Печаль

Печаль

Моя печальная подружка!

Иди ко мне, прижмись и не грусти…

Улыбнись! — тебя прошу я,

Твои слезы я сцелую,

Или сам я в меланхолию впаду.

Девочки и мальчики могут заплутать на пути к взрослению и в результате стать «печальными беби». Если девочка выходит замуж за «папочку», обожающего «печальных беби», она будет получать поглаживания до тех пор, пока он согласен существовать в столь унылом симбиозе. Печальные «маленькие мальчики» женятся на «мамочках», которые должны целовать их разбитые коленки и все-все исправлять. Герман женился на «печальной беби», а затем обманул ее. Вместо того, чтобы тратить свою энергию на борьбу с ее печалью, он решил бороться за право быть еще более грустным, чем она. Каждый из них стремится быть утешаемым, а не утешителем.

Герман: Я хочу быть счастлив дома.

Мэри: Хорошо. Закройте глаза. Вы возвращаетесь домой. Да? Входите с ощущением счастья.

Герман: Хорошо.

Мэри: Где вы стоите?

Герман: На кухне.

Мэри: Все еще счастливы?

Герман: Да.

Мэри: Оглядитесь. Скажите, чем вы довольны и чем нет.

Герман: Я на кухне. Моя жена что-то готовит. Я говорю: «Привет!» • Снимаю пальто, вешаю на стул.

Мэри: Все еще счастливы?

Герман: Да. Довольно хорошее настроение. Я… э-э… Я в затруднительном положении. Я хочу поговорить о себе, просто поговорить… и начинаю спорить с собой… Должен ли я поделиться своими мыслями или я должен выслушать ее?

Боб: Значит, вы проговариваете про себя?

Герман: Не сам разговор, проблему. Должен, не должен?

Мэри: Затем?

Герман: Начинаю говорить. Разговор идет… я кое-что рассказываю…

Боб: Будьте там. Рассказывайте ей.

Герман: В общем, я вхожу и говорю ей: «Я вспоминал Анни».

Мэри: Кто такая Анни?

Герман: Наша дочь. Она умерла три года назад.

Мэри: Итак, вы входите и говорите ей нечто грустное. А затем…

Герман: Мы оба грустим. После одной-двух фраз она говорит о своей тоске по Анни, и потом весь разговор уже о том, как ей плохо. Я затыкаюсь и слушаю. Я напряжен. Мне не удалось поговорить о своих чувствах…

Мэри: Ладно, один контракт — попрощаться с Анни. Я поняла также, что вы оба боретесь за право быть грустным.

Герман: Меня не раздражает, что она грустнее, но она даже не слушает о моих ранах.

Мэри: Очень грустно, что один из ваших детей умер. Но мне кажется, вы и раньше находили причины для грусти.

Герман: Это верно. Я не привык… к счастью.

Хотя мы и не считали Германа склонным к самоубийству, мы всегда проясняем этот вопрос с грустными клиентами. Герман сказал, что не собирается этого делать, пофантазировал на эту тему, причем в очень романтических тонах — спасение приходит в последнюю минуту, и с легкостью заключил антисуицидальный контракт.

Мы просим Германа провести эксперимент, рассказывая участникам семинара только веселые истории, а затем доложить результаты. С ним на этой встрече мы уже не работаем. Начиная лечить клиента с непрекращающейся печалью, первым делом мы работаем над сменой модели поглаживаний. Если мы просто отменим поглаживания за печаль, клиент может впасть в депрессию. Мы хотим быть уверены, что он просит позитивных поглаживаний, получает и принимает их.

На последующих встречах мы изучаем происхождение его печали, работаем вместе с ним над принятием нового решения. В процессе работы он ищет способ, как быть счастливым, несмотря на свой негативный детский опыт. Он говорит «прощай» бросившему его отцу и умершей дочке. Завершающий мазок — он учится поглаживать себя за веселое, беззаботное настроение. Готовясь вернуться домой, он несколько раз проигрывает «кухонную сцену», пока не принимает полностью, что его жена имеет право чувствовать то, что ей хочется, и его чувства не зависят от этого. Он планирует пригласить ее на терапевтический марафон и просит посоветовать кого-нибудь из местных терапевтов. Он говорит, что намеревается наслаждаться жизнью в любом случае: пойдет она на марафон или нет, изменится она или нет.

Жюльена, 50-летнего архитектора из Франции, направил к нам друг, потому что «у него нет причин грустить», а он тем не менее все время печален. Первые несколько дней он отказывается работать над своей проблемой, однако в перерывах намекает нам, что его печаль связана с пониженной потенцией. На четвертый день он начинает работать:

Жюльен: Я так устал. Я так устал. Я на пределе. Я слишком устал, чтобы заниматься любовью, слишком устал, чтобы жить.

Боб: Тяжело быть бодрым, когда столько энергии уходит на то, чтобы ни в коем случае не бороться с депрессией. (Очень заинтересованно). Когда вы были маленьким мальчиком, в каких обстоятельствах вы чувствовали печаль?

Жюльен не помнит, чтобы ребенком он печалился. Он был вундеркиндом. Его отец очень серьезно занимался его интеллектуальным развитием. Каждый день отец занимался с Жюльеном высшей математикой, а затем брал его с собой в университет демонстрировать профессорам и выпускникам. Жюльен сказал, что любил это делать, обожал отца и боготворил мать. Он не нашел ничего грустного в своем детстве. Мы спрашиваем его, когда же он почувствовал печаль?

Жюльен: Когда мне было 13 лет и меня отослали учиться в университет. Я так любил маму, так скучал по ней. Конечно, я знал, чтобы стать мужчиной, я должен жить без нее. Это жизнь. Так и происходит, когда вы растете.

Мэри: Вы подумывали тогда о самоубийстве?

Жюльен: Ни разу. И сейчас не думаю. Я бы никогда этого не сделал.

Мэри: Хорошо. Желаете расстаться со страданиями?

Жюльен: О, да! За этим я здесь.

Мэри: Ваша жизненная программа — страдать… Быть мужчиной — значит страдать… Даже свою мужественность подтвердить — значит страдать. Именно так вы определили отъезд в университет.

Жюльен: Да?

Боб: Не уверены?

Жюльен: Я… Вы предполагаете, что я сам заставляю себя страдать?

Мэри: В большей или меньшей степени. Я думаю, что вы с семьей регулярно ходили в церковь, и там вам показали, как надо страдать. Каждый знает, что наиболее почитаемые святые — это мученики, а не созидатели.

Жюльен: (Смеясь). Это правда. Раньше я представлял себя священником… очень грустным священником. Я заставляю себя грустить? Я поражен. Не могу объяснить. Я думал, что моя печаль — нечто крайне запутанное, а на самом деле все просто?

Мэри: Да. Послушайте, а кто учил вас страдать? Кто был страдальцем: мать или отец?

Жюльен: Оба. Особенно мать. Да. Она-то и учила.

Мэри: Как?

Жюльен: Как? Последние сорок лет у нее то, что я называю «неуловимый рак».

Мэри: У нее был рак?

Жюльен: Нет, никогда не было. У нее всегда где-то болит, и она уверена, что это рак. Она всегда страдает от страшных болей, когда нет рака. Или она страдает от мысли, что у нее рак, когда болей нет. Сейчас я к ней часто езжу. Я ее люблю, верно? Ей уже 80. Я открываю дверь и, прежде чем захлопну ее, узнаю, что у двоюродной сестры воспаление легких. (Жюльен начинает говорить оживленно, жестикулирует, смеется.) Сосед умирает, а у мамы так болит плечо, что она ничего не может делать, она не могла даже приготовить мне десерт. Но все-таки испекла торт и сделала желе с мороженым. (Он смеется от всего сердца.)

Участники семинара тоже хохочут.

Рассказав свою историю, Жюльен начинает процесс освобождения от материнской приверженности к страданию. Впервые с начала семинара он дышит глубоко и говорит оживленным голосом.

Мэри: Хорошо, Жюльен. Представьте, что ваша мать здесь… страдающая, жалующаяся, демонстрирующая свою печаль. Будьте с ней в воображении. Хорошо? А теперь скажите ей что-нибудь совершенно неожиданное. Скажите: «Мама, мне хорошо. Я никогда в жизни не был так счастлив».

Жюльен: Да вы что! Это было бы ужасно. Было бы жестоко. Ты не должен быть счастлив, когда твоя мать страдает. (Смеется). По-моему, я начинаю многое понимать.

Жюльен только что дал Родительскую команду: «Ты не должен быть счастлив, когда твоя мать страдает». Если бы Жюльен был терапевтом, мы бы проиграли пленку назад, чтобы он услышал и осознал «Я-Ты»-переключение. Мы хотим, чтобы терапевты слышали себя, ведь без этого невозможно научиться слушать пациентов. Жюльена мы не останавливаем, потоку что он очень успешно продвигается вперед.

Мэри: А если вы скажете маме: «У меня так болит живот…»

Жюльен: О, Боже! Она вытащит кучу рецептов, захочет, чтобы я переехал к ней, подготовит мне комнату, часами будет обсуждать мой желудок.

Жюльена поглаживали за достижения и страдания, хотя он и не помнит, чтобы он был несчастлив. Вероятно, материнская любовь преобразила несчастье в счастье. Он, наверное, был прав, что уехал от матери в 13 лет, хотя его пожизненным шантажом стало стремление его Ребенка вернуться домой. «Она вытащит кучу рецептов, подготовит мне комнату!» В одной встрече сконцентрировались часы напряженной терапевтической работы… но Жюльену было ее достаточно. Он уже изменился.

Жюльен: Я люблю свою мать, но с меня достаточно ее внимания ко всем этим делам. Она была очень добра ко мне, когда я болел. (Снова смеется). Я раньше не понимал. Я был печален постоянно и не понимал. Осознавал, что она немного сдвинута на всем этом, но не чувствовал, что и я, пожалуй, несколько подвинут на своей грусти.

Мэри: Замечательное понимание! Сейчас… с вашей новой, бодрой, далекой от страданий позиции забудьте о маме и вызовите сюда жену. Скажите ей без тени трагедии: «Сегодня ночью я не хочу заниматься сексом».

Жюльен: Верно. Мы превратили это в страдание, типа рака. «Дорогая, сегодня ночью я не хочу заниматься сексом».

Мэри: Все еще счастливы?

Жюльен: Да.

Мэри: Я хочу, чтобы вы это твердо запомнили. Твердо знайте, что счастливым можно быть каждую ночь, занимаетесь вы сексом или нет. Собираетесь захватить это знание домой?

Жюльен: (После краткой паузы). Я буду помнить, что если я не сплю с женой каждую ночь, это не значит, что я болен или импотент. (Начинает хихикать). Я знаю, что сделаю. Я привезу жене подарок. Вибратор. (Вся группа смеется и аплодирует.)

Жюльен: И так как я — не страдалец, куплю и себе вибратор.

Нам по душе его идея с вибратором; он не будет давать своей жене материнское предписание «Не будь счастлива, если я несчастен». Мы разобрались с его грустью еще до работы с сексуальной проблемой для того, чтобы он понял, что его счастье не зависит от решения этой проблемы.

Мы изменим порядок лечения, если поведенческая проблема более важна, чем эмоциональный ответ. Бели бы, к примеру, Жюльен был импотентом в результате длительного употребления алкоголя, мы бы хотели, чтобы он бросил пить, а не искал пути стать счастливым, бессексуальным алкоголиком.

Некоторые клиенты не соглашаются заключать контракт быть счастливым, потому что они никогда не были счастливы:

Джим: Я всегда был грустным. Я не знаю. Всегда таким был.

Мэри: Расскажите миф о вашем рождении. (Мы задаем этот вопрос, когда клиент утверждает, что всегда так себя чувствовал. Мы хотим узнать самые ранние предписания.)

Джим: Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Мэри: Какая история связана с вашим рождением? Что они рассказывают?

Джим: Ну, я не знаю деталей… Мне говорили… У нас есть семейная шутка, что я родился на следующий день после бомбежки.

Мэри: И что в этом смешного?

Джим: Ничего.

Мэри: Вы сказали, это семейная шутка. Значит, это должно быть смешно.

Джим: Ну, они имели в виду… два несчастья подряд.

Джим проделал большую работу… решил жить, любить себя, осознать собственную значимость и, наконец, быть счастливым. Так как он не мог представить себя счастливым ребенком, мы попросили его поискать хотя бы одно счастливое детское воспоминание. (До сих пор у нас не было ни одного клиента, который бы не мог вспомнить хотя бы один счастливый эпизод. Пусть даже сначала клиент божился, что никогда не был счастлив.) Подобно многим хронически грустным людям, Джим обнаружил такой эпизод — в нем он один и находится вне дома.

Джим: (После длительной паузы). Хорошо. Я любил играть у ручья.

Мы просим его описать ручей, маленького Джима и то, что Джим делает. Затем мы просим представить печального Джима и начать между ними диалог: «Будьте каждым из Джимов поочередно». Каждый начинает словами «Я важен для взрослого Джима, потому что…» Работа закончена, когда Джим решает не таскать больше печального Джима за собой повсюду, а использовать его только тогда, когда для печали есть веская причина. «Ты будешь рядом только тогда, когда будешь мне нужен. Ты больше не мой вечный спутник».

Другие клиенты, увидев в таком способе свои печальные и счастливые стороны, могут осознать, что они пользовались печалью для получения поглаживаний. Их задачей становится поиск новых моделей поглаживания.

Дон сохраняет печаль, считая свою жизнь грустной и не желая в ней ничего менять:

Дон: Я хочу не чувствовать ношу на своих плечах.

Боб: Поместите свою жену перед собой и скажите ей, что она для вас — бремя.

Дон: Она бремя. Ты тяжесть. Ты слишком много пьешь последние 15 лет. Я не могу доверять тебе, когда ты пьешь. Когда я в отъезде, я постоянно волнуюсь за тебя.

Боб: Расскажите жене, как ваши волнения меняют ее поведение. Дон: Да никак, конечно. Но я не могу не волноваться.

Мы работает с ним над его «не могу» состоянием, просим поподробнее рассказать о своей жизни. Его жена не причиняет ни себе, ни окружающим никакого вреда, кроме, естественно, вреда, наносимого ее телу неумеренным употреблением алкоголя. Дон и не любит-то ее по-настоящему. Дети давно уехали, учатся в колледже. Мы спрашиваем, о чем он «горевал и волновался» до женитьбы. Он говорит о целом наборе волнений:

Дон:…моя мать. Она не была счастлива. Мои родители никогда не были счастливы. Я бы это и браком не назвал. Они жили вместе только из-за меня.

Мэри: Вам повезло. (Саркастически).

Дон: Я знаю, это было дерьмо собачье. Тогда-то я этого не понимал. Я… это было бремя. Пытаться сделать ее счастливой.

Мэри: Итак, это — ваше первоначальное бремя. Так вы и научились видеть в женщинах бремя, так вы и женились и объявили свою жену бременем, и так вы до сих пор не развелись. И вы учите своих детей тому, что брак — это пожизненное бремя, чтобы когда-нибудь они сами взвалили на себя эту ношу.

Мэри так жестка с ним, потому что, подобно большинству страдальцев, Дон не действует себе во благо и ждет позитивных поглаживаний за продолжение страданий, а не за изменения.

Другие клиенты, гордые своей чувствительностью к окружающему миру, объясняют свою печаль неприемлемостью личного счастья в столь несовершенном мире. Один из способов объяснить тип шантажа, используемого клиентом — это сказать: «Закройте глаза. Дайте себе время увидеть мир таким, каков он есть. Побывайте в разных точках земного шара и посмотрите, что там происходит. Что вы чувствуете?» (Мы не предлагаем «счастливые» или «несчастные» места.) Многие сообщают об ощущении своего шантажа, который они считают естественной и адекватной реакцией на окружающий мир. Мы предлагаем им сохранить свои обязательства изменить мир, но не печалясь при этом, а радуясь.

Многие образованные клиенты уверены, что подсознание контролирует эмоции, и поэтому без долгого копания в подсознании невозможно заменить грусть на счастье. Однако, как в случае с Жюльеном, это не всегда верно.

Грустные клиенты используют грусть так же, как гневные используют гнев — чтобы манипулировать окружающими.

Джина: Я говорила ему, что хочу моногамии. Я… (всхлипывает) прошлой ночью он мне звонит, я с ним говорю и слышу, что у него кто-то в квартире… Я хочу решиться… сказать ему… жениться на мне и больше не спать ни с кем… или я уйду.

Мэри: Хорошо. Вам это нравится?

Джина: Нет. Мне очень грустно.

Мэри: Вы хотите, чтобы он изменился? Что-то в вас говорит: «Если я буду достаточно несчастна, он изменится»?

Джина: Я снова и снова… умоляю его… показываю, как я несчастна. И ничего путного не выходит. Только сейчас я начинаю это понимать. Ваша лекция о шантаже и желании изменить остальных… вот в чем я увязла. Я хочу, чтобы он увидел, как мне больно, и стал мне верен.

Боб: Чтобы он изменился.

Джина: И ничего не получается. Вот так я топчусь на месте. Все демонстрирую ему, как я несчастна. (Плачет). Я ненавижу его грязное, мерзкое нутро. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ОН ИЗМЕНИЛСЯ!

Мэри: А если бы он был здесь, что бы он на это ответил?

Джина: Он не собирается меняться. Он не видит ничего дурного… в куче любовниц. Он даже говорит, что и я могу иметь любовников, да только я-то не хочу.

Мэри: И что же вы собираетесь делать?

Джина: То же, что и всегда… угождать ему во всем, чтобы он хотел только меня. И умолять его измениться. (Снова плачет.)

Мэри: Я предсказываю следующий ход событий. Первое: вы остаетесь в печали, чтобы заставить его измениться. Второе: он отказывается меняться. Третье: вы погружаетесь в печаль еще глубже. Четвертое: он говорит: «Я не хожу жить с такой печальной особой», — и поддает вам коленкой под зад. Затем он создает домашний очаг с очередной девушкой своей мечты, которую, кстати, он трахал, когда вы его доставали.

Джина: Да, я вижу, что так все и будет.

Мэри: И я могу предположить, что вы знали наперед этот сценарий, когда решались стать его последней большой любовью. Часть вас знала, по какому образцу все будет развиваться.

Джина: Я теперь вижу. Да, я знала о других его любовницах. Задача была стать намного лучше их… о, черт, я хочу перестать проигрывать мужчинам. Я им всегда проигрываю.

Мэри: И как же вы это сделаете?

Джина: Первое: я собираюсь оставаться счастливой, несмотря на все его фокусы. Я могу и не жить с ним. Да, могу даже не вернуться к нему после семинара. У меня есть три недели, чтобы поработать над этим. Я прямо здесь начну быть счастливой. А затем, мне бы хотелось разобраться в своем прошлом… в том, что заставляет меня быть на вторых ролях с мужчинами.

Боб: Мне нравится то, что вы говорите, и сами вы мне нравитесь!

Позже она протянула нити от своей печали к ряду эпизодов из своего детства, в которых она решила «Я никогда не получу того, что хочу».

Следующий клиент, Джун, втайне надеялась, что ее несчастье может изменить ее свекровь или мужа. Ее работа — это пример двух разных подходов к одной и той же проблеме печали… и пример двух разных результатов.

Джун: Я хочу разобраться со своей свекровью. Она не говорит по-английски, а я не говорю на мандаринском наречии. Я говорю на кантонском. Одним словом, поговорить с ней не могу.

Терапевт-практикант: Представьте, что свекровь говорит по-английски, и скажите ей, что вы хотите.

Джун говорит, что свекровь приводит гостей к ней в дом без предупреждения, вмешивается в воспитание детей и ведет себя, как «хозяйка в моем доме». Джун затем объясняет, что ситуация безнадежна, ведь таковы обычаи в традиционных китайских семьях.

Терапевт: Приведите свекрови конкретный пример того, что и как вы хотите изменить. (Это умелый терапевт, и действует он очень неплохо.)

Джун: Я хочу быть хозяйкой в собственном доме. Когда я возвращаюсь с работы, я хочу быть самостоятельной. Конкретный пример? (Вздыхает пару раз). В прошлую субботу мне пришлось готовить на всех ее гостей из Гонконга.

Для всех женщин-терапевтов, присутствующих в комнате, включая Мэри, этой информации более чем достаточно. (Мужчины-терапевты многозначительно не вмешиваются. Боб отсутствует.) Группа предлагает разные варианты: чтобы Джун заставила своего мужа поговорить с матерью, чтобы Джун просто уходила из дома и не обслуживала свекровь, чтобы она предоставила свекрови самой готовить. На все предложения Джун отвечает: «Да, но…».

Джун: Я не хочу, чтобы она готовила в моем доме. Если уж надо готовить, то лучше это сделаю я. На кухне она мне не нужна. Я не хочу, чтобы она даже дотрагивалась до моих кастрюль. (Длинная пауза). Я много работала над этой проблемой в моей терапевтической группе в Сан-Франциско. У меня даже есть клиенты с аналогичной проблемой. Я не знаю, существует ли решение. (Начинает всхлипывать.)

На следующий день на семинаре под руководством Боба и Мэри она поднимает ту же проблему.

Джун: Вчера в терапевтической группе я над этим работала. Я чувствую, что загнана в угол. В моем собственном доме я не имею никаких прав. Я боюсь, муж меня бросит…

Боб: Пример.

Мэри: Если она не будет готовить для ее старой идиотки свекрови и ее придурошных гостей из Гонконга! Фу-у! (Мэри уходит со своего стула и садится перед группой. Она с преувеличенным ужасом и отвращением качает головой, затем хватается руками за голову.)

Боб: А в чем дело? Разве ваша свекровь плохо готовит? Я слышал, что все пожилые китаянки отличные поварихи. Где ж вы нашли такую лентяйку?

Джун: (Начиная хихикать). Она отлично готовит.

Боб: Так почему готовите вы?

Мэри: (Из другого конца комнаты). Ты, Боб, никогда этому не поверишь!

Джун: (Продолжая хихикать). Ну, я не знаю, почему я готовлю, правда, не знаю. Я помню, как объясняла это вчера… Но, вообще-то, не понимаю.

Мэри: А я знаю, зачем вы это делаете. Вы готовите, чтобы их наказать!

Джун: Боже мой! Верно!

Для Мэри это стало очевидно еще на прошлом занятии, когда Джун отказалась искать выход. Мэри не была уверена, что Джун согласится с ее выводом, поэтому она проиграла всю сцену в юмористическом ключе, чтобы вместо вчерашнего приспособившегося Ребенка Джун — угрюмого и печального — вызвать сегодняшнего — веселого, умного и бойкого. А Боб, даже не зная в чем дело, умело подыграл ей.

Джун: О, Господи! Я вижу всю сцену. (Она говорит между взрывами хохота). Это так смешно. В субботу… перед тем, как я пришла сюда. Все эти чопорные, благопристойные гонконгцы в черных костюмах и белых рубашках. (Она так смеется, что не может некоторое время и слова вымолвить.) На свете нет более чопорных людей, чем гонконгцы. (Она всхлипывает от смеха). Ох… ох… я решила приготовить барбекью. Это было ужасно. Мой муж должен был бежать за брикетами для растопки, потом он все никак не мог разжечь огонь, а они вообще не любят стейки. Ох… ох… мой муж жарил мясо, пока я делала салат и рис. Ох… ох… я никогда не думала… единственное, что бы они захотели из. всего меню… вареный рис… ох… я его сварила, а потом забыла поставить на стол. Я никогда не понимала… я все это делаю, чтобы наказать их!

На этом мы остановились. Люди, ждущие четко проговоренного нового решения, не найдут его в описанном случае, и все-таки Джун перестала быть печальной и угрюмой, перестала жаловаться на свекровь и ждать, что она изменится, и больше не считала, что ее случай безнадежен. Она придумала, как использовать хозяйственность свекрови себе во благо. Но самое главное, расставшись с грустью и ролью жертвы, Джун открыла себя для радости.