2. Дети вырастают

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Дети вырастают

Первенец: «Рождение героя»

«Когда родился Лешенька, мне казалось, что вокруг роятся фейерверки. казалось, что все люди счастливы, что все на улице улыбаются поэтому, что всем хорошо. Короче, мне казалось, что весь мир счастлив – потому, что у меня родился ребенок!»

Это рассказывала мне одна мама. да и не одна.

Или вот: в пещеру приходят три старых, уважаемых и богатых человека и приносят новорожденному нищему мальчику прекрасные дары. Та же тема: на небе восходит звезда, предсказан конец царства, ангел с небеси приносит благую весть о рождении неслыханного Нового Человека.

Это всё атрибутика рождения героя, то есть того, кто принесет в этот мир что-то новое и желанное. Рождается ребенок – особенно если это первенец, то есть кто-то по-настоящему новый – и мир (или полномочный его представитель семья) приветствует его салютом (это снизу вверх, чтобы подальше видно) и возлагает большие надежды (это уже сверху вниз, на маленькие плечики). Первенец забирает себе мамины зубы и волосы – пусть! Он плачет по ночам, не давая спать папе – ерунда! В этом сюжете все готовы напрячься и отдать ему множество ценностей, потому что: а) любят; и б) рассчитывают на большую отдачу.

«Как стукнуло ему три дня, он из колыбели пошел гулять». «В год он уже дальше всех в деревне дубинку кидал». «В три равного ему по уму во всем царстве не было». Это все из разных сказок, а сюжет-то один: этот первенец полон необыкновенной силой, не как у нас с вами. Он корчует рукой деревья, обводит вокруг пальца царей, душит младенческими пухлыми ручками ядовитых змей, уводит у Аполлона стадо священных коров, побивает в еврейском религиозном споре старых рабби и так далее до бесконечности. Это первенец, в нем – огонь первой любви родителей, самой сильной, самой жаркой. Это – «козырная карта», которой семья хочет выиграть место под солнцем.

Это прекрасный сюжет, который перепели бесконечное количество сказок. В основном количестве этих сказок герой триумфально рождается и, когда вырастает, побивает всех и вся. Так оно, судя по всему, и должно быть, это идеальная модель.

Именно по этой модели мельник из «Кота в сапогах» оставляет свою мельницу старшему сыну, оставив среднему осла (процентов пять по стоимости?), а младшему кота (то есть нищету).

Этот сюжет прост и ясен: ему, герою-первенцу, 1) много дают; и от него 2) много хотят. Он (или она) будет нянчить младших и делиться с ними. А также постигать науки или игру на скрипке, пока более простые ребята вольно гоняют за окном в футбол. А также побеждать в споре царей и поэтому чувствовать себя белой вороной, к которому даже девки даже подойти боятся. А также наследовать отцовское дело (если в стране стабильная экономическая ситуация), или еще похлеще (если экономика трещит или отстает) – быть эмиссаром семьи в незнакомые миры (заграницу, другой социальный класс, тридевятое царство). Совершать двенадцать геракловых подвигов, без которых его миссия неполна и никакой покой ему не светит. и так далее.

(Как-то в аудитории, где было человек 60 психотерапевтов и педагогов, я попросил поднять руку старших братьев и сестер. Рук получилось где-то 50 (включая мою). От наглядности своей доли мы все слегка обалдели.)

Эта функция «эмиссарности» может быть так важна, что пресловутому «герою-первенцу» может быть даже разрешено Родом не иметь детей. Что наверняка связывает нас с предыдущим сюжетом.

Чтобы понять древне-мифологическую основу этого, нужно представлять себе, что «небо» выше «земли», а потому «небесные дела» имеют приоритет над «земными». Брахман (священник) по кастовой системе Индии выше кшатрия (военно-административной аристократии) и тем более вайтри (торговца). Или вот: по закону Израиля, всякий первенец принадлежит Храму (включая первенцев животных и даже растений, и именно их приносили в жертвы Божеству). Что это значит? – это значит, что всякий первенец призван служить небу, он не принадлежит своему дому.

(Евреи в мифологическом и семейном смысле вообще очень «правильный» народ, всем советую изучать. Многие законы, которые в иных культурах эзотеричны, то есть понятны мало кому, у евреев открыто передаются из поколения в поколение неизменным веками образом. Например. Все то, что я пишу про «героев-первенцев», актуально для практически всех культур, которые я знаю. Но обряд «выкуп первенца» входит в нормальную, ежедневную культуру именно евреев. Вот в чем он заключается: отец первенца в каком-то (обычно малом, но разрешено в любом) возрасте ребенка приносит его к представителю Храма (в еврейской традиции такую роль играет человек из рода Коэнов) и выкупает его у Храма. Храму не нужно так много первенцев, нельзя всех их посвящать Храму (то есть Небу), пусть эта сила останется на Земле. И отец дает Коуэну серебряную монету вместо первенца, и Коэн производит обряд, освобождая (обычно малыша-несмышленыша) от его посвященности, то есть обязанности принадлежать Храму. В мифологическом пространстве он снимает с него сильно повышенные ожидания, и такому человеку будет легче жить и дышать на Земле.)

(Честно говоря, когда я услышал об этом обряде, то мне, воспитанному в Советском, как ни крути, Союзе, казалось, что центральный смысловой персонаж этого обряда – серебряная монета, переходящая Храму, то есть способ взимать налоги на церковь. Ан нет! – монета эта оказалась специальной, и она выдается отцу перед обрядом тем же Коэном. У евреев, как я много раз наблюдал, мифологические смыслы на первом месте, а деньги не раньше второго.)

Тут мы затронули продолжение этого сюжета про Героя-Первенца: ему будет трудно в обычной людской среде, его силы рассчитаны на сверх-задачи, и он может быть поэтому не адекватен в самых простых человеческих раскладах. Он может приписывать себе право вершить человеческие судьбы, и стать преступником, убийцей, директивным психотерапевтом. Это может стать его проклятием и бедой: ему постоянно может казаться, что окружающие его люди слабы, порочны и глупы, и ожидают от него решительных действий по исправлению мироздания. Сюжет очень сильный, эмоции не шуточные. Род посвятил его в «исправители» и вряд ли кто-нибудь в мире может снять это благословение-проклятие, кроме исконного Рода. Авторитетов у такого персонажа, увы, скорее всего, не будет. Даже если он станет (если умный) их алкать, ему трудно будет их найти и еще труднее принять, признать, подчиниться.

Ладно. Рассказываю историю

Приземление

Трое друзей сидели в одном уютном кафе-ресторане так поздно, что уже скорее было рано. Двое из них, Миша и Оля, были давней парой; третий, Давид, играл таким образом роль «друга семьи». Старшего друга, по возрасту и деньгам. На каковых правах тогда под утро он и распекал Мишу:

«Ну ты подумай, какого хрена? Что за дурацкая позиция, типа тебе все можно? Кого ты из себя строишь?» – и так далее.

Накануне Миша, конечно, знатно вляпался в историю. Он работал в большой корпорации, где компьютеры были соединены в локальную сеть, и была там какая-то «беседка» для внутреннего общения сотрудников. Не официальная. Якобы вполне приватная. Ему на работе, надо полагать, было скучно. И он за десять минут сделал себе совсем не скучно: опубликовал в этой беседке свой дневник за прошлый год. Типа, да здравствует честность! А были в том дневнике: описания корпоративной вечеринки, где очень смешно и пьяно начинался роман их «директрисы» и начальника отдела безопасности; легкие карикатуры на начальство в виде частушек; размышления, с кем бы из сотрудниц Миша переспал или нет. и дальше уже ерунда, суммарно «на годик не очень строгого режима», как обозначил это Давид. На работе начался большой скандал, и около самого Миши, и вокруг. Уже два дня все бурлило.

«То, что тебя выгонят с этой работы – это точно, но это, в общем- то, ерунда. А вот то, что ты повел себя как мудила, – это реально плохо».

«Давид, там не было ни слова лжи».

«Какая к хренам разница? Ты людей подставил».

И так далее. Разговор шел к рассвету, тема не менялась. Оля смотрела в сторону, за окно, там плавали лики уходящей ночи.

«Ты считаешь, что тебе все можно».

«Да, я считаю, что некоторые вещи мне доступны. Например, говорить правду. »

И так далее. Я бы не стал описывать этот, в общем-то, довольно обычный разговор, если бы он не вылился в такую сцену.

Оля повернулась и высказала Мише, что он не просто мудак, а полный мерзавец. И что лучше бы она вышла замуж за Давида.

Это временно нокаутировало обоих мужчин.

Через час (уже начался рассвет) Миша признал, что какие-то ошибки в его схеме, вероятно, присутствуют, иначе почему бы она вызывала столько злости у уважаемых людей.

На этом они обрадовались и вернулись к дружеским позициям. При этом Давид расплатился за несколько чашек кофе и сладости, они вышли из кафе и медленно поплыли по городу.

А город этот был Иерусалимом, и еще через полчаса, незаметно для самих себя, они оказались под стеной Старого города. И не сговариваясь, уже почти молча, через Сионские ворота они пошли к Стене Плача.

Никто из них не был религиозным, но все были евреями. Каждый из них оказался у Стены сам, но вышли они оттуда в удивительно едином порыве. И уже через полчаса, стоя опять под стеной Старого города и глядя на долину Кедрон под ногами, они пришли к общему выводу, что Мише надо провести обряд выкупа первенца. Благо – тут же позвонили авторитету – он чистопородный еврей и никогда обряда не совершал. Авторитет обрадовался и сказал, что поможет во всем, вот только надо быть уверенным, что Миша и правда первенец. «В каком смысле?» – не понял Миша. «А надо удостовериться у родителей, что не было абортов или выкидышей. Потому что если были, то первенцами считаются они». Оп-па. За тридцать лет такая мысль в голове у Миши не гуляла. Но – сказано – сделано: он набрал телефон своей мамы. Было уже вполне утро, но мама спала. Звонок ее разбудил. «Мама, – сказал Миша, – прости меня, но мне это сейчас важно. Я у тебя первый ребенок? В смысле – не было до меня абортов?» «Был, – сказала мама. – Один. А что?» «Я тебе потом расскажу. Уже ничего». «Мишенька, ты меня прости, если я тебе в чем- нибудь помешала», – сказала замечательная мама, и после «Пока!» Миша повесил трубку. Он был какой-то совершенно обалделый и заторможенный, как сейчас вижу.

Давид опять позвонил авторитету. «Ну и все, значит, – пропел в трубку тот, – тогда обряд не нужен. Тогда, ребята, у вас все в порядке».

«Черт возьми, – сказал Давид, – и действительно, тогда у нас все в порядке. Миша, друг, ты можешь расслабиться. Ты такой же как мы. Мы такой же как ты. На днях тебя будут увольнять с работы, но это того стоило».

«Если ты правда понял», – прибавила Оля.

А Миша стоял и думал уже совсем о другом. Нет, в смысле, он понял, что можно поменьше выпендриваться и быть попроще и поближе к людям (он говорил с ударением в конце: «к людЯм»). И так оно, кстати, дальше и вышло, урок сработал (а то какая бы это была история!) Но он мгновенно посчитал в своей голове цифры, и выходило по этим цифрам (с мамой поговорить еще раз у него хватило смелости только через несколько месяцев, и она все эти цифры тогда подтвердила), что возраст Давида – это возраст того первого абортированного ребенка, а возраст Оли (о чем он тоже близко раньше не задумывался!) – это возраст его младшей сестры, которая родилась мертвой. Скажите, разве плохо мгновенно оказаться в своей семье и увидеть, что твои близкие друзья – это отражения, отпечатки, вошедшие в твою жизнь повторы братиков и сестричек, которых якобы никогда не было? А теперь они стоят возле тебя, курят по десятой сигарете и говорят: «Ну что, пошли, чего ты замер? Пошли, обмоем твое утраченное первородство! Надо найти где-то чечевичную похлебку! Точно, пошли искать чечевицу!» И Солнце встает над Иерусалимом, и ты на своем месте.

И душа твоя успокаивается.

«Да ладно, Давид, не надо чечевицы. Кофе хватило. Ты же платил? Ну вот».

Младший ребенок: не от мира сего.

«В одной семье жили-были папа с мамой и семеро сыновей. А дочки у них не было, и они горевали по этому поводу. Однажды мама купила прекрасный цветок – то есть она купила только растение в горшке, луковицу с парой листиков, но бабушка на рынке пообещала ей, что оттуда вырастет прекрасный цветок. И действительно через какое-то время это растение выпустило большущий белый бутон, который изнутри светился прекрасным таинственным светом. На третий день бутон раскрылся, и в чашечке цветка сидела маленькая девочка. Она стала любимой дочкой папе с мамой и младшей сестрой для семерых братьев.»

Это начало сказки, придуманной на моей группе одной симпатичной женщиной. Если в предыдущем сюжете «Первенца» было важно, что это мальчик, и девочка на этом месте редко оказывается (потому что все-таки – культурально – не «герой»), то в роли Младшего Ребенка уже почти все равно, кто это по полу.

(Хочется напомнить еще раз. Архетипическая роль «Младший Ребенок» не обязательно в каждой семье занимается младшим по возрасту ребенком. Жизнь полна индивидуальных черт (за что и любима). Есть люди, а есть роли. Люди склонны эти роли разыгрывать и принимать серьезно. Но мы, верящие в изначальную чистоту человеческой души, можем изучать безличные роли отдельно.)

Младший Ребенок легко занимает в семье место Самого Любимого. Хотя это слово «любимый» вообще лучше не употреблять в серьезных текстах, уж больно эмоционально насыщено, а потому тысячекратно переврано. Скажем так: его балуют, то есть дают очень много внимания. Авраам занимался Исааком (а не старшим Исмаилом), Исаак благословил Иакова (а не старшего Эсава), Иаков сходил с ума от Биньямина (младшенького из двенадцати).

А теперь давайте подумаем – так, по-взрослому, по-марксистски – почему и зачем это делается. Самая простая причина, лежащая на поверхности семейных отношений – это то, что Младший Ребенок взращивается не для «внешнего», как старший, а для «внутреннего» употребления. То есть он предназначен остаться в семье. И, если все идет хорошо, заботиться о родителях в старости.

Какими качествами должен обладать такой человек? Черты его могут самыми разными (хотя скорее он будет более мягким, подчиняющимся, капризным, симпатичным, чем наоборот), но есть одна важная: он должен быть не очень адекватен для внешнего мира. «Не от мира сего» – или, наверное, точнее «не для мира сего», если под «миром» понимать широкий социум. Например, не очень умным. Или со слабой силой воли. Или настолько взаимопротиворечивым, что плохо способным сделать какое-то дело от начала до конца. Это все не очень хорошо в общем смысле, но смысл в данном случае (как практически всегда) частный. Воспитание всегда функционально. И если функция – оставить ребенка «при себе», в семье, то неразумно воспитывать его адекватным для мира – а то он может в мир сбежать. Избыточное чувство вины, как-то легко ложащееся на таких детей, работает по тому же вектору: ослабляет их «внешнюю» адекватность и увеличивает «внутреннюю» зависимость.

По душевным качествам, по любвеобильности, симпатичности, талантливости (обычно не реализованной) это очень часто чудесные люди. Не знаю, как вы, а я знаю много примеров.

«Первенец» очень часто проводит жизнь в борьбе, сражается, и в терминах внутрисемейных отношений можно сказать, что он сражается за любовь. «Посмотрите, какой я хороший, умный, сильный, любите меня!» Младший Ребенок ни за что не сражается: оно у него есть.

(Тут мы касаемся важной темы для сказкотерапии: это два основных типа сказочных героев: «старший» сын и «младший». Тот Иван-дурак, младшенький лентяй и разгильдяй, о котором столько героических сказок – это наш Младший Ребенок. Он приезжает к победе на той самой печи, на которой вырос, подобно Емеле. Серый волк или Конек- горбунок делают за Ивана-царевича все дела, вплоть до первой брачной ночи с Марьюшкой (есть и такие сюжеты в народе). Всякая печка и яблонька по пути помогают ему, а он им за то улыбается, услуживает и мил-песенки поет.

У героев типа Геракла все складывается по-другому: гарь, война, и даже в случае победы все недовольны, и половина богов (читай: семьи) считает, что его нужно наказать. «А яблоки бессмертия верните, пожалуйста, на место».)

Женитьба Младшего Ребенка – дело противоречивое. Если он серьезно играет роль Младшего Ребенка, то лучше бы он не женился. А если женится, то есть появляется серьезный шанс, что он «уйдет в мир» (хотя бы своей отдельной семьи), то родители могут серьезно поучаствовать в расторжении такого брака. По самым веским и объективным причинам, конечно же. Хороший для всех вариант, который часто реализуется, заключается в том, что он (она) заключает брак с кем-то уж совсем неадекватным, а потому необходимость взаимной опеки Младшенького и Родителей только усиливается; и еще одним прекрасным вариантом является рождение детей в семью бабушки и дедушки. «Плохой» супруг или супруга исчезают, а внук или внучка остается в семье, которая от этого становится только крепче.

(Когда я употребляю слова «хороший» и «прекрасный», я не только иронизирую, я действительно имею это в виду. Важно в таких раскладах, чтобы они происходили по взаимному согласию – в идеале, сознательно проговоренному. Люди имеют право замыкать свои семьи, жить со своими детьми или родителями и так далее, лишь бы здесь не было сильного подавления одними людьми других. Плохо, если мать приказывает дочери в таком раскладе сделать аборт, а та подчиняется против своей воли. Почему плохо? Потому что дочь обязательно отомстит, и круговерть зла и обид будет еще долго вращаться в этой семье. Свобода воли придумана не только ради людского тщеславия и эгоцентризма, но и для адекватного распределения ответственности.)

«Мы здесь все в Америке – дети младших детей, у которых не было земли, и поэтому они двинулись на другой континент», – сказала мне одна женщина-риэлтор в Техасе. Из той волны, которая пошла из Европы на юго-восток под знаменами крестоносцев, младших детей тоже было много – настолько много, что был, кажется, отдельный их орден, Братство Черноголовых. (Я надеюсь, вас не коробит идея о том, что братство Христово состояло из людей, которым не досталось земли по законам наследования, и которым поэтому хотелось своей землицы, и почему бы не отобрать ее у неверных?) По логике этого сюжета из младших детей выросло так много революционеров и авантюристов. Когда они выходят «из семьи наружу», то ведут себя не как «старшие», которые склонны распространять дело своего Рода, но «едут на своей козе» (она же Емелина печка), против установившихся законов. Тоже возможно: пятеро погибнут, один выиграет.

Итак, сказка про Младшего Ребенка имеет следующие основные варианты:

1) Его любят и слишком балуют, он вырастает капризным и плохо приспособленным, до смерти родителей остается с ними. Своих детей у него или нет, или он довольно слабый родитель. Свою семью он или не создает, или это слабая семья, сильно поддерживаемая усилиями (и подавляемая волей) старшего поколения.

2) Его любят и балуют, и он вырастает в уверенности, что все самое лучшее все равно ему достанется, никуда не убежит. И поди ж ты – эта твердая вера реализуется: он получает от жизни много крупных кушей непонятно почему, не обычными для окружающих, одноразовыми способами.

Написал и подумал: да что же это такое! Я знаю людей, которые отлично совмещают эти два вроде бы не очень похожих сюжета. Значит, похожи.

Некоторые черты Младшего Ребенка практически наверняка: надолго затянувшаяся инфантильность, богато развитое воображение, неглубоко притаившийся Трикстер.

«Третий лишний»: Золушка-Хаврошечка

Этот образ так часто встречается в сказках, и так редко – в жизни. И как-то он всю жизнь меня волнует: образ человека, который в видимом спектре функционирует наоборот, чем «все нормальные люди» – поглощает мало, а дает много. Чего он такого не поглощает? – на простом сказочном языке, материнской любви; но точнее, наверное, сказать, что не просто любви, а заботливой, «земной» любви, которая «дарит», «одевает», «холит», «обеспечивает». Золушка, Хаврошечка и прочие многочисленные сказочные сироты этого лишены, но удивительным сказочным образом они платят этому миру обратной валютой – они сами заботятся, сами дарят, сами одевают – кого угодно, но не себя.

Сказки, мораль и религии прославляют таких персонажей, и если эти черты развиты у кого-то из живых, то более «нормальные» люди их тоже часто и легко прославляют. Оно и понятно: жить рядом с такими людьми удобно и хорошо: потребляют мало, дают много. Я бы сам с удовольствием имел Золушку на своей кухне, но понятно, что ее там нет, потому что такое счастье достается вот именно что Мачехе.

В этой сказке в смысле семейной динамики ключевое слово, наверное, не столько «третий», сколько «лишний». Золушка- Хаврошечка, давайте я уж так ее буду называть, в своей семье как будто бы «лишняя», у нее как будто бы нет законного, четко обозначенного и гарантированного места. Во многих сказках от нее именно что хотят избавиться – несмотря на всю ее полезность. Я думаю, что эти «полезность» и «избавиться» на самом деле очень друг с дружкой связаны, просто как кусочки одной логической цепочки. Это сказка про ребенка, который по каким-то системным раскладам оказывается лишним, нежеланным. Таким образом, он попадает в этот мир – желанное для себя место – на еле-еле купленный билет. Он понимает (знает? воображает?), что на этот билет полного спального места ему не достанется, и он заранее готов сидеть на краешке. Он заранее готов питаться крохами, и дорого отрабатывать эти крохи.

Жестко говоря, он готов быть очень «полезным», чтобы от него не «избавились».

Есть такое представление о том, что люди обладают разной степени «экзистенциальной плотностью». «Плотный» человек уверен в том, что он есть; что он имеет право быть; что он имеет право занимать вот это место, эти ресурсы. «Неплотный» человек в этом совершенно не уверен. «Бесплотный» человек – крайние места на шкале – уверен, что «мир» есть, а «его» нету, и право «быть и иметь» ему недоступно. Грубо можно сказать, что на «бесплотной» части шкалы умирают от шизофрении или анорексии, а на «плотной» – от скуки и одиночества, плюс от многочисленных войн с себе подобными.

Так вот, Золушка-Хаврошечка – конечно, «экзистенциально не плотный» персонаж. Она очень и очень не уверена, что у нее есть право быть и обладать соответственными регалиями, типа праздничного платья или права послать мачеху на три буквы.

(Последнее означает, если кто не понимает, право испытывать и выражать эмоции, в частности, эмоции «негативного» плана, прежде всего, агрессию, но так же ревность, жадность, злость; и, может быть, главное – это великое, прекрасное, детское и экзистенциально бессмысленное «ХОЧУ!». Среди людей такого типа развита доброта и «податливость», часто обладающая не очень приятным привкусом того, что они не столько добры, сколько не могут себе позволить быть (или показаться) не добрыми. Чистосердечно добрые люди и злятся чистосердечно, включая, я уверен, Христа, мать Терезу и Святого Франциска. А со «слишком добрыми» невротическими нашими собратьями приходится работать психологам, хоть бы вот и мне, грешному, обнаруживая их зубы, клыки и прочие требующие заботы части тела.)

Итак, один вариант появления в семье Золушки-Хаврошечки – это родить ребенка и дать ему понять, что полного права быть членом семьи у него нет. По разным причинам такое может произойти; проще всего вариант «незаконнорожденности», когда «благородный род» не хочет родниться с «низкими смердами», и соответственно принять плод такого скрещения не в силах. «Низкие смерды», кстати, тоже не склонны считать такого ребенка за полноценного своего. Тайные слухи о «других родителях» могут кружить вокруг дитятка; а могут и явные речи, что, скажем, отец его – такая сволочь и пустое место, что и ребенок, как минимум, наполовину под вопросом. Удивительно, как долго могут люди жить «под вопросом» – десятилетиями, это точно. Да и всю жизнь, конечно, человек может тайно или явно разыгрывать собственную «невидимость», и хвала тому, кто в ходе этой игры готовит вкусный суп, а не пишет злобные анонимки.

Еще одна «семейно-системная» разгадка судьбы Золушки- Хаврошечки, возможно, скрывается опять же в словах «третий лишний». Только первые два здесь – не старшие дети, а папа и мама. Это как раз один из вариантов продолжения судьбы «победителя Эдипова конфликта». Она становится на место матери: в сказке та вообще умирает, а Золушка-Хаврошечка очень во многом играет в семье вот именно что собственную мать. Вся ее забота о мачехе и ее дочерях ведь в сущности может являться заботой об отце и его семейном счастье. Вообще все ее заботливое отношение к миру очень материнского склада. Страшно победить в Эдиповом конфликте, хотя бы только в воображении: потом всю жизнь можно наказывать себя черной работой и серой одеждой. Если представить себе, что и Мачеха, и Фея-Крестная – это одна и та же мама Золушки, и эту маму она в раннем возрасте оттеснила, хотя бы в детских фантазиях, от отца, то многое становится понятно: и желание Мачехи (то есть мамы) избавиться от «сиротки», и то, что праздничное (свадебное) платье Золушка не может сшить себе сама, а может только взять из рук Феи (то есть мамы).

Можно добавить, расширяя образ Фрейда, что «победить и вытеснить собственную маму» можно не только из романтически- сексуальных желаний близости с папой. В семейных системах бывают более простые и жесткие расклады: это можно сделать, например, из верности бабушке (папиной маме), из верности общему клану (которому противопоставила себя мама), или просто борясь за свою жизнь и нормальность под очень психически деструктивной мамой.

Самым частым в моей практике раскладом было как раз неприятие мамы в альянсе не с папой, а с бабушкой. Похоже, что в девичьей судьбе это образует довольно стабильный характер.

Потому что – вот что еще очень важно для Золушки-Хаврошечки – ведь ресурсов у этой бедной сиротки на самом деле очень и очень прилично. У нее может не быть материальных ценностей (которые ей могут «не полагаться» по статусу и роли), но у нее в избытке сил, энергии и доброжелательности, а это, конечно, ресурсы посерьезнее. Откуда? У этих людей всегда, похоже, есть обильный и скрытый источник, и на нашем уровне родовой магии это значит, что у них есть крепкая и хорошая связь с предками. В самом простом (и, наверное, распространенном) случае это как раз фигура бабушки.

Если такой фигуры нет, то из роли «третий лишний» вырастает, скорее всего, гораздо менее приятное для окружающих существо, пытающееся внедриться в этот мир не службой и послушанием, а когтями и кровососущими жвалами.

Гипер-Опека и Сверх-Тревожность

Одному моему приятелю в школе бабушка давала с собой бутерброды с сыром, где сыр был обрезан ножницами по кромке хлеба.

А одному знакомому родители после свадьбы купили дом, но не разрешили поставить в нем ни Интернета, ни кабельного телевидения. Чтобы не смотрел порнографию.

Другому, наоборот, мама с папой исправно оплачивали огромные телефонные счета (в основном звонки на «секс по телефону»), но ложились костями, если у него появлялась девушка, и с девушкой встречаться не давали («мешает карьере»).

А вот еще меня Трикстер попросил написать: что, дескать, триста лет назад в России часть девушек, выходящих замуж, лишались невинности не мужем, а барином. И что «Право первой ночи сеньора» было прописано в большинстве европейских законодательств. Я ему говорю: ну и что это значит, даже если правда? А он говорит: было дело, и свекор трахал. В более дремучие времена. А логика, дескать, та же самая, что «барин» – «отец родной», что «сеньор» – то есть «старший». Это они на себя трудную часть семейной жизни детей брали, которая дефлорация. Чтобы защитить детей родных от опасностей, с нею связанных.

Надеюсь, что все эти примеры (мои, не Трикстера) кажутся вам дурацкими и ничего-не-значащими. Думаю и практически уверен, что вы сами видали такое, по сравнению с чем всё это – цветочки и забавы взрослых шалунов.

Конечно, родители заботятся о детях. До какой степени? – вот на этот вопрос никакие мудрецы не ответят. Хотя всегда пытались. Как вам такой ответ – до любой?! Потому что ребенок – недочеловек, он многого не понимает. И ради заботы можно с ним сделать что угодно. Вплоть до аборта. Вот такая сказка: глупое дитя хочет родиться совершенно не вовремя. Я, взрослый, понимаю, что сейчас «плохое время». И останавливаю его от этого дурацкого шага.

Что является «нормальной» опекой, а что «гипер» – пусть решают юристы и университетские профессора, потому что ответа, конечно, не существует, а им хорошо платят за товар-заменитель. Можно только сказать, что существует огромное количество людей и семей, страдающих от несогласия со своими родителями или детьми по этому вопросу. Вот это и есть гиперопека в самом простом смысле: опека, вызывающая много страдания и вражды, а также явно неадекватную инфантильность объекта этой самой Г/О.

Гиперопека может казаться «личным делом», типа каприза отдельно взятого человека, но, конечно, она всегда явственно прописана в семейной динамике. И чтобы понять такую динамику, нам не надо сильно ломать голову. Ну угадайте: кого надо сильно-сильно беречь? Обычные ответы: 1) того, кто представляет из себя какую-то необыкновенно большую ценность; и 2) того, кого есть большие шансы потерять. По этой логике к королевским детям приставляют больше мамок-нянек, чем к детям простолюдинов, и за сильно больными во время болезни ухаживают больше, чем за здоровыми. Это понятно.

А вот кто представляет из себя особую ценность? Это уже не очень очевидный вопрос, вроде все дети довольно ценны, и тем не менее не все попадают в сюжет Г/О. Для Рода дети более-менее вроде бы равноценны, разве что в патриархальной культуре мальчики чуть «дороже» девочек, но и это не причина для их за-Г/О-на. Прежде чем перейти к решению этого странного неравенства в общей форме, давайте порешаем простые примеры.

Например. Вижу маму и сына – явная Г/О. Узнаю про ее маму – там явная Г/О со своим сыном. Выясняю про бабушку – у той тоже, как у них у всех, было два ребенка, сын и дочь, и сын, имея во время Отечественной войны освобождение от армии, тем не менее рвался на фронт, писал письма товарищу Сталину, и его таки призвали в 1943-м, и он погиб во время бомбежки, только-только доехав до фронта. Спрашивается, есть ли в этой семье причина для того, чтобы не пускать детей (сыновей) из дома? Да, простая и очевидная.

Например. Вижу маму и дочь – конкретная Г/О. Выясняем историю беременности. Все, включая ее жениха и родителей, были против, советовали, уговаривали, угрожали, чтобы она сделала аборт. У этого ребенка было мало шансов попасть в наш мир. Она попала, но мама расслабиться так и не может – дочке все время грозят опасности, и только она может свое чадо защитить. Логично? Абсолютно.

Например. У женщины четверо детей, но под жесткую Г/О попала только младшенькая. Предыстория рождения: у мамы был любовник, самая светлая, горячая и короткая любовь ее жизни. От кого этот последний ребенок? Ну. нет, не от него. Но почти как будто от него. Вот формально не от него, как кажется маме, но от тех прекрасных и последних дней их любви. Любовник исчез, но ребенка можно попридержать. Правда ведь?

И так далее. Это я вам пока показываю решения этих неравенств для средней школы. Для «высшей школы» такие неравенства в общем виде я бы решал по формуле «More than one»

(У Иосифа Бродского, который резво и безвозвратно укатился от своей семьи a la Колобок, есть такое эссе (давшее название книге, за которую он формально и получил Нобелевскую премию): «Less than one» («Меньше чем один»). Ребенок попадает под гипер-опеку по ровно противоположной формуле, которую вполне удобно назвать «More than one» («Больше чем один»).)

Я имею в виду, что гипер-опека возникает там, где один ребенок совмещает в себе, в глазах родителей (точнее говоря, в семейной системе), помимо себя самого, еще какую-то «замещаемую» фигуру.

Один из самых простых вариантов – это ребенок, родившийся после одного или нескольких абортов или выкидышей. Такой ребенок «больше чем один», поскольку стоит на месте двух или нескольких таких же, как он. И чем прочнее они забыты, тем больше они «висят» на нем. Ему, с приличной вероятностью, негласно будет приписана их общая ценность (в том числе, и в его собственных глазах).

По той же схеме, ребенок, как будто (пусть даже не фактически, а «как бы») родившийся от любовника, который никак потом в семье не присутствует, может совмещать в себе образ своего отца (или своего «как бы» отца) и потому стать объектом гипер-опеки.

И так далее.

Позже, в главах про Замещение и Идентификацию, мы увидим разнообразие персонажей, которые могут наследоваться ребенком вплоть до сильного отождествления.

Но принципы решения во всех «школах» одинаковы: мы ищем, что в отношении данного ребенка (или его прототипов в Роду) имеет исключительное значение, то есть исключает его из ряда ему подобных.

(Тут с грустью приходится сказать, что во многих семьях на сегодня на поверхности лежит самый простой факт – этот ребенок единственный, братьев-сестер нет. Какое-никакое Г/О на его долю, голову и плечи повалится почти наверняка.)

Обыкновенная история про навязчивую тревожность, любовь и сорок тысяч убитых детей

1

Жила-была мама Наташа, у нее были дочка Света и младший сыночек Витя.

И была у мамы Наташи странная привычка: она все время у себя в голове убивала своих детей. Она часто представляла себе, как деточек давят машины, как они падают с обрыва или с моста, как их кромсают ножами бандиты. Часто она представляла себе не смерть, а тяжелые ранения: как она случайно обливает детей кипящим маслом, как они заболевают тяжелыми болезнями и так далее.

Внимание, вопрос: становились ли Света и Витя здоровее и счастливее от маминых фантазий?

Если в чьей-то голове вас все время режут и убивают – скажет вам любой волшебник – то вам от этого тоже ничего хорошего. И немножко плохо – или даже сильно плохо – в зависимости от того, какой силой магии обладает тот, кто вас режет в своей голове.

Мама Наташа, похоже, сильным магом не была, потому что дети ее росли довольно-таки здоровые и счастливые.

Зато сама мама была немножко болезненной и несчастной.

2

А потом как-то у мамы Наташи появился друг дядя Петя. Хороший такой человек, с усами. Он в нее влюбился. И был дядя Петя немного волшебником. Не так чтобы очень, но немножко. Просто когда он чего-то хотел, то это обычно исполнялось.

Дядя Петя очень захотел, чтобы мама Наташа стала здоровой и красивой. Она ему и так очень нравилась, но он еще хотел, чтобы у нее сияли глаза, румянились щеки и мерцала кожа. Таким вот он был жадным, дядя Петя. Ему было мало влюбиться в симпатичную женщину, он еще хотел, чтобы она вообще стала красавицей.

3

А как это сделать? Вначале, когда дядя Петя и мама Наташа стали дружить, мама немного забыла про детей, и стала про них поменьше гадостей придумывать. Но потом, очень скоро, она спохватилась, что как-то мало детьми занимается. И поехала сочинять про них вдвое больше. Теперь Витеньку трактор переезжал по пять раз в день, а Светочка то падала в шахту, то ее уносил аист. Мама разгулялась.

Дядя Петя ничего про мамины занятия не знал, но чувствовал, что что-то происходит не то, когда мама задумывается и смотрит в никуда или в стенку. И губы у нее как-то при этом кривятся. Спросил ее раз, спросил другой, а она стесняется, про детские мучения не рассказывает. Как детей в одиночку мучить – это она понимала, а вместе пока ни с кем не умела.

4

А у дяди Пети были необыкновенные друзья, волшебные ягоды смородины. Все-таки он немного был волшебником. Виделся он с ними редко, потому что жили они далеко друг от друга: дядя Петя в городе, а ягоды в лесу. Но иногда, хотя бы пару раз в году, они виделись, иногда просто так, иногда по нужде. И когда они виделись, маленькие смородинки рассказывали дяде Пете всё что угодно, что он хотел знать. Потому что они сами очень много знали, почти что всё на свете.

И вот дядя Петя отправился в далекий лес, чтобы посоветоваться с ягодами про мама Наташу.

Долго ли, коротко, но дошел он до того леса, разыскал своих друзей, сел с ними у маленького лесного костра и задал свой вопрос.

5

«О дядя Петя! – сказал ему старшая смородинка, а остальные дружно закивали. – Вопрос твой хорош, но труден. С одной стороны, конечно, ничего сложного: возлюбленная твоя, когда смотрит в стенку, представляет, как детей ее мучают и убивают. И потому жизнь ей не в радость, даже несмотря на твою любовь, хороших детей и прочие милости. Эти фантазии отнимают у нее жизненный сок, потому что потом, чтобы снять их результаты со своих детей, она берет их на себя. Это грустная история, дядя Петя, и лучше бы тебе в нее даже не вмешиваться. Потому что зачем и почему она это делает – большая загадка, которую и ей-то разгадать трудно, а тебе совсем невозможно».

«А как же можно ей помочь?» – спросил дядя Петя.

«А никак, уважаемый дядя Петя. Такие вещи одни люди за других делать никак не могут. Не хорошо так одному существу глубоко вмешиваться в другое. Ты сам-то маме Наташе не уподобляйся».

«Ну хоть что-нибудь-то можно сделать, милые мои смородинки?»

«Ну, приведи ее сюда! Мы ей тогда покажем правду-маточку!»

На том и порешили.

6

Легко сказать, да трудно сделать. Маму Наташу легче было увезти на ПМЖ в Среднюю Зеландию, чем в лес по смородину. Она была очень городским человеком. Дядя Петя уже и пытаться бросил ее уговаривать. Прошел не то год, не то два. Жизнь как-то вошла в свои берега.

И тут десятилетний Витя поломал ногу. Играл на дворе в футбол, как-то споткнулся, полетел на камни и – боль, кровища. Его повезли в больницу, а мама Наташа стала плакать-убиваться. Дядя Петя сперва сидел ее утешал, а потом опять чувствует – что-то не то. Уже и из больницы позвонили, что с Витей все нормально, ногу ему прооперировали и наложили гипс. Уже и Света легла спать заплаканная и некормленая. Уже и ночь настала глубокая, всем спать пора, а мама Наташа все плачет, все убивается.

Расстроенный дядя Петя подсел к ней, обнял и говорит: «В чем дело, Наташенька?» И тут услышал странное: «Это я во всем виновата!»

Стал дядя Петя допытываться, а мама Наташа ему плачет, аж захлебывается: «Ведь я это все вчера видела! Как Витенька ногу ломает! Когда в футбол играл!»

И потихонечку рассказала ему, как ей картинки детских мучений и смертей все время в голову лезут. И что до сегодняшнего дня они вроде бы не исполнялись, а сегодня – вот, исполнилось! И теперь она чувствует, что это она виновата в травме Вити.

«Ого, подруга», – обнял ее дядя Петя, – «Так ты далеко зайдешь. А во второй мировой войне ты не виновата?»

И рассказал ей, что говорили ему смородиновые друзья пару лет

назад.

И слово за слово, уговорил поехать за помощью в далекий лес.

Конечно, когда Витя поправится.

7

Маме Наташе было страшно. Уже тем утром, когда они поехали в лес, еще до автобуса и электрички, ей было страшно и липко во рту, а потом все сильнее. Долго они добирались, долго искали смородину, и только к ночи расположились у костра. Тихо горел костер, тихо сидели люди, окруженные волшебными ягодами со всех сторон. Чем-то, наверное, мама Наташа была им интересна, потому что собралось к костру их великое множество.

Запинаясь, мама Наташа рассказала о том, что уже много лет у нее в голове погибают ее дети, что она не знает, почему это происходит, и что она хочет от этого избавиться.

Настала тишина.

«Женщина, – сказала одна смородинка, – мы можем тебе показать разные пути, откуда могли взяться твои видения. Нам это легко. Тебе же, скорее всего, будет трудно. Но, извини, уж прими как оно есть. Все, что ты здесь сейчас увидишь и услышишь, взято у тебя из головы».

8

И первое, что увидела мама Наташа, было поле мертвых детей. Мальчики и девочки лежали вповалку на бесконечном поле, и все девочки был как ее дочка – только разного возраста – а все мальчики были ее сыном. С этой картиной все было понятно: здесь валялись все ее фантазии про детей, только не по одной, как она их сочиняла, а все сразу. И было там – так ей показалось – сорок тысяч детей.

Мама Наташа пошла через поле, и постепенно мертвые дети становились все младше, и поэтому она поняла, что движется назад по времени. И когда дети стали попадаться совсем редко, пустое поле заполнилось кустами, которые становились все выше и скрыли весь остальной мир. За кустами, на маленькой поляне, стояла огромная женщина. Возле нее тоже лежали дети, и она то и дело хватала одного из них и отправляла в рот. Просто так хватала и съедала. Мама Наташа окаменела от ужаса, и этот ужас уловила «Большая Мать». Она повернулась и сказала: «Ну да, ем. А что? Я породила, я могу и убить. Почему нет?»

У мамы Наташи все закружилось перед глазами от этой жуткой логики. «Я породила, я могу и убить.» Действительно, почему нет? Один слабый голосок говорил где-то внутри: «Не ты породила!», но мама Наташа тогда еще не знала, что не мать рождает ребенка, но он проходит через нее, как через пустоту. Другая мысль ее была: «А где же отец?»

9

И тут появился отец. Отца своих детей мама Наташа когда-то, конечно, любила, но уже давно и сильно ненавидела. Он обхватил ее своим взглядом, крепким, как клещи, и она в ответ загорелась своей прочной, испытанной и родной ненавистью. В жизни она бы принялась смирять себя, стыдиться и ломаться, но тут она ненавидела страстно и прямолинейно. Мужчина, казалось, ничуть не смущался ее чувствами. Он смотрел мимо нее за ее спину; она обернулась и увидела, что оттуда шли их общие дети. Отец звал их и им улыбался; он, этот подонок, звал их к себе! Мама Наташа как будто выросла и с огромной удесятеренной силой схватила своих детей руками и притянула к себе. Они были какие-то мягкие и хилые, потому что от ее хватки принялись ломаться прямо в руках, как куклы из спичек или папье-маше.

Стоявшая неподалеку «Большая Мать» кивнула: «Можно и так. Убей его детей, раз не можешь убить его самого!»

10

Все исчезло. Мама Наташа пошла неизвестно куда, и кусты в ее глазах сменились деревьями, огромными дубами. В дубах были дупла, а там жили очень легкие, почти бестелесные сущности, которые летали по воздуху, мягкими сгустками перенося себя то вокруг стволов, то вовнутрь.

«Лучше бы тебе, мама Наташа, не знать, кто это такие», – говорил какой-то внутренний голос.

«А кто?» – бездумно спросила она.

«Дети твоих абортов», – так же мягко произнес голос.

Это могло бы быть ужасом, но почему-то было мягкой и тихой картиной. Души их летали как пчелы по теплому лесу, и их нежные полеты сливались с игрой света и теней под кронами деревьев.

«Но как же они относятся к моим детям? К моим живым детям?»- вдруг подумала Наташа.

«А точно так же, как ты к ним, – сказал мягкий голос. – Если ты их любишь, то и они тебя любят. И твоих детей. А если ты их не любишь – ну, тогда извини!»

«Да как же я могу их любить?» – хотела спросить мама Наташа, но слова будто застряли в горле. Ответ был очевиден: если она «да как же», то они – тем более «да как же.»

11

И последним, самым чудесным видением одарили ее волшебные ягоды. Она оказалась в пустыне перед какой-то простой вещью. Может быть, это был стул, или дорожная палка, или глиняный горшок. Мама Наташа посмотрела на эту вещь, увидела что-то простое и неинтересное, и отвернулась. Но вокруг была пустыня, причем не какая-нибудь песчаная географическая, а вообще-пустыня, пустое место, ни-че-го. Все, что было настоящего – это был этот дурацкий простой предмет перед ней. Волей-неволей Наташа опять посмотрела на него. Вот была она – и он.

И все, что могло произойти, могло произойти только между ними. Если только. И Наташа, поняв маленькую часть урока, посмотрела на этот стул-горшок из сердца, с любовью. И вот тогда он заиграл всякими красками и стал удивительно красивым. И ей стало очень хорошо вместе с ним. Она смотрела – а он ей так нравился!

И чтобы затвердить урок, она уменьшила поток из сердца и посмотрела на него по-старому, как на ерундовую дрянь. И опять оказалась в серой, унылой и неинтересной пустыне.

«Ты мой милый.» – она подошла к черт-те-чему, погладила его, потому что урок закончился, и через несколько мгновений сцена сменилась.

12

. и мама Наташа вернулась в «долину битых детей».

К первому попавшемуся ребенку она подошла. Постояла, вздохнула. «Ты прости меня, милый» – сказала она. – «Я сама не знала. Я. больше не буду».

Ребенок лежал, она присела рядом с ним. «Я и сама на Земле ненадолго. Потом уйду в такую же долину. »

Ребенок не отвечал.

Мама Наташа встала, обвела взглядом мертвую долину. «Какие же вы все. неживые! Скучно мне с вами! Пойду-ка я к живым своим детям!»

Взяла мокрую тряпку и стерла всю картинку.

И оказалась у костра рядом с дядей Петей и толпой волшебных

ягод.

«Спасибо вам, милые, – поклонилась Наташа. – Помогли мне, научили уму-разуму!»

Смородины засмеялись. Засмеялся и дядя Петя, который казался маме Наташе в это время одной из волшебных ягод, только самым родной и лучшей.

13

Если маме Наташе с тех пор случалось развести у себя в голове кровавые фантазии, то как только она это замечала, она вдыхала любовь в маленькую порожденную тень своего ребенка, а потом абортировала его из своей головы. И если ей приходилось с этим трудно, то у нее хватало смелости кинуть взгляд на «Большую Мать» и перемигнуться с ней: «Ну что, схаваем ребеночка?» И тихонько сразу же представить своих детей (всех троих, с тем, который родился от дяди Пети) и так же тихо, но уверенно им подмигнуть: не бойтесь, я своих не выдам!

Обида на родителей