Человек не ограничен инстинктами
Человек не ограничен инстинктами
Перечисляя общие для безблагодатного человечества болезни, апостол Петр говорит: Довольно, что вы в прошедшее время жизни поступали по воле языческой, предаваясь нечистотам, похотям (мужеложству, скотоложству, помыслам), пьянству, излишеству в пище и питии и нелепому идолослужению (1 Пет. 4, 3). Все составные части налицо. Чревоугодие и пьянство разжигают печь, идолослужение легитимизирует разврат, придает ему вид «традиции» и связывает с мировоззрением. Скотоложство и содомия в свою очередь, на своем месте. Но обратим внимание на помыслы. Блуд, оказывается, живёт не в плоти, а в голове. Точнее, в голове и в сердце, именно там, где зачинаются и вынашиваются мысли, затем превращающиеся в поступки.
Нам может казаться раз и навсегда ясным вопрос о том, кто кого ведёт в грех: плоть тянет за собой душу. Чего тут ещё не ясно? Плоть тяжела, смертна, привязана к миру. Она — темница души, она — гири, препятствующие полету. Примерно так мыслили античные греки. Так же мыслили гностики — приемные дети античных греков. Но ни те, ни другие от разврата не убежали. Более того, и те, и другие разврат оправдали, встроили в свое мировоззрение, облекли извращения в ризы высокоумия. Значит, не все так просто.
Человек не ограничен инстинктами. Он умен и свободен. Именно поэтому его грехи так страшны и превосходят жестокость и похотливость животного мира. Еда и размножение животных не покидают законных границ инстинкта. Это не кровожадность и не разврат, которые столь часто встречаются в мире людей. Человек не может быть просто животным. Даже напрочь отказавшись от стремления к Богу, человек не будет животным. Он обречен быть или хуже животных — в случае отказа от Божественного призвания, или лучше, выше животных — в случае исполнения Божественного замысла. Непреложны дары Бога. Свободу и ум Он от нас не отнимает. И от того, как человек использует ум и свободу, зависит его жизнь здесь и в вечности.
«Умный труд». Такое словосочетание наверняка встречалось людям, знакомым с аскетической письменностью. Умный труд — это бодрствование, внимание, молитвенное призывание Бога. Без этих сложных внутренних усилий грех не преодолевается и не побеждается. В том числе и грехи плоти.
Развращенный ум гораздо чаще тянет послушную плоть на блуд, чем разгоряченная плоть ослепляет разум. Там, где случилось единократное падение, там ум сдался влечению плоти, и ещё раньше — напору помыслов. Вслед за падением следуют слезы, исповедь, покаянная печаль. Но там, где грех стал нормой, там, где грех одет в высокоумие, там душа непрестанно развращает покорную плоть и придумывает для совести оправдания. Возможно, это те самые глубины сатанинские, о которых говорит Апокалипсис (см.: Откр. 2, 24).
Мария Египетская считала удовольствия плоти истинным смыслом жизни и грешила не тайком, а открыто и «по совести». Именно в области ума она и перетерпела самую острую муку, поскольку плоть её высохла за год, а с помыслами она боролась семнадцать лет, как с дикими зверями, и без перерыва. Борьба с помыслами тяжелее борьбы с плотью. Это знали и язычники, рекшие, что раны души врачуются медленнее и тяжелее, нежели раны плоти. Твое тело измождено, твой язык прилип к гортани. Твое дыхание смрадно от неядения, но ты все ещё воспаляешься похотью. Не только когда видишь что-либо соблазнительное, но и тогда, когда удаляешься от всех и от всего. Это потому, что похоть живёт не в почках, не в селезенке, не в семенниках, но в уме, по преимуществу. Оттуда царская власть ума распространяется на подвластное тело, и весь человек согрешает. Вся соль — в уме.
Поэтому идейный развратитель опаснее того, кто открыто посягает на честь. В последнем случае на стороне жертвы — совесть, стыд и гражданские законы. Если же позволить шепоту рассуждающего о жизни «мудреца» проникнуть в сознание неокрепшего человека, если этот шепот оправдает грех и разрисует его яркими красками, то человек сам ринется в омут, и никто его не удержит.
Набоков ничем не был похож на развратителя миллионов. Когда на старости он регулярно выходил на прогулки с шахматной доской под мышкой или с сачком для ловли бабочек в руках, в нем трудно было разглядеть разрушителя традиций и тонкого совратителя. Милый старик, изрядно образованный, преданный невинным удовольствиям… И тени соблазненных нимфеток не стояли у него перед глазами, как «мальчики кровавые» у другого известного персонажа. Но эти обманутые и искалеченные девочки были, их было много, поскольку одно дело — блуднику пускать слюни, глядя на ребенка, а другое — оправдать порок, сделав героем известного произведения растлителя. Только Страшный Суд низвергнет с пьедесталов ложных героев, которым сегодня по неразумию поклоняются люди, лишённые ума, но обладающие рассудком. Только Страшный Суд даст правильную оценку трудам человеческим вообще, и интеллектуальным в особенности.