Книга ВТОРАЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Книга ВТОРАЯ

«Я сижу на стуле в освещенном центре огромной сцены, и в темноте вокруг не видно ни кулис, ни зала, и кажется — их нет. Откуда-то сверху ко мне спускается микрофон, и я понимаю, что буду говорить в этот микрофон о снах. Я помню, что когда-то я говорил в этот микрофон стоя и говорил о другом. Но сейчас я предпочитаю рассказать о снах и что-то во мне считает это наиболее необходимым в данный момент. Я начинаю говорить и думаю, что для зрителей, которых я не вижу, это кажется немного нудным и слишком сложным, но продолжаю тщательно описывать подробности качеств сновидений. Потому что считаю необходимой в говорении о сновидениях скрупулезность и внимательность ко всему, ко всем деталям, из которых обозначается и проявляется смысл того другого способа быть живым, который и есть сновидение. С какого-то момента у меня на коленях появляется открытая книга, и я уже читаю её вслух.»

Предисловие ко второй книге

К сожалению, язык второй книги сложен не так, как того хотелось бы автору. Вместе с тем, автор надеется, что эта особенность текста не осложнит жизнь читателям.

Во-первых, эта усложненность — не более чем уловка, посредством которой можно указывать на веши невыразимые и не всегда безопасные в прямом соприкосновении, — в том, например, смысле, что намного практичней читать о повадках и свойствах электрического тока, нежели испытывать некоторые из них своим телом. Здесь автор, как и все люди, использует защитные свойства речи как поводыря в бесконечности возвращения в Неизвестное, вновь возникшей с появлением языка.

Во-вторых, сам характер второй книги определился опытом изучения не только сновидения, но и исследования осознания, а в этой учебе невозможно без должного внимания отнестись к тому факту, что многие особенности и свойства нашего восприятия, мышления, сознания, а также условия общественной жизни неразрывно переплетены, а зачастую и созданы с прямым участием языка и речи.

Соответственно, это же формирующее проникновение языка и речи не минует наши сны и сновидения, и в этом смысле переход от обычных снов к сновидениям не в последнюю очередь связан с обретением трезвого понимания и осознания всех последствий — уродливых и возвышенных, — которые привнес язык в наше человеческое существование и освобождение.

Об этих вещах невозможно писать просто, потому что они большей частью относятся не к бытию и к вещам такими как они есть, а к тем запутанным до невменяемости описаниям мира, которые человечество создало, путаясь в языке, речи и в своем восприятии, и которые являются тем, что — иногда защищая — отделяют нас от присутствия и натиска Неизвестного во сне и наяву, совершая наш выбор за нас задолго до нашего рождения. И это не самый лучший, а главное — далеко не единственный выбор, потому что то, в чем не участвует наше осознание, не есть выбор и не есть наше решение, а есть лишь бессмысленно красивый танец пушинок на ветру.

В миги, когда нас настигает ослепительное величие подлинной жизни живого, подобное начало рассвета на горных вершинах, становится видно, что дух настающего времени так отпускает наклонение речи и выпрямляет осанку хребта, что воздух вольной воли и золотое сияние мудрой любви уже не просто ощутимы, а — присутствуют и зовут с непреложной силой, и тело становится жадным ко всему, что в подробностях может помочь выскользнуть из обыденного и вернуться в путешествие жизни в бесконечность и неизвестность.