День, когда мир замер

День, когда мир замер

Я до сих пор живо помню все, как будто это было вчера. Люди, достигшие определенного возраста, наверняка вспомнят точно, где были в тот судьбоносный день 2001 г. В Великобритании сентябрьский день уже клонился к вечеру, но в Нью-Йорке стояло яркое солнечное утро. Коллеги знали, что в моем в кабинете есть телевизор, и собрались у меня следить за развитием ужасающих событий. Два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра, и теперь из обоих небоскребов валил густой дым. Люди выпрыгивали из окон навстречу смерти. Если вы видели эти кадры, они, вероятно, навсегда запечатлелись в вашей памяти, как и в моей. На наших глазах мир необратимо менялся.

Для некоторых эти картины превратились в так называемые вспышки воспоминания — фотографические изображения сцен, залитых безжалостным светом и очень подробных — там присутствуют даже тривиальные детали, не имеющие особого смысла. Порой, когда мы переживаем что-то по-настоящему ужасное, наша память перегружается деталями. Происходит это потому, что мы настораживаемся и переходим в режим повышенного внимания, отслеживая опасность, когда гиппокамп (это хранилище для долговременных воспоминаний в форме морского конька имеется в каждой височной доле) получает сигнал от мозжечковой миндалины (структура размером с миндальный орешек, также есть в каждой височной доле, она активна, когда вы смеетесь, плачете и кричите от ужаса). Кроме того, эти структуры не позволяют вам забывать.

Переживания, которые со временем становятся воспоминаниями, зарождаются как паттерны нейронных срабатываний или следов, которые наводняют мозг. Необработанная сенсорная информация интерпретируется, представляется и наделяется смыслом. Это, в свою очередь, дополняет и изменяет уже имеющиеся у нас знания о мире, формируя воспоминания. Будут ли подробности включены в воспоминание и уложены в гиппокамп на хранение, зависит от фильтрующих механизмов, которые регулируются действием нейротрансмиттеров, вырабатываемых мозжечковой миндалиной в моменты удивления, возбуждения или радости. Нейротрансмиттеры — это молекулы, помогающие сигналу преодолеть синапсы, то есть промежутки в местах контакта нейронов. Вспышки воспоминания стимулируют мозжечковую миндалину на активизацию гиппокампа, усиливая таким образом след в памяти тех событий, которые нас сильнее всего трогают. Мир наблюдал за происходящим в бессильном шоке, и наше поколение никогда не забудет увиденного. Но даже некоторые представители следующего поколения, еще не рожденные на тот момент, получили в наследство воспоминания этого ужасного дня.

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) — состояние тревожности, которое проявляется через несколько недель после травматических событий, таких как изнасилование, военное сражение или другие проявления насилия. ПТСР характеризуется неотступными снами и вспышками памяти; создается впечатление, что человека преследует прошлое. После 11 сентября 2001 г. каждый пятый житель ближайших к башням кварталов Нью-Йорка, ставший свидетелем трагедии, страдал от ПТСР. Нью-йоркский психиатр Рэчел Йегуда проследила судьбу нескольких беременных женщин из этой группы. Выяснилось, что в слюне этих женщин наблюдался ненормальный уровень кортизола — гормона, который вырабатывается организмом в виде естественной реакции на стресс. Уровень кортизола у человека, страдающего ПТСР, снижен. Гормоны и нейротрансмиттеры являются частью хитроумной сигнальной системы, при помощи которой мозг запускает различные функции. Некоторые из них имеют общее действие, другие, судя по всему, играют более специфические роли.

Сниженный уровень кортизола у матерей в состоянии хронического стресса никого не удивил; этого следовало ожидать. Неожиданным было другое: состояние их детей в утробе. Через год после теракта у младенцев, рожденных матерями с ПТСР, тоже наблюдался ненормальный уровень кортизола в сравнении с отпрысками других матерей, не видевших трагедии и не страдавших после этого данным расстройством. Пострадавшие матери передали что-то своим детям. Как сказала об этом Йегуда, детям жертв ПТСР достались «шрамы без ран».

Из опыта хорошо известно, что события раннего детства могут вызвать самые серьезные последствия на более поздних этапах жизни. Существует целая категория веществ, известных как тератогены (буквально «делатели уродов»); если мать во время беременности подвергнется их действию, у плода могут возникнуть врожденные дефекты. Различные лекарственные вещества (как запрещенные, так и разрешенные) и токсины, связанные с загрязнением окружающей среды (к примеру, радиация или ртуть), могут повредить еще не родившемуся ребенку. При этом некоторые болезни, возникающие в результате воздействия тератогенов, проявляются не сразу, а через несколько десятков лет. Мой собственный тесть умер от мезотелиомы — редкой формы рака легких, вызванной, вероятно, воздействием асбеста, имевшим место, когда ребенком он жил в Южной Африке. Токсины, проникающие в наше тело, могут воздействовать на функции клеток, но при этом никак себя не проявлять. За жизнь наши клетки успевают смениться много раз, но каждое новое их поколение может нести в себе генетическую бомбу с часовым механизмом, которая ждет лишь подходящих условий, чтобы убить нас. Физические вещества вроде асбеста из окружающей среды — очевидные кандидаты на роль ядовитых агентов, но что вы скажете о воздействии психологических токсинов? Как может реакция нашего сознания на нефизические события (скажем, на случившуюся на наших глазах трагедию) вызвать долгосрочные последствия? Как мог стресс матери после теракта 11 сентября передаться следующему поколению? Что именно могла женщина передать ребенку, которого она носила?

Джерри Каган, специалист по психологии развития из Гарварда, считает, что примерно каждый восьмой младенец рождается с темпераментом, который делает его очень раздражительным, а причиной тому — сверхреактивность его лимбической системы в ответ на раздражение. Такие дети легко пугаются и излишне бурно реагируют на внезапный шум. В состав лимбической системы, мобилизующей тело на действия, входит мозжечковая миндалина. Она запускает производство целого каскада гормонов и нейротрансмиттеров, задача которых — подготовить тело к реакции на угрозу. Реактивность лимбической системы — наследуемая черта; это значит, что она может быть передана ребенку с генами, которые он получает от родителей. В результате получаются нервные, всегда напряженные дети, которых пугает неопределенность и незнакомые ситуации. В зависимости от того, как ребенок в четырехмесячном возрасте реагирует на резкий звук, можно даже предсказать, какой характер у него будет много лет спустя. Реактивность — это как бы предрасположенность, которая делает некоторых из нас нервными и дергаными; другие же рождаются более спокойными и невозмутимыми. Так может быть, дети матерей, страдавших после 11 сентября ПТСР, родились нервными по генетическим причинам?

Йегуда считает, что нет. Она выяснила, что уровень кортизола был снижен только у тех матерей, которые на момент трагедии были на третьем триместре беременности, так что причина не может заключаться только в генах. Судя по всему, существует критический период, когда подверженность матери стрессу изменяет характер развития ребенка. Чтобы начать разбираться в том, как вообще может так быть, что материнский отпечаток ограничен некоторым окном уязвимости, нам необходимо взглянуть на примеры трудного детства и на то, как детство определяет нашу реакцию на стресс во взрослом состоянии.