Глава 10. «Я» Максвелла

Глава 10. «Я» Максвелла

В распоряжении Михаэля Лаудрупа была половина огромного зеленого пространства стадиона Уэмбли в Лондоне. Аллан Симонсен исполнил свой искусный пас, который обманул английскую защиту и позволил Лаудрупу добраться до середины поля без помех. За исключением вратаря, Питера Шилтона, все игроки английской команды были на половине поля датчан, так что у 19-летнего Лаудрупа было полностью свободное пространство.

Футбольный матч 21 сентября 1983 года длился на тот момент менее минуты. Свободный проход Лаудрупа к английским воротам стал шоком для 82 тысяч зрителей, так как Англия всегда была одной из лучших в мире команд, а Дания — нет. Да, датские викинги хвастались перед игрой, говоря, что Дания находится на пути к своему международному прорыву. Но победить Англию — у нее дома — это был дохлый номер. Однако это нужно было сделать для достижения цели: квалификация для финального раунда Европейского футбольного чемпионата во Франции в 1984 году. Пройти должна была либо Англия, либо Дания.

После всего 50 секунд игры датчане получили шанс, какой редко выпадает в международных матчах, которые играются в гостях.

Питер Шилтон побежал по направлению к Лаудрупу, но изящный датчанин легко его обошел. И остались только Лаудруп, мяч, трава — и открытые ворота.

Михаэль Лаудруп развернулся к боковой стороне ворот и был очень близок к состоянию вне игры, обходя Шилтона, но ворота были пустыми. Все, что ему нужно было сделать — это ударить по мячу еще один, последний, раз.

«У меня была куча времени. Я задумался о том, какой выбор сделать — и я все испортил», — объяснил Лаудруп, когда его спросили, должен ли игрок осознавать, что он делает, непосредственно во время самого действия. Михаэль Лаудруп послал мяч в боковую стойку. Дания не повела в матче с первой минуты. У Лаудрупа было время осознать свои действия, прежде чем действовать. И результатом стал промах, который миллионы телезрителей помнят и по сей день.

Однако через 35 минут Лаудрупа сбили с ног в английской штрафной зоне. Аллан Симонсен забил гол, Дания выиграла со счетом 1–0 и команда «Датский динамит» смогла насладиться сравнительным успехом во Франции в 1984 году и на мировом чемпионате в Мехико в 1986 году. Михаэль Лаудруп станет одной из величайших звезд мирового футбола.

У футболиста нет времени сознательно обдумывать свои действия, когда он находится на поле. Все просто происходит слишком быстро. Но когда мы наблюдаем за таким игроком, как Михаэль Лаудруп, мы видим, как он думает. И думает много.

А думать есть о чем. Мяч, игроки, состояние поля. Современный футбол стал еще более сложной игрой. В былые дни, когда игра была еще молода, все дело было в позициях. Ты делаешь пас товарищу по команде потому, что он стоит там, где надо. Затем добавились движения, и за ними нужно было следить: куда движется твой товарищ по отношению к противникам. В последние 20 лет самым важным стало ускорение. Теперь не нужно следить за движениями как таковыми — а нужно отслеживать их изменения во времени.

Если говорить конкретно, Михаэлю Лаудрупу приходится складывать в своей голове очень сложные схемы: игроки и мяч постоянно двигаются, и ему нужно читать игру и предсказывать ее. А затем делать то, чего никто от него не ожидает.

Современный футбол характеризуется множеством отлично отработанных схем. Но настоящие гении — такие, как Пеле, Кройф, Нетцер, Марадона и Лаудруп всегда нарушают эти схемы. Именно поэтому они так хороши.

Когда Лаудруп собирается сделать пас товарищу по команде, ему нужно оценить движения и ускорения нескольких игроков из каждой команды и при этом сохранять контроль над мячом и помнить, что самое простое и очевидное решение — это как раз то решение, которого все ждут и против которого готовы сыграть.

Но нет времени на раздумья. Ключевого игрока перехватят сразу же, если он не будет пасовать.

Наблюдая со стороны, мы можем видеть, что вычисления, которые Лаудруп проводит в своей голове, должны быть очень сложными. Но мы также видим, что все происходит очень быстро. И мы можем задаться вопросом: «Возможно ли сознательно отслеживать игру, когда в нее играешь?»

У Лаудрупа на это есть точный ответ — нет. «Ты просто делаешь это, вот и все!»

Когда футболисты играют, они не осознают игру. Но никто из имеющих представление об этой игре, не может утверждать, что когда игрок уровня Лаудрупа делает удачный пас, в его мозгу не происходят высокие и оригинальные ментальные процессы. Происходят сложные вычисления — но они не являются сознательными.

Все это так — за исключением уникальных ситуаций, когда появляется время на обдумывание. И именно здесь в результате все идет не так, как надо.

Глаза Бенджамина Либета за необычно толстыми стеклами очков просияли. «Джо Монтана говорит то же самое!» — с энтузиазмом провозгласил он, в ответ на историю о европейском футболисте рассказав историю об одном из величайших игроков американского футбола. «Джо Монтана — это лучший в истории квотербек. В своем интервью он тоже говорил, что когда он играет, его сознание отсутствует».

Спорт — это та арена человеческого поведения, которая заслуживает более пристального рассмотрения, если мы хотим оценить важность полусекундной задержки. То же касается театра, танцев, музыки и детских игр.

Полсекунды — это довольно долгое время, если вы играете в футбол или играете с детьми. Но это не слишком долго, если вы будете вести себя как обычный взрослый. Большинство приличных и цивилизованных видов деятельности проходят с очень небольшой скоростью. Половина секунды не слишком много значит в разговоре, так как он происходит медленно. Почти всегда можно заранее угадать, как закончится предложение, по меньшей мере за полсекунды до того, как оно закончится. Так что мы вполне успеваем быстро подавать свои реплики в разговоре, даже несмотря на то, что для осознания всего, что мы слышим, нам требуется полсекунды.

Но во время игры в футбол так не получится. Большинство реакций, которые демонстрируют люди, происходят гораздо быстрее, чем за полсекунды. Время реакции обычно составляет 0,2–0,3 секунды. Так что понятно, почему защитник может быстро вмешаться и инстинктивно вывести мяч из опасной зоны. Он просто демонстрирует отточенную практикой реакцию.

С другой стороны, Михаэль Лаудруп — гениальный игрок. Это значит, что он делает не только то, чему его научили, но и постоянно делает новые удивительные вещи. Он действительно думает во время игры. Он просто об этом не знает. Когнитивные процессы для него проходят настолько же бессознательно, как и у Альберта Эйнштейна, как тот сам об этом говорил.

Но каким образом вообще возможно реагировать раньше, чем возникает осознание?

В 1990 году австралийские физиологи Дженет Тейлор и Д. И. МакКлоски опубликовали результаты очень изящного исследования времени реакции человека. В качестве отправной точки они взяли технику, разработанную для изучения подпорогового восприятия — использование скрытых раздражителей.

Человек подвергается воздействию скрытых раздражителей, когда ему показываются две разные вещи, к примеру, две световые вспышки, которые расположены близко друг к другу во времени и пространстве. Если показать очень яркую, а затем очень слабую вспышку одну за другой, более слабую удастся замаскировать — и испытуемый ее не заметит! Это верно и для тех случаев, когда более слабая вспышка показывается раньше, чем более яркая. Обратная маскировка может применяться для стирания введенной сенсорной информации — она никогда не достигнет сознания.

Тейлор и МакКлоски изучали следующее: если испытуемого попросить выполнить какое-либо действие в ответ на раздражитель, но этот раздражитель будет замаскирован — будет ли действие тем не менее выполнено? Ответом было «да». Мы можем реагировать на раздражители, которых не осознаем. Реакция вовсе не обязательно зависит от сознательного восприятия того, на что мы реагируем.

Рефлексы, которые изучали Тейлор и МакКлоски, не были инстинктивными реакциями, как, к примеру, в случае с кнопкой на стуле. Это были более сложные действия, которые требовали определенной умственной координации. Испытуемым необходимо было двигать обеими руками одновременно таким образом, чтобы в конце концов руки соприкоснулись. Но подобная координация достигается практикой, поэтому действие может выполняться и без сознательного контроля.

«Следовательно, можно заключить, что есть возможность запрограммировать, а затем запустить без дальнейшего участия сознания определенные решения и простые движения… а также более сложные движения».

Это заключение интересно само по себе, если мы хотим понять, каким образом люди могут играть в футбол и предпринимать другие действия, которые требуют быстрых, но сложных реакций — к примеру, ездить на велосипеде или драться.

Но это открытие носит и тревожный характер: мы способны действовать еще до того, как осознаем, почему мы действуем. Мы не только не знаем, для чего действуем — мы не имеем представления и о том, что побудило нас к действию.

Тейлор и МакКлоски говорят об этом так: «Почти все моторные реакции и многие другие моторные действия могут происходить еще до сознательного восприятия раздражителя, который их запускает. Более того, раздражитель, запустивший моторную реакцию, может никогда не достичь такого уровня нейронной активности, чтобы быть воспринятым сознательно».

Другими словами, раздражитель может быть настолько коротким, что мы не сможем его осознать — и тем не менее будем на него реагировать. Таким образом, мы способны реагировать на то, что никогда не достигает нашего сознания. Мы не знаем, на что среагировали!

Эта ситуация напоминает феномен, который психологи открыли во время исследования подпорогового восприятия. Здесь также происходит получение информации, которая никогда не достигает сознания, но тем не менее влияет на поведение.

При объяснении подобных реакций Тейлор и МакКлоски ссылаются на теорию Бенджамина Либета о том, что сознанию требуется полсекунды.

Результат этих наблюдений весьма важен: принятие решения о действии требует больше времени, чем подсознательное реагирование на раздражитель. Можно реагировать, не осознавая почему. Возможно заранее запрограммировать сложные модели поведения, которые будут срабатывать по неизвестной причине. Не исключено, что многие наши реакции и ответы запускаются без получения сознанием информации о том, что происходит.

Это может вызвать озабоченность, если вы полагаете, что для нас важно осознавать все, что мы делаем. Но с другой стороны этим можно объяснить определенные парадоксы. К примеру, тот факт, что в вестернах в перестрелке всегда побеждает главный герой.

Трудолюбивые теоретики в плодовитом международном сообществе ученых, которое процветало в 20-30-е годы в институте Нильса Бора в Копенгагене, часто ходили в кино. И сам Бор, у которого была слабость к плохим вестернам, имел привычку выискивать изъяны в зачастую сомнительных сюжетах, в которых герои всегда побеждали в перестрелках.

Русско-американский физик Георгий Гамов говорит о Боре: «Его разум теоретика всегда проявлялл себя даже во время этих походов в кино. Он придумал теорию, которая объясняла, почему герой всегда быстрее и умудряется убить злодея даже при том, что злодей неизменно стреляет первым. Теория Бора базируется на психологии. Так как герой никогда не стреляет первым, злодею приходится решать, когда начинать стрелять, и это задерживает его движения. Герой же, с другой стороны, действует рефлекторно и почти автоматически выхватывает свой револьвер сразу же, как только видит, что рука злодея двигается. Мы не согласились с этой теорией. На следующий день все мы отправились в магазин игрушек и купили там два револьвера в ковбойских кобурах. Мы устроили перестрелку с Бором, который играл роль героя. Он «убил» всех своих студентов».

Но где же тогда свобода воли? Действия могут начинаться и развиваться без участия сознания. И действительно, можно согласиться с тем, что многие свои повседневные дела мы выполняем именно так.

Существуют большие области нашего поведения, в которых наши действия контролируются сознанием. Но концепция свободы воли тесно связана с концепцией сознания.

Может ли мое сознательное «я» вообще не решать, что я собираюсь делать? Невозможно определить свое «я» без привлечения сознания. Для «я» характерна ответственность и последовательность. Способность отвечать за свои действия и давать им обоснование — это весьма значительная часть идеи «я». Но «я» зачастую является просто наблюдателем многих действий своего обладателя.

Он как всегда опаздывал. Когда он вскочил на свой велосипед, он знал, что опоздает на встречу. Так что все, на что он мог теперь надеяться — максимально уменьшить время опоздания в пути, который обычно занимал у него всего менее получаса.

Когда он пересекал бульвар Странд по пути в Остерброгад, он значительно опережал автобус, который находился позади его. И не должно было возникнуть никаких проблем, когда он будет проезжать остановку — еще до того, как ожидающие пассажиры выйдут на велосипедную дорожку, чтобы сесть на автобус. Так он полагал.

Внезапно на велосипедную дорожку выскочил мальчик — всего в нескольких метрах впереди него. Велосипедист двигался быстро. Очень быстро. Он уже ничего не мог сделать. Как в наркотическом дурмане он увидел, что время замедлило свой ход до скорости улитки, а его «я» уменьшилось до размеров наблюдателя за его собственными действиями. Нужно было принимать решение: либо наехать на мальчика, либо намеренно перевернуть велосипед и упасть. Других альтернатив не было, так как с левой стороны в этот час пик движение было оживленным, а справа люди ждали автобуса. Как кто-то, смотрящий кино, он увидел, как пришло решение в пользу мальчика: велосипед был брошен в сторону, а сам он проехал несколько метров по асфальту. Было больно — но не более того. Он получил несколько царапин и уважительную причину того, почему он опоздал на встречу — и историю, которую можно было потом рассказывать (если бы было принято другое решение, он вряд ли рассказывал бы истории об этом, не так ли?).

Кто принял решение? Не его «я». Его «я» было только наблюдателем. Но и не мальчик — и не Михаэль Лаудруп.

Что-то внутри него приняло решение, но его восприятие было ясным и недвусмысленным: это было не его «я», так как его «я» было наблюдателем, стоящим снаружи, отстраненным. Заранее блокированным, так как не было времени начинать размышления.

Его «я» в этом решении не имело никакой свободной воли. Но решение принимал он сам.

Эта ситуация — превосходная аналогия с ситуациями, которые изучал Бенджамин Либет: действие инициирует не сознательное «я» человека. Но это совершенно точно делает сам человек.

Существует разница между «я» и личностью в целом. «Я осознаю, что я — это более чем мое «я».

Но «я» не хочет этого признавать. Думающее, сознательное «я» настаивает на том, что оно и есть истинный игрок, активный деятель, тот, кто за все отвечает. Но оно не может им быть — в том случае, если мы всерьез будем воспринимать открытия Либета. Они ясно показывают, что сознательное «я» не инициирует наши действия. Во многих ситуациях, когда совсем нет времени, чтобы наложить сознательное вето, «я» просто выводится из игры. «я» может думать, что это оно совершает действия, но это — лишь иллюзия.

Похоже на то, что свобода воли исчезает в никуда: «я» — это просто безвольная деревяшка, которую несет вода, невинная жертва ветра и погоды. И более того — этот кусочек постоянно уверяет себя: «Я придерживаюсь своего курса!»

Эксперименты Либета можно интерпретировать как окончательный аргумент в пользу того, что человек не обладает свободой воли, — но эта интерпретация будет ошибочной. Ведь предпосылка, которая позволит нам посчитать факт бессознательной инициации добровольного действия доказательством отсутствия свободной воли — это вера в «я». Если мы настаиваем, что «я» полностью определяет, кем является человек, мы окажемся перед лицом безнадежной проблемы свободной воли — в свете задержки Либета. Если мы хотим сказать, что все, что решает человек, он решает сознательно, или все, что делает человек, делается им сознательно, то с нашей идеей свободы воли возникнут проблемы — просто из-за того, что пропускная способность сознания слишком низка для возможности осуществления контроля всего, что делает человек.

Смысл задержки Либета заключается не в том, что сами люди решают, когда предпринять действие. Смысл ее заключается в том, что процесс начинает не сознание, а нечто другое — подсознание. То есть всем распоряжается все же сам человек — но его «я» не имеет власти отдавать распоряжения. Это делает «Я».

Все это позволяет нам сформулировать решение проблемы свободы воли: мы действительно обладаем свободной волей, но она принадлежит не «я», а «Я».

Нам нужно провести различие между «я» и «Я». Это не идентичные понятия. «Я» больше, чем «я». И именно «Я» принимает решения, когда «я» этого не делает.

«я» — это сознательный игрок, «Я» — это человек в целом. «я» не находится у руля во многих ситуациях: к примеру, в неотложных случаях. «я» отвечает за многие и многие ситуации, когда имеется время на раздумья. Но оно есть не всегда.

Термин «Я» охватывает все телесные действия и ментальные процессы, которые не инициируются и не ведутся сознательным «я». Термин «я» включает в себя все телесные действия и ментальные процессы, которые являются сознательными.

Эмпирические свидетельства, полученные благодаря измерению пропускной способности сознания, подпорогового восприятия и экспериментам Либета, показывают, что «я» и близко не решает так много вопросов, как полагает оно само. «я» присваивает себе заслуги за решения, вычисления, осознания и реакции, которые осуществляет «Я». На самом деле «я» отказывается признавать существование «Я», которое не идентично ему самому. «я» не несет ответственности за «Я», но продолжает притворяться.

Эта мысль не является новой интерпретацией открытий Бенджамина Либета. Когда его спросили, как он рассматривает возможность решения проблемы свободы воли в свете результатов его экспериментов, Либет сослался на цитату американского философа Томаса Найгеля (который цитировался в Главе 8). В 1987 году Найтель написал эссе для Лондонского книжного обзора, в котором описывал работу Либета и ее последствия.

«Похоже, что мозг делает выбор еще до того, как человеку становится об этом известно. Философ, которому я описал этот эксперимент, иронично ответил, что вывод ясен: «У нашего мозга есть свобода воли — а у нас нет». 8

Найгелю эта ситуация видится не слишком комфортной. «Подобные эксперименты заставляют задуматься: то, что мы принимаем за свободные действия — это просто нечто, с нами случающееся. И наше сознательное ощущение выбора — это иллюзия контроля после того, как действие уже стало свершившимся фактом».

И все же мы можем спросить, почему нам нельзя использовать формулу философа Найгеля: «У нашего мозга есть свобода воли — а у нас нет».

А потому, что концепция «Я» покрывает больше, чем мозг. Первое и самое важное — она включает в себя тело. Мы не просто так говорим, что наши эмоции находятся в сердце или в животе. Лишь немногим из нас нравится, когда нас идентифицируют исключительно с мозгом.

Так что было бы не слишком умно поспешно провозглашать, будто мозг является активным действующим лицом, когда таковым не является ни сознание, ни, следовательно, «я». Было бы умнее ограничиться тем, что сказать: это не-«я» — часть человека, которая не является его «я», но в то же время является этим человеком. Чтобы описать этого не-«я», который все же является мною, имеет смысл ввести понятие «Я», так как оно не подразумевает никаких дальнейших допущений.

Аналогично и концепцию бессознательного Фрейда можно включить в концепцию «Я», хотя и не говоря больше ничего об их взаимоотношениях, кроме того, что они оба включают в себя ту часть человека, которая не является сознательной и, следовательно, не «я». На самом деле идея концепции «Я» не требует слишком долгих объяснений: если «я» не обладает свободной волей, то другая часть личности, то есть «Я», должна ею обладать. Я обладаю свободной волей, но она принадлежит не моему «я» — она принадлежит моему «Я».

Разница между «я» и «Я» не столь «невинна», как это звучит. Она включает в себя радикальные изменения восприятия того, что это может значить для человека, живущего в эпоху приближения конца 20 века: люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они ощущают; люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, о чем они думают: люди не обладают сознательностью в отношении очень большой части того, что они делают.

Человек в основе своей не сознателен. Человек в своей основе бессознателен. Идея сознательного «я», которое отвечает за все, что входит и выходит — это иллюзия. Возможно, полезная, но все же иллюзия.

Реализация беспомощности «я» и силы «Я» может привести к беспокойству: кто же тогда я такой? Что я могу делать? «я» беспокоит наличие чего-то, что находится вне его — но внутри человека, с которым оно привыкло себя идентифицировать.

В конечном итоге «я» не может принять того факта, что в распоряжении человека имеются силы, к которым «я» не имеет доступа. Но если «я» хочет и далее придерживаться этой точки зрения, ему придется признать факт, что человек, о котором он говорит, не обладает свободой воли.

Если «я» хочет поддерживать свое всемогущество, то это будет подразумевать отсутствие могущества самого человека — отсутствие свободы воли.

Задержка Либета заставляет нас выбирать между «я» и свободой воли. Нам придется столкнуться лицом к лицу с тем, что мы являемся чем-то гораздо большим, чем привыкли думать о себе, что у нас есть гораздо больше ресурсов, чем мы осознаем, что мы оказываем на мир гораздо большее влияние, чем в состоянии заметить.

В традиции истории философии проблема свободной воли тесно связана с аргументами детерминизма. Детерминизм, или фатализм — это философское течение, которое утверждает: все предопределено. Существуют законы, управляющие миром. Если вам известны начальные условия, эти законы с неизбежной логичностью приведут к предопределенному результату. Если признать, что подобные законы действуют в отношении человека, это будет значить, что люди просто делают то, что требуют законы в данных обстоятельствах.

Детерминисты говорят, что нет никакой свободы выбора, ведь все предопределено. Единственная причина, по которой мы чувствуем, что у нас есть выбор, заключается в том, что нам неизвестны ни внутренние, ни внешние обстоятельства, которые определяют наши действия. Мы автоматы, и очень глупые автоматы, не понимающие сами себя и не знающие о том, что они являются автоматами. Только наша глупость и недостаток знаний заставляют нас поверить в то, что у нас есть свобода воли. (Сама эта глупость является следствием факторов, над которыми у нас нет никакого контроля).

Самое мощное возражение детерминизму представляет экзистенциализм. Основанный в 19 веке датским философом Сереном Кьеркегором, экзистенциализм в 20 веке развивали такие философы, как Карл Джасперс и Мартин Хайдеггер в Германии, Альбер Камю и Жан-Поль Сартр во Франции. Экзистенциализм делает упор на присущую человеку возможность выбора: человек рассматривается именно как тот, кто делает выбор, обусловленный его свободой.

Можно сказать, что эти два базовых подхода рассматривают человека с двух сторон: детерминизм видит его снаружи — как результат действующих на него причин. Человек — это результат законов природы, которые действуют как снаружи, так и изнутри. Экзистенциализм рассматривает человека изнутри как причину самого себя, воздействующего на окружающий мир. Человек волен выбирать, кто будет причиной последствий в его окружающей среде.

Но что можно увидеть без Я внутри? Не всего человека, так как если бы весь человек был «внутри», то только самые закоренелые детерминисты могли бы провозглашать, что причины, действующие снаружи, полностью определяют поведение и умственную жизнь. Человек в этом случае являлся бы только следствием своего окружения. Детерминистический взгляд не может не признавать, что все, находящееся внутри нас — от генетического аппарата до личных воспоминаний — играет свою роль. Но все это также предопределяет наш выбор.

Более правильно было бы сказать, что изнутри и снаружи можно рассматривать ту часть человека, которая делает сознательный выбор. Если рассматривать его снаружи, этот сознательный игрок является тем, кто реагирует на влияния, исходящие как из внешнего мира, так и из внутреннего, подсознательного мира. Если рассматривать его изнутри, этот игрок действительно может делать выбор.

Но установить разницу между «внутри» и «снаружи» — задача далеко не простая. Подобную сложность, очень глубокую по натуре, можно проиллюстрировать на примере споров о смерти Алана Тьюринга.

Тьюринг, с которым мы уже встречались в Главе 3, был редким математическим гением, который развил удивительные прозрения Геделя до теории вычислений. Тьюринг утверждал, что мы никогда не сможем узнать, когда вычисление остановится — пока оно на самом деле не остановится. Это открытие — проблема остановки Тьюринга — имеет очень глубокое значение в теории познания.

Вечером 7 июня 1954 года Алан Тьюринг решил собственную проблему остановки. Раздавленный преследованиями и гонениями, которым он подвергался из-за своей нетрадиционной сексуальной ориентации в пуританской Англии 50-х годов, он покончил с собой.

Или не покончил? Его домработница обнаружила его 8 июня в кровати, с пеной у рта. Причиной смерти определенно было отравление цианидом. У кровати лежало яблоко, надкушенное несколько раз.

В доме было несколько сосудов с цианидом — Тьюринг использовал их в своих экспериментах с электролитами. Анализ яблока не был проведен, но картина была ясна: оно было пропитано цианидом. Всего один раз отведав яблока познания, Тьюринг освободился от дальнейших преследований за свой гомосексуализм.

Официальное расследование недвусмысленно указывало на самоубийство. Но не удалось обнаружить никаких следов того, что оно было запланировано: остались билеты в театр, забронированное компьютерное время и назначенные совместные ужины.

Хобби Тьюринга, который занимался опытами с серебрением и золочением электролитами с использованием цианида, давно беспокоили его мать. «Мой руки, Алан, и держи ногти в чистоте. И не суй пальцы в рот!» — всегда говорила Тьюрингу мама. Самый недавний подобный разговор состоялся в Рождество 1953 года.

Математик Эндрю Ходжес пишет в биографии Тьюринга: «Каждый, кто будет утверждать, что произошел несчастный случай, должен будет признать: это было действительно самоубийственное безрассудство. Самого Алана Тьюринга заинтересовала бы сложность задачи провести линию между несчастным случаем и самоубийством, линию, которая будет определяться только концепцией свободы воли».

Возможно, пишет Ходжес, все было запланировано таким образом, чтобы пощадить чувства матери. Она так никогда и не признала, что это было самоубийство.

Снаружи это выглядело как самоубийство. Но обстоятельства его были не настолько ясны, чтобы быть уверенными. Изнутри должно было быть ясно, был ли это несчастный случай, самоубийство или игра на грани смерти (русская рулетка).

Но само это «изнутри» исчезло, когда умер Тьюринг. И осталось только «снаружи», которое не может показать нам, что случилось на самом деле. Было ли это проявлением свободы воли или просто трагической случайностью? Установить это снаружи можно только в том случае, если бы было какое-то сообщение изнутри — письмо, знак или обстановка, не предусматривающая двоякого толкования.

Таким образом, воля — это качество, недвусмысленно связанное с субъективностью, воспринимаемой изнутри. Самоубийство, совершенное по принципу свободы выбора, предполагает желание умереть, которое не равно несчастному случаю или болезни.

Но если образ «я», воспринимающего себя в качестве контролера, ложен, то как мы вообще можем говорить о самоубийстве — или о свободе воли в целом?

Проблема свободы воли интересна не просто в свете таких экстремальных ситуаций, как самоубийство. Она интересна как понятие, важное для понимания нашей повседневной жизни.

Когда необходимо сделать что-то очень быстро, иначе неминуем несчастный случай, мы становимся наблюдателями своих собственных действий. Мы не видим себя изнутри как человека, который делает выбор — мы видим себя снаружи выполняющими действия в ответ на брошенный вызов.

Возможность видеть себя изнутри как существо, делающее выбор, связана с наличием большого количества времени для принятия решения, которое нет необходимости принимать менее чем за полсекунды. Но в неотложных случаях нет времени ощущать свободу воли.

Восприятие свободы воли связано с ситуациями, где «Я» решается позволить «я» принимать решение. Когда же нужна более высокая скорость, то «я» с его свободой воли отстраняется, а «Я» просто реагирует. «я» может ощущать свободу воли, когда «Я» ему это позволяет.

Мы очень часто бываем в ситуациях, когда «я» просит «Я» отстранить его от управления. Когда мы идем в свой футбольный клуб или выходим на поле играть, наше «я» принимает решение подвергнуть нас ситуации, в которой «я» ничего не решает. Мы страстно желаем ощутить это «сейчас». Мы проводим значительную часть своего свободного времени, стремясь его получить — в спорте, танцах, играя в игры, ведя интенсивные разговоры, в сексе и в интоксикации.

Другой вариант представляет собой наблюдение за людьми, которые отстранили свое «я», чтобы позволить «Я» жить полной жизнью. Мы называем это искусством, представлением или первоклассным спортом.

Театр вообще выглядит странно с точки зрения теории информации. Пропускная способность каждого представления очень низкая. «Гамлет» представляет собой текст, который может читаться с разной скоростью — но никогда не быстрее, чем позволяет пропускная способность языка. А на самом деле аудитория еще и зачастую заранее знакома с текстом; в зале могут находиться люди, которые знают его наизусть. Точно так же и многие из тех, кто ходят на концерты, знают наизусть партитуру. Зачем же они приходят?

«Полоса пропускания» актера намного выше, чем непосредственно у языка. У него есть позы и жестикуляция, интонации, движения, взгляды и харизма — инструменты невербальной коммуникации, которые аудитория может воспринимать на более или менее сознательном уровне. Аналогично и музыкант желает не просто сыграть партитуру, а рассчитывает превратить ее в ноты, которые будут говорить с помощью пауз, акцентов, выделения фраз и других выразительных средств.

Режиссер и дирижер работают совместно с актерами и музыкантами, чтобы перевести очень небольшое количество информации в тексте и нотах в гораздо больший объем информации, обычно присущий представлению.

Хороший актер не просто читает текст — он вживается в роль, которую играет. У актера есть богатство внутренних состояний, которое соответствует предполагаемым состояниям героя пьесы в данной ситуации.

Для нашего восприятия театрального представления жизненно важно, присутствуют ли актеры на сцене. Чувствуют ли они ненависть, когда повторяют полные ненависти слова текста. Ощущают ли они радость, когда озвучивают слова, наполненные радостью. Чувствуют ли они любовь, когда ее играют.

Если актер присутствует, находящиеся в зале получают замечательные впечатления. Если актер не присутствует, нет смысла присутствовать и публике. С таким же успехом все они могли остаться дома и читать Шекспира.

То же касается музыки и учебных лекций. Великий дирижер Вильгельм Фуртвенглер говорит об этом так: «Единственное незаменимое условие (чтобы аудитория могла понять лекцию) заключается в том, что лектор должен сам понимать, о чем он говорит, и понимать значение своих слов. Это звучит как прописная истина, но для музыкантов это вовсе не так. Только тогда, когда сказанное созвучно собственному пониманию человека, оно может считаться правильным; только тогда, когда сыгранное или спетое созвучно чувствам человека, оно может приобрести ту форму, которая ведет к пониманию другими людьми».

Сыграть хорошо сложно потому, что «я» не имеет доступа к значительной части информации, которая необходима актеру, чтобы вся его личность присутствовала во время представления. Так как люди в основном конвертируют информацию бессознательно, сознательное «я» не может автоматически активировать всю информацию, которая необходима для хорошего представления. «я» может повторять текст — но этого недостаточно. «я» должно позволить «Я» «прожить» роль, прочувствовать, как она развивается.

Театр предполагает, что «Я» освобождается, чтобы оно могло развернуться. Если «я» не позволяет «Я» освободиться, мы имеем постановку, которая усложняется запретами. Сознание все время хочет отслеживать и контролировать. В результате представление будет неровным и не будет вызывать доверия, так как ни одной эмоции нельзя доверять, если ее контролирует и ей препятствует сознание.

Но проблема заключается в том, чтобы дать «Я» свободу. Это требует доверия со стороны «я». Доверия, которое приходит через практику.

Тренировки, репетиции и еще больше тренировок. В любых представлениях ключевым фактором являются тренировки и подготовка. Это является ничуть не менее истинным и для представлений, где необходимо чувство импровизации. Самое важное в тренировках — это то, что «я» начинает доверять своему «Я». «я» учится верить, что «Я» может чувствовать эмоции и выполнять движения.

Репетиции создают запас автоматических навыков, которые можно будет применять без осознания того, что они применяются. Внимательные глазки «я» присутствуют во время репетиции — но не во время представления.

То же самое касается и игр с мячом, велосипедного спорта и секса. Нам можно. Мы осмеливаемся. У нас есть вера в себя.

Всем выступающим в большей или меньшей степени досаждает явный парадокс: они стыдятся успеха. Это любопытный, но вполне реальный феномен. Выступающим сложно принять аплодисменты. Некоторые из них даже хотели бы полностью от них избавиться (великий пианист Гленн Гульд в 1962 году написал очерк под названием «Упраздните аплодисменты!»).

В интервью, посвященном публикации своей замечательной книги «Внутри музыки», Петер Бастиан объяснил, почему ему лично трудно принимать аплодисменты: «Сложно иметь мужество сказать себе — ты хорош. Конечно, люди хлопали, когда я играл, но глубоко внутри себя я думал, что я блефую».

Но после определенных усилий, предпринятых им лично, Бастиан нашел мужество признать свое мастерство — возможность по собственной воле вызывать вдохновение и, следовательно, способность осмелиться принять похвалу от других людей. Вот как он сформулировал свою позицию, которая позволила ему принимать аплодисменты: «Я признаю, что я делал значительное усилие; я признаю, что я совершенствовался».

Это может звучать как психологический трюизм, но на самом деле это не так: за любым хорошим представлением стоят работа и тяжелый труд — репетиции, тренировки, дисциплина. На этом настаивает сознательное «я», которое дает этому самому «я» доверие к способности «Я» справиться с задачей. В представлении участвует «Я». Без участия сознания.

Когда представление окончено и аудитория начинает аплодировать, сознание и «я» возвращаются как бы из транса и просыпаются посреди аплодисментов. Стыд возникает потому, что представление давало не «я», а «Я».

Если мы перефразируем признание Петера Бастиана, то сам язык почти подскажет нам это: «я» признаю, что «Я» делал значительное усилие, «я» признаю, что «Я» совершенствовался».

И тем не менее все почести получает «я».

Подобное противоречие присутствует в любом представлении — это раскачивание вперед и назад между четким и дисциплинированным «я» с его знанием техники, выразительности и последовательности, с одной стороны — и тем способом, которым «Я» дает жизнь всем намерениям в бессознательном, лишенном запретов потоке эмпатии, с другой.

Эти факторы не сводятся только к тем видам искусства, которые требуют исполнения. Они присутствуют и в повседневной жизни. Петер Бастиан пишет: «Не нужно быть музыкантом, чтобы понять, о чем я говорю. Я видел подобные состояния, которые спонтанно проявляются и в моей повседневной жизни — когда я мою посуду! Неожиданно все начинает двигаться плавно, как в балете, тарелки перестают стучать, щетка для мытья посуды начинает выписывать по посуде бесконечно удивительные арабески, подобные небесным знакам, которые я мгновенно понимаю».

В нашей повседневной жизни встречаются массы примеров нашей способности обретать ощущение полного и блаженного единства с тем, что мы делаем. Это спонтанное и непосредственно ощущение того, что энергия течет и с нами пребывает сила.

Такие ощущения и переживания приходит к нам особенно часто в таких видах деятельности, в основе которых лежит хорошая подготовка — к примеру, на работе или в близких личных отношениях, которые мы дисциплинированно и настойчиво взращивали в течение многих лет.

Американский врач и специалист по дельфинам Джон Лилли начал изучать человеческое сознание в конце 60-х годов. В течение многих лет он пытался наладить общение с дельфинами — высокоинтеллектуальными существами с мозгом, который по такому показателю, как соотношение с массой тела, сравним с нашим. Но Лилли не удалось преуспеть в том, чтобы вовлечь дельфинов в разговор. Он пришел к выводу, что интеллектуальный разрыв между человеком и дельфинами слишком велик: дельфины оказались слишком умными. И вместо этого Лилли погрузился в изучение человека.

Во время длительной одиссеи, в ходе которой он перепробовал множество веществ, которые были доступны в 60-е годы для научных исследований сознания — наркотики типа ЛСД — Лилли оказался в Чили, в доме колдуна по имени Оскар. У него была система для описания очень хороших и очень плохих состояний сознания, и Лилли ее позаимствовал. Не будем вдаваться в детали: важно, что Оскар и Лилли работали с состоянием, которое они назвали «+24», или «базовое профессиональное состояние».

Это состояние +24 является приятным. Лилли описывает его как состояние, в котором «мы нравимся себе в процессе деятельности» и «наслаждаемся рабочим процессом и больше не обладаем эго». Он пишет: «Важная часть состояния +24 — это наслаждение и автоматизм того, что мы делаем, плюс потеря себя, индивидуальности и отсутствие эго».

В контексте того языка, который мы используем в этой книге, речь идет о ситуациях, в которых «Я» позволено делать то, что оно делает — автоматически и без контроля со стороны «я». Это приятные ситуации, которые не отмечены запретами и осознанностью. В подобном восприятии нет нервозности и стеснительности — зато присутствуют уют, ощущение того, что все вокруг знакомо, и — спокойствие.

Может показаться странным, что Лилли ассоциирует это состояние с работой. В конце концов это слово обычно не ассоциируется с выходящим за рамки ощущением счастья. Но в этом есть глубокий смысл: часть того, что дает нам, людям, величайшее удовольствие — это возможность делать то, что нам не нужно постоянно контролировать, и в таких вещах всегда присутствует ощущение уюта, чувство, что все знакомо, и доверие.

В своем лучшем смысле работа включает в себя подобные ощущения, даже если оплата за нее не слишком хороша и начальник всегда отвергает ваши блестящие идеи. Когда дела идут хорошо, все просто хорошо. Вы ко всему готовы, и работа спорится у вас в руках.

Возможно, тенденция к трудоголизму, столь распространенная во многих сегментах общества, на самом деле заключается в поисках этого состояния бессознательного присутствия.

Но ощущение единства с тем, что мы делаем, можно испытать не только на работе или дома. Активные приверженцы определенной религии постоянно говорят о подобных чувствах. Характерно, что все религии включают в себя мощные традиции дисциплины, которой нужно следовать — молитвы, службы, гимны, литургии, церемонии, ритуалы, повторения. Возникают состояния, которые затем могут быть вызваны по желанию, так как они стали уже столь привычными и рутинными — даже в том случае, если они выглядят с точностью до наоборот.

Подобные приятные переживания, появляются ли они на работе, дома или когда мы общаемся с природой и миром, снаружи могут показаться тривиальными — мы просто делаем то, что делаем обычно. Но изнутри в них есть весьма нетривиальная глубина.

Американский психолог Абрахам Маслоу придумал термин «пиковые переживания» для описания подобных высоких состояний. Маслоу описывает даосское (согласно восточной философии) состояние осознанности, в котором вам не хочется менять то, что вы осознаете: «Даосский подход изучения природы вещей … заключается… в отношении к природе, а не в техниках в привычном смысле этого слова. Возможно, его даже можно назвать антитехникой, — пишет Маслоу. — Истинной восприимчивости в даосском смысле слова достичь сложно. Уметь слушать — без предположений, классификаций, улучшений, полемики, оценки, одобрения или неодобрения, без того, чтобы противоречить сказанному… подобное слушание встречается редко». Нет, Маслоу не думает, что мы должны применять исключительно эту технику невмешательства в свою осознанность: «У науки существуют два полюса восприятия и постижения конкретности и организации сумбура конкретности в постижимые абстракции».

Но как можно объяснить религиозный экстаз, говоря, что сознательное, вербальное «я» выталкивается на задний план? В конце концов, сущность молитвы и медитации заключается в том, что произносятся определенные слова — либо в форме молитвы Господу, либо в виде мантры. Почему это дает нам доступ к удовольствию нашего «Я»?

Перегрузка — это центральная техника, которая предлагается в книге под названием «Внутренняя игра музыки» — одного из бесчисленных руководств, обещающих улучшение навыков. В книгах для тех, кто занимается теннисом, гольфом и лыжным спортом ее автор В. Тимоти Голви развивает идею «Сущности 1» и «Сущности 2» и проблем, которые вызывает подобный дуализм.

«Сущность 1» более-менее соответствует «я» в контексте этой книги. Проблема заключается в том, что «Сущность 1» очень сильно хочет все контролировать и принимать решения. Но ответственность за проявление навыков теннисиста или музыканта несет «Сущность 2». Именно она знает, как выполнить хороший удар справа, в то время как «Сущность 1» озабочена тем, как вы выглядите, как выполнить следующий удар, каким был результат последнего удара справа и т. д. «Сущность 1» вмешивается и путается, в то время как «Сущность 2» является источником потенциала во всем, что мы делаем.

Проблема музыканта, теннисиста или лыжника лежит во внутренней борьбе между «Сущностью 1» и «Сущностью 2»: если вторую оставить в покое, то результатом может стать отличное выступление. Но ее постоянно прерывает «Сущность 1» с ее бесконечными рассуждениями в стиле «а что, если…».

Цель заключается в том, чтобы достичь «состояния безоценочной чистой осознанности», которое представляет собой «Сущность 2» — когда ей это позволяют.

Голви и его соавтор музыкант Барри Грин предложили серию техник, с помощью которых «Сущность 2» сможет развернуть свои таланты. Одна из самых важных среди них — это перегрузка: «Когда вы вызываете в мозгу короткое замыкание, давая ему множество дел и вызывая «перегрузку», ему приходится следить за столь многими вещами, что не остается времени на беспокойство. И иногда «Сущность 1» «выписывается» — и «прописывается» «Сущность 2».

Идея проста. Если вы хотите научиться манипулировать скрипичным смычком, может оказаться хорошей идеей сконцентрироваться на чем-то еще в то время, когда вы пробуете это сделать. «Если бы кто-то сказал мне, что человек, который раньше никогда не играл на музыкальных инструментах, может научиться играть «У Мэри был барашек» на бас-гитаре с полным звуком и правильной позицией и при этом улыбаться, петь слова и руководить публикой, чтобы она пела вместе с ним — и все это в первые 15 минут — я бы этому просто не поверил», — писали Грин и Голви.

Перегрузка означает, что сознательное «я», «Сущность 1», не будет иметь никаких шансов. Другая техника, которую они предлагают — «поддаться нелепости»: подумать о себе как о рыбе, которая играет на двойном басу. Исчезает самомнение — и все становится гораздо легче.

Может возникнуть вопрос, не это ли является причиной того бесспорного эффекта, который оказывает на человеческий мозг молитва и медитация: как раз потому, что читается мантра или текст молитвы, заполняется вербальный канал. Умеренная пропускная способность языка заполняется привычными словами, так что исключается возможность обдумывания. Один из главных моментов в медитации — избегать мыслей. Когда языковой канал концентрируется на чем-то знакомом, что не требует осознания, это позволяет высвободить остальную часть мозга для сути молитвы или медитации.

Ритуальные слова могут оказаться тем заклинанием, которое заблокирует «внутренний радиопередатчик» и позволит «Я» свободно развиваться.