместно, да и необходимо, будет рассказать еще об одном действующем лице этой истории. Итак, в свите фрейлин Унгильды состояла одна прелестная дева по имени Глэсс. Дочь какого-то свергнутого короля, она была взята под покровительство до лучших времен, которые все не наступали. Среди всей свиты не было равной ей в игре на арфе и пении. Сама королева могла засыпать лишь под музыку Глэсс, а монахи нередко приглашали ее спеть в утешение умирающим рыцарям. Немало достойных юношей искали ее руки, невзирая на ее бедность, но Глэсс всем претендентам давала вежливый, но твердый отказ. Еще в детские годы общая судьба сирот связала ее с Тигмолем, и сердце ее принадлежало только ему. Когда бастард вернулся из похода, то подарил своего удивительного коня своей возлюбленной. И никто, кроме них двоих, не мог сесть в седло удивительного скакуна. С появлением коня Глэсс словно наполнилась новыми впечатлениями. Из уст ее полились песни и мелодии, которых никогда раньше не слышали. Однажды девушка призналась рыцарю, что конь сопровождает ее в сновидениях и отвозит в далекие чужеземные края. Тигмоль усомнился в этом, но Глэсс описала ему местность, в которой он сражался с сарацинами. Конь воистину оказался непростым, и его привязанность к своей госпоже могла вполне соперничать с чувствами самого рыцаря.

Принц Рильд заинтересовался жизнью своего брата. Слава храброго рыцаря, благосклонность фрейлины, песни трубадуров, редкий конь – все это посеяло зависть. В злую игру решил вовлечь принц Тигмоля. Однажды, отослав рыцаря с поручением, принц объявил о турнире, призом которого должна была стать рука Глэсс. Вернувшегося рыцаря принц попросил просто выступить на турнире, не разъясняя сути дела. Одно условие было поставлено Тигмолю. Он не должен был снимать шлема и объявлять свое имя в случае победы.

Семерых противников выбил рыцарь из седла. Восьмой выехал на ристалище в таких же доспехах, какие были на Тигмоле. Под броней и парадной попоной, закрывавшей коня, трудно было распознать и арабского скакуна, принадлежавшего бастарду, ибо кони были одной масти.

Вот за гремел и трубы герольдов, и последний противник был сброшен на землю. Не видя больше никого, кто готов был скрестить копья, Тигмоль тронул коня и покинул поле, не подняв забрала. Только на следующий день он узнал, что никто не расходился после турнира, дожидаясь победителя. Под самый вечер на Ристалище въехал рыцарь-двойник и снял шлем. Это оказался принц Рильд. Его наградой стала Глэсс. В один вечер жестокий обман лишил Тигмоля невесты.

Самому бастарду тут же было приказано покинуть двор и не приближаться к нему менее чем на десять миль до особого повеления принца Рильда. За ослушание ему угрожала позорная казнь.

Меж тем во дворце готовились к свадьбе и коронации Рильда. Увы, Глэсс захворала, и свадьбу отложили. Еще через какое-то время пришло известие, что избранница Рильда скончалась. Тигмоль ушел на берег моря и стал думать, как ему свести счеты с жизнью. На закате дня облачко пыли поднялось на дороге, и через несколько минут перед рыцарем предстал его благородный конь. Привязанная к седлу, на нем покоилась мертвая Глэсс. В руках ее было короткое письмо: «Я не ушла и буду всегда с тобой, но только конь поможет найти тебе дорогу ко мне. Твоя любящая Глэсс». И когда солнце закатилось за горизонт, благородный скакун вместе с девушкой ускакал от рыцаря.

Прошло немало дней, прежде чем он вернулся. Их дружба окрепла, и они уже не могли обходиться друг без друга. Теперь Тигмоль полностью поверил в чудесные силы коня. В сновидениях они достигали Святой земли и однажды в ночь Рождества оказались у Вифлеемских яслей. Какая-то незримая стена мешала коню преодолеть последние шаги и приблизиться к заветному месту, но также и рыцарь один не смел подойти ближе, чтобы поклониться Спасителю Мира. И вот, только вместе, слившись в едином порыве любви и устремлений, они смогли принять участие в празднике Света. Какова была мольба рыцаря и коня Божественному Младенцу, можно было догадаться. Снова радость и покой сияли на челе рыцаря, а конь его танцевал, гарцуя в бледных лучах народившегося месяца.

Они вернулись обновленными и исполненными неземной любви и света. Народ собирался толпами, чтобы лишь взглянуть или дотронуться до них. Королева скончалась в утро их появления в столице. Принц Рильд бросил трон и бежал из страны, опасаясь расплаты за свое коварство, хотя никто не угрожал ему.

Всего день видели Тигмоля и его белоснежного коня, а затем они исчезли. Если верить песням трубадуров, то и конь, и рыцарь нашли тайную обитель у берега моря, где их ждала не мертвая, а живая Глэсс. Но в то же время в окрестностях королевства появилось удивительное животное – волшебный Единорог. Прекрасное и грозное существо, словно высеченное и отшлифованное из белоснежного мрамора, оно было исполнено неземной чистоты и священной грации. Сам воздух вокруг него сгущался в огромные, прозрачные кристаллы, заставляющие цветы и травы разгораться ярчайшими красками. В такт с цоканьем копыт, задевающих камни, они ударялись друг о друга едва зримыми гранями, и от этого рождались дивные звоны иных пространств. И, как сгущенный луч серебряной осенней луны, посреди лба животного красовался витой у основания рог. И не страх внушал его сверкающий белизной конец, но казался он королевским скипетром властителя великих и светлых сил природы. В минуты напасти, в борьбе за справедливость, защищая слабых и поддерживая веру, на рыцарских турнирах и трудных дорогах жизни вдруг возникал из неведомого мира Единорог. Слившиеся воедино, Рыцарь и Конь вступали в бой и всегда побеждали. Но кто мог засвидетельствовать, что это не легенда, не грезы? Кому удавалось увидеть их приют, чтобы подтвердить их реальность? Верно для того необходимо было особое стечение обстоятельств и смещение времени и пространства. Того и удостоились в конце столетия двое бездомных путников. И было то видение Единорога знаком Радости и Счастья, не правда ли?