Колокол

Колокол

Страшна любовь на Руси! Как звук колокола в предрассветной тишине, она будит сердца, зовет в синие дали, тревожит прекрасной мечтой… Но не найти покоя завороженному страннику, не узнать ни своей грезы, ни самого себя, если даже повезет ему достичь конца пути. Никогда никому не измерить темной пучины этой любви, что не знает света звезд, не подчиняется разуму и хоть зовется чудом, но улыбается скорее смерти, нежели счастью.

Граф Гольдмунд фон Инстер принял участие в походе Ливонского ордена на Русь. Нет, не было в его сердце корысти, когда он облачался в доспехи и садился на коня. Обширные владения, древний род — все имел гордый рыцарь. Лучшие дворы Европы раскрывали перед ним двери, но он быстро пресыщался великолепием и богатством. Слишком проста и понятна была окружающая жизнь, и с давних пор влекла его к себе тайной сокровенная красота Востока, что пряталась за необозримыми лесами и степями. И воплощала ее диковинная страна, протянувшаяся от южного моря до северного и сама похожая на море, не имеющее постоянных берегов. Не было в ней ни законов, ни порядка. Сокровища земли не делали ее богатой, победы не давали счастья, но, единственная среди многих, она прозывалась Святой Русью.

Еще в детстве граф слышал протяжные песни русских странников. Сладкой тоской будоражили они душу. А на торжищах взор его всегда притягивали их товары. Пестрота и строгость, чистота и прозрачность красок соединялись в изделиях славян. И сами они, в длинных кафтанах, с заросшими бородой лицами, со скорбной добротой в глазах и певучей речью, резко выделялись среди толпы приезжих купцов. Было в них что-то и очень близкое, и чужое. Непостижима была их внезапная удаль, когда все вырученное могли они в один миг швырнуть на ветер. Кто из людей Запада был способен попрать богатства, ради которых свершен тяжкий путь, отвернуться от плодов труда, рассеять смехом смысл своих деяний? Дивный народ! Какова же их страна? Вот и решил рыцарь вблизи разглядеть таинственный край.

Но не легкой прогулкой обернулся поход на Русь. Численность и мощь рыцарского воинства не давали преимуществ, ибо сама природа оказывалась жестоким противником. Не миловала она и русичей, но, привыкшие к лишениям, они не замечали ее препон. У стен Изборска стала и не могла продвинуться дальше Орденская рать. Ранняя зима отрезала пути назад, и вскоре рыцари почувствовали себя в осаде. Голод и мороз вцепились в войска, сея отчаяние и панику. Осажденные русичи же с бессмысленным упорством защищали стены, за которыми не было добра.

Гольдмунд проклинал день, когда, потворствовав своей блажи, отправился в поход. Теперь жестокая расплата грозила незваным пришельцам.

Как-то в поисках дичи граф отъехал от лагеря и завернул в лес. Внезапно услыхал он крики. Пришпорив коня, рыцарь помчался на шум. В крошечной деревушке с десяток ландскнехтов напали на крестьян, пытаясь отобрать у них скудное имущество и пропитание. Несколько стариков оборонялись вилами и топорами, женщины пытались тушить подожженные избы. Сам не зная почему, граф выхватил меч и ринулся на подмогу крестьянам. Неожиданное нападение рыцаря ошеломило воинов, и они, бросив добычу, побежали прочь. Гольдмунд остановился с тяжелым чувством. Теперь возвращение к своим грозило судом и смертью, а остаться у врагов значило предательство. Тронув поводья, он двинулся прочь по незнакомой дороге, которая сама ложилась под копыта коня. Она завела его в чащу. Началась пурга, и вскоре пришла ночь, чтобы навек закрыть ему глаза. Обессиленный, замерзший, рыцарь склонился к шее коня и погрузился в последний сон. Но срок для него еще не наступил, и судьба послала ему спасение. Конь его, не чуя воли хозяина, побрел в обратный путь и вскоре очутился в деревне. Услышав среди ночи ржание, крестьяне вышли и перенесли рыцаря в избу.

Долгую зиму провел граф среди русичей. Как-то занесло в деревню отряд русских воинов во главе с боярином Зосимой Печерским. Предложили они рыцарю идти с ними против Ордена, но он наотрез отказался. Желая испытать его, накинули ему веревку на шею и зацепили за сук. Ни слова о пощаде не вымолвил рыцарь. Тогда освободили его, и взял боярин Гольдмунда в свой терем. Там нашла его сердце печальная любовь к чужеземной красавице.

Хороша была дочь Зосимы Варенька! От весенних ручьев да тающего снега перешли белизна и прозрачность на ее лицо. В синеве ее глаз само небо зарю встречало. В русые волосы облачко запуталось. Только еще лучше был голос боярышни: будто волна из глубин морских рождалась и музыкой звучала. Все вокруг замирало, прислушивалось к ее голосу, а затем подпевать начинало. Садится Варенька за прялку — и тут же из печи огонь гудеть начинает, ветер в щелях посвистывает, половицы скрипят. Мало кто мог остаться равнодушным к ней, что ж говорить об одиноком графе. В чужой стране, среди незнакомых людей и обычаев лишь пение Вареньки делало тише его тоску по родине. Казалось ему, что он возвращается в детство и сквозь сон слышит колыбельные песни.

Чудной принцессой заморского царства являлась Варенька для Гольдмунда, но и он тронул ее сердце. Чуткое к чужому страданию, оно поначалу отозвалось жалостью, а потом и привязалось к рыцарю. Только не было радости в этой любви. Граф Гольдмунд не гостем на Русь пришел, но вместе с врагами ее. Тяжко бороться с сердцем, и лишь когда время разлуки наступило, не выдержала Варенька. Гордость свою сломила, сама к графу явилась, на шею бросилась:

— Увези меня с собой, рыцарь, нет мне без тебя жизни.

Слаще меда и пьяней вина были слова Вареньки для Гольдмунда, но разума его не затуманили.

— Кончится война, я приеду за тобой. Не на простом коне повезу в свой замок, а в золоченой карете.

— Не нужна мне ни карета, ни замок, только быть с тобой, сокол ясный.

Но рыцарь не мог понять ее и твердил лишь слова прощания.

Вышла провожать его Варенька, на высокую колокольню показала:

— День и ночь буду ждать тебя, с колокольни высматривать, о себе весточки подавать.

«Что за весточки? — подумал рыцарь. — Лягут меж нами леса и степи, горы и долины, реки и озера…»

Только ошибся Гольдмунд, когда не поверил боярышне. Не знал он, что для сердца нет преграды, коль проснулось оно.

Меж тем пошла Варенька к мастерам литейщикам и на свой голос велела отлить колокол, чтобы звон его летел вокруг земли. Вот раздули мехи мастера, бронзу с серебром в печи бросили. Стали формы лепить, звуки отстраивать. Лучшие наряды надела на себя молодая боярышня, золотой кокошник на голове засиял, и пришла она к литейщикам песни петь, чтобы колоколу придать звучание. Два дня и две ночи кипела работа, два раза отливали колокола, но не получали того звука, что Варенька хотела. Наконец на третью ночь позвали старого кузнеца, что в чародействе толк знал, и отлили чудо-колокол. В нем живой голос Вареньки зазвучал. Зато в тот самый миг лишилась сама боярышня своего дара прекрасного. Онемели уста ее, словно на грудь ее камень тяжкий лег. С понурыми головами разошлись мастера и за работу платы не взяли:

— В этот колокол хозяйка свою душу вложила. Нам-то чести здесь особой нет.

В далекой стране среди пиров и балов праздновал свое возвращение домой граф Гольдмунд фон Инстер, когда долетел до него звук колокола. Ни азартная охота, ни верные друзья, ни прекрасные дамы, мечтающие завоевать его сердце, не могли развлечь графа. День и ночь в ушах рыцаря раздавался дальний звук колокола, и ничто на свете не имело сил заглушить его.

«Я жду, я жду, я жду…» — звал голос Вареньки, и душа Гольдмунда откликалась на него тревогой и болью. Хоть и влекла его к себе красота молодой боярышни, но тайный страх удерживал. Чувствовал он в Вареньке силы, с которыми не справиться. С минуты их встречи другая жизнь вошла в его собственную и подчинила своей воле.

Прошел год, а на Руси, при дворе Зосимы Печерского, смутно текла жизнь его обитателей. Дочь боярина сжигал тайный недут, и не находилось лекаря, кто бы мог вернуть Вареньке ее дивный голос. И хоть красота ее не поубавилась и много женихов приходило сватать ее, но боярышня на все предложения молча качала головой да уходила на колокольню, где давала волю слезам. И несся над лесами и полями одинокий звон колокола, и люди крестились, думая, что он возвещает чью-то смерть.

В ту пору явился как-то к Зосиме бродячий гусляр по имени Федор. «Пусть развлечет дочку, — решил боярин, — коль вылечить ее не суждено». Долго играл и пел Вареньке странник, а затем стал ей сказки рассказывать. Впервые за долгое время улыбнулась боярышня, просветлело лицо ее, и не ушла она, сославшись на болезнь, в свои покои. Целый день слушала его как завороженная. Гусляр же пришел к боярину и просил его оставить на службе у себя. Внимательно посмотрел на него Зосима и только спросил, много ль за службу платить ему.

— За одну улыбку боярышни да за корку хлеба с вашего стола служить стану, — ответил Федор, тряхнув головой.

И опять зазвучала музыка и песни под сводами боярского терема, и от них мрак печали рассеивался больше, чем от солнечных лучей.

Второй год разлуки с графом подходил к концу, когда на двор Зосимы грянуло посольство. Граф Гольдмунд фон Инстер с богатой свитой прибыл сватать боярышню Вареньку. Хоть и не чаял души отец в дочери, но счастью ее не смел мешать. Три недели шел пир, и наконец пришел час прощания. В дальний край увозила Вареньку золоченая карета.

Больше всех горевал Федор. О землю разбил гусли: «Больше песни мне никому не петь. Коль ночь в душе, для солнца места не будет». Поднялся он на звонницу, положил крест, на четыре стороны поклонился и хотел уж ступить в проем. В последний момент случайно задел колокол. Зазвенел вдруг над ним голос Вареньки, и тоску его смертную как рукой сняло. «Я жду, я жду, я жду…» Схватил Федор все языки колокольные и ударил праздничным звоном. Отозвались ему леса дремучие, поля на него откликнулись, вся земля дивным гулом пошла. А в карете у Вареньки застучало быстрее сердце и слезы навернулись на глаза, когда она оглянулась назад, на родной дом.

Немного времени прошло, невмоготу стала Федору жизнь без Вареньки. Перестали его радовать колокольные звоны, которыми он звал ее назад. Выпросил он у Зосимы коня и отправился вслед за боярышней, чтобы в земле чужой ей опорой быть.

Долог был путь, пока не прибыл он к фон Инстеру. Мрачный замок возвышался на крутом берегу реки. Долго стучался Федор, прежде чем угрюмые стражи вышли на стены. Оказалось, что граф уже полгода как перестал выходить из своих покоев и никого не принимает у себя.

— Но я не к графу приехал, а к жене его. Я слуга, гонец от отца боярышни Вареньки!

Но и тут не открылись ворота для Федора. С трудом узнал он от местных жителей, что жена графа фон Инстера в опале. В колдовстве заподозрил ее муж и цепями сковал ее руки. Ходит по замку день и ночь молодая графиня, но выходить за стены ей запрещено.

Гнев охватил Федора. Погнал он коня к магистру Ливонского ордена и там требовал рыцарского суда:

— Пусть пред Богом ответит граф, вправе ли он карать свою жену, а на ее стороне я готов выступить с мечом в руках.

Не решился магистр нарушать мир с Русью и послал герольдов, чтобы вызвали Гольдмунда на поединок с воином. Только повелел не давать чужеземцу ни доспехов кованых, ни копья турнирного. Пусть сражается хоть колом деревянным, коль осмелился благородного рыцаря на бой вызвать.

В назначенный день собрались рыцари перед замком графа. Загремели трубы, и Гольдмунд фон Инстер выехал на поле, весь закованный в броню. Лицо забралом скрыто, алый бархатный плащ на плечах, а на шлеме черные перья. Вслед за ним слуги вынесли в кресле графиню и поместили ее рядом с магистром ордена. Смолкли все вокруг, когда магистр поднял свой жезл и задал графу первый вопрос:

— Почему прячете свое лицо под забралом? Или не почитаете суд рыцарский?

Глухим голосом ответил фон Инстер, что болезнь понуждает его скрывать свою внешность, а не презрение к суду.

И второй вопрос задал магистр:

— В чем, граф, вините жену свою и почему держите ее в цепях?

Горьким смехом ответил ему Гольдмунд фон Инстер:

— Спросите об этом жену мою. Пусть ответит она и на первый, и на второй вопрос.

Магистр вопросил графиню, и герольды перевели его слова. Но молчала Варенька, не опустила глаз, и магистр понял, что не дождется ответа. Тут выступил Федор и объяснил, что графиня нема и не может быть ответчиком. Тогда, махнув рукой, магистр дал знак начать поединок.

Подъехал Федор к Вареньке:

— Признаешь ли меня, графиня, своим заступником?

Кивнула она, затем отвернулась и дала знак слугам. Через минуту принесли они для Федора доспехи и копье, и когда облачился он, гул по толпе прошел. Так же как у графа, его плечи покрыл алый плащ, а на шлеме черные страусовые перья развевались. Не отличить было одного от другого.

Запели звонкие рога, и помчались воины друг на друга. Долго сражались они, наконец один из них нанес страшный удар противнику. Раскололся шлем рыцарский, и опрокинулся воин на конский круп. Ноги его в стременах застряли, и помчал его конь прочь от ристалища. Зрители рукоплескали, ибо многим показалось, что побежден был русич, но когда победитель откинул забрало и подъехал к магистру, явилось взорам толпы лицо Федора. Не осмелились рыцари чинить препятствия. Отдали победителю молодую графиню. Поднял он ее в седло и тронул коня.

— Эй, кто же ты, имя скажи, чтобы знали мы победителя? — закричали ему вслед.

Но ни слова не ответил рыцарь. То ли смертный бой, то ли зарок тайный сомкнули ему уста, и стал он так же нем, как Варенька.

На Святой Руси звонили колокола, а боярин Зосима молодых с иконой встретил. Обвенчали их в церкви на берегу реки, и молился народ за их счастье и здравие. Многие помнили, какими певцами были Федор и Варенька, и дивно было, что смолкли их голоса навек. Но и без песен своих жили они, горя не ведая. Лишь раз в году поднималась Варенька на звонницу и била в свой чудо-колокол. И на зов его мчался из неведомых краев мертвый рыцарь. Входил он через отпертые ворота в боярский терем. Подходил к столу, уставленному яствами, долго смотрел на своего соперника, чей облик до малейших черточек передался ему, превратив его в двойника славянского воина. Потом останавливал свой взор на Вареньке, дивясь силе ее сердца. Каким счастьем одарила она его, но и сколько горя принесла, подчинив его жизнь своей судьбе! Смахнув слезу, осушал рыцарь Золотой кубок с вином и, кивнув обоим, мчался в ночь, что одна лишь и знала его дорогу.