Феномен развития личности

Феномен развития личности

Факт существования процесса развития личности, с одной стороны, кажется совершенно неопровержимым, с другой же – чуть ли не выдумкой, причем самой безапелляционной. По крайней мере вполне закономерно возникает вопрос: почему, если он действительно существует, он не был замечен и определен прежде? Впрочем, вопрос этот не вполне корректен, поскольку тот факт, что не только с ребенком, но с уже взрослым человеком могут происходить определенные изменения, влекущие за собой системную переоценку ценностей и смену мировоззренческих ориентиров, этот факт известен. Более того, сам термин «развитие личности» неоднократно используется в психологической литературе гуманистического толка, да и психоаналитики демонстрируют факты, свидетельствующие о возможности некой динамики, влекущей за собой системные преобразования мировоззрения и мировосприятия анализанта (Ж. Лакан внес, видимо, наиболее существенный вклад в этом направлении). И наконец, различные духовные школы и практики тоже говорят о развитии человека, называя его, правда, «духовным». Так что, казалось бы, жаловаться на отсутствие фактических свидетельств процесса развития личности нам не приходится. Но являются ли эти факты свидетельствами именно процесса развития личности, а не специфическими аберрациями внутри сформированной и неизменной структуры?

Подобные сомнения, несмотря на несметное количество эмпирических фактов, вызывают определенные опасения: не является ли все же процесс развития личности подобием некой желаемой, а потому не разоблачаемой мистификации? Если же учесть саркастические пассажи некоторых авторов, которые, причем отнюдь не беспочвенно, утверждают, что люди склонны верить в искренность чувств и состояний, которые сами не испытывают,[131] но, например, хотели бы испытывать (достаточно вспомнить знаменитое: «он принимает желаемое за действительное»), такие опасения действительно обретают почву. Право, может быть, мы склонны принимать желаемое развитие личности за действительное, хотя оно таковым не является? Впрочем, здесь мы вступаем на почву голой риторики и никому не нужных софизмов.

То, что отношения человека могут претерпевать сущностные изменения и касаться не отдельных персон, что можно было бы объяснить какими-то ситуативными моментами, а неких явлений в целом, – это точно, и Ж. Лакан оказал нам неоценимую услугу, проведя различие между другим и Другим. Иными словами, отрицать возможность динамики в существовании личности, факта наличия системных изменений ее структуры не приходится. Но почему, например, тот же Ж. Лакан не усмотрел в этих изменениях процесса «развития личности» как некого самостоятельного и чрезвычайно важного явления? Ответ на этот вопрос, по всей видимости, состоит в специфике психического аппарата, который и создан, кажется, лишь для того, чтобы обеспечить некую иллюзию стабильности в этом отнюдь не стабильном мире.

Сейчас мы имеем в виду тот факт, что человек склонен рассматривать себя как некую неизменную субстанцию, он не чувствует тех различий, которые специфицируют его прошлое и настоящее, ему кажется, что он всегда был таким или почти таким, как сейчас. Однако это очевидная ловушка. Когда мы рассказываем своим детям те события их детства, которые свидетельствуют о различных этапах формирования их личности (а уж отвергать этот факт после исследований Ж. Пиаже и Л.С. Выготского вряд ли у кого-то рука поднимется), они искренне удивляются проявлениям своего речевого эгоцентризма и т. п. вещам. Им кажется, что они почти не изменились с тех пор, как себя помнят. Впрочем, учитывая задачи психического аппарата, это вполне естественно.

Совершенно то же самое происходит и с процессом развития личности. Та личность, которая не переступила порог первого этапа своего развития (совпадающего, как мы уже говорили, с последним этапом ее формирования), конечно, будет сопротивляться теории развития личности сколько это вообще будет возможно. Равно как ни один из нас не знает, что представляет собой смерть, а потому всякие суждения на ее счет кажутся нам шарлатанством высшей пробы, так и личность, которая не осуществила значительных продвижений в процессе своего развития, будет отрицать ту динамику, которую мы будем описывать. Позиция таких людей вполне понятна, и с ней бессмысленно было бы спорить, поскольку то, чего ты никогда не ощущал, возможно только представить, но это представление однозначно будет ошибочным, а потому всякий человек, находящийся в такой ситуации, вправе сказать, что он не верит в то, что такое переживание возможно. Позволим ему оставаться в этом блаженном неведении. Те же, кому удалось перешагнуть хотя бы пару этапов развития своей личности, оказываются в совершенно другой ситуации, которая, впрочем, также не способствует исследованию процесса развития личности, поскольку тут вступает в дело психологический механизм, описанный нами выше, призванный создавать у нас чувство стабильности и неизменности собственного существа.

То, что нам удалось не только заметить и описать, но и периодизировать процесс развития личности, определить его закономерности и динамику личностных структур в этом процессе, – отнюдь не наша заслуга. Поскольку мы, как и любой другой человек, склонны ошибочно думать о неизменности себя и своей тождественности на протяжении всего своего жизненного пути, опираться только на данные рефлексии мы не вправе. Если предложенная психософией периодизация процесса развития личности и стала возможной, то не столько благодаря наблюдательности ее авторов, сколько за счет скрупулезного и последовательного использования, можно сказать, следования требованиям новой методологии. Не наша собственная рефлексия, без которой, впрочем, мы не могли бы обойтись (но не она была главной), а сама методология, логика исследования, требования работы с фактами, определенные новой методологией, – вот что позволило нам описать процесс развития личности с учетом его закономерностей и динамики личностных структур, которые, в свою очередь, обязаны все той же новой методологии.

Процесс развития личности более или менее полно уже был представлен нами в работе «Философия психологии. Начало психософии»,[132] он также имеет четыре уровня: 1) первично открытая модель (ПОМ); 2) первично закрытая модель (ПЗМ); 3) вторично закрытая модель (ВЗМ); 4) вторично открытая модель (ВОМ). В настоящей книге мы лишь представим этапы развития личности, а также опишем основные, на наш взгляд, наиболее важные феномены и действующие факторы этого процесса.

Как и всякий процесс, процесс развития личности разворачивается по четырем последовательно сменяющим друг друга уровням. Первый этап развития личности, или первично открытая модель (ПОМ) феноменологически совпадает с этапом деятельностной социализации процесса формирования личности. Сущностной спецификой ПОМ является, однако, не реализация социальной активности, продуцируемой внешним и внутренним контуром личности, а само существование человека как личности, то есть как социального элемента. Социум можно представить в виде сложной и весьма разветвленной кристаллической решетки, где отдельно взятая личность является одним из «атомов», который сочетается с остальными строго детерминированными системами связей (я-отождествленных и я-неотождествленных ролей). Степень личностной свободы в этом случае соответствующая. Личность не проявляет себя, а проявляется в заданном континууме отношений. Она зависима от связей, в которых она состоит, и детерминирована внешними и внутренними условиями, большая часть из которых виртуальна.

Условность ролевых отношений, определяющих существование личности на уровне ПОМ, вполне ясна каждому, кто способен видеть в пресловутых «внутренних условиях» не признаки некой эфемерной индивидуальности (понятой как отличность), а первичную интерсубъективность. По сути дела первичная интерсубъективность напоминает «малый драматический театр». Известное изречение, представляющее социальные отношения как «большой драматический театр», согласно которому «весь мир – театр, а люди в нем – актеры», описывает социальные отношения при взгляде на них как будто бы со стороны, однако такой «взгляд» годится разве что для «кройки и шитья» афоризмов, но никак не для психологии. На самом деле настоящий театр, правда «малый», имеет место быть не в обществе как таковом, а в пространстве первичной интерсубъективности, которая целиком и полностью расположена «внутри» отдельно взятого субъекта и потому интресубъективностью может быть названа лишь с завидной долей условности.

Итак, отличие первичной интерсубъективности от промежуточной и вторичной может быть сформулировано следующим образом: в ней не участвуют другие люди как таковые, во внутреннем (условно «интерсубъективном») пространстве индивида существуют некие представительства (образы) других людей, скроенные данным человеком в соответствии с его собственными представлениями, ожиданиями, требованиями и т. п. А потому то, что воспринимается внешним наблюдателем как «интер-акции», на самом деле, является лишь некой имитацией «интеракций», они только кажутся таковыми, создают эффект взаимодействия, не являясь в подлинном смысле таковыми. Фактически индивид совершает операции с собственными образами и между собственными образами, осуществляя своего рода игру в игре, играя с самим собой, будучи вовлеченным в качестве элемента в игру, большую по масштабам. В некоторых случаях, когда внешние обстоятельства самым разительным образом отличаются от правил установленных индивидом в собственной игре, когда он оказывается не способен игнорировать свидетельства реальности, он с неохотой делает некоторые правки в своем «сценарии», но даже внося в него коррективы, он не отступает от своего изначального «режиссерского замысла», интерпретируя и ориентируя посылы реальности в своем мире таким образом, чтобы они не нарушали установленных прежде правил.

Иными словами, личность на уровне ПОМ взаимодействует не с конкретными людьми, а с их образами (образами других, но собственного производства) в своем собственном сознании (в собственной Индивидуальной Реальности), фактически она не действует, не живет, а «играет на штабных картах». Поскольку же другие люди ведут себя так, как они себя ведут, а не так, как это предписывается их образам в Индивидуальной Реальности рассматриваемого нами индивида, эти «штабные учения» не задаются, наш персонаж вечно проигрывает, что ведет к разочарованиям, проблематизациям и т. п. вещам, которые значительно ухудшают качество психической жизни данного человека. Данные проблематизации, то есть формирование неких дополнительных концепций, объясняющих данные несоответствия какими-нибудь убедительными для данной личности доказательствами (как, например, вынесение оценки или пригвождение каким-либо ярлыком, что хорошо иллюстрируется особенностями мировоззрения верующих фанатиков), позволяют смягчить возникающие разочарования. Нечто подобное мы можем наблюдать и на настоящих географических картах, где возникает ровно такая же трудность, поскольку округлость Земли не позволяет перенести свои контуры на двумерную плоскость без искажений.

Личность на уровне ПОМ занимается, таким образом, постоянным уравновешиванием возникающих дисбалансов, продиктованных несоответствием сценариев ее «малого театра» реальному положению дел. С этой целью формируются громоздкие концепции, формулируется множество закономерностей, которые сопровождаются еще большим количеством различных оговорок и исключений, они паралогически «подтверждают» столь же паралогические «правила», содержательность разбухает подобно дрожжевому тесту. В принципе при удачном стечении обстоятельств и склонности конкретного индивида к «паралогическому» мышлению такая структура может просуществовать неограниченно долго. Такую систему, учитывая ее полную безответность (ибо отвечает она только сама себе, хотя мы и наблюдаем некоторые внешние проявления происходящих внутри нее процессов), можно было бы назвать «закрытой», уподобить ее «абсолютно черному телу» физика или «черной дыре» астронома, но все дело в том, что она жизнеспособна и абсолютно самодостаточна, поэтому она «закрыта» лишь для нашего способа ее восприятия.

Мир шизоида остается закрытым для внешнего наблюдателя, неясным, замкнутым в самом себе, но любому специалисту, который давал себе труд подробно разговаривать с таким пациентом, безусловно известно, что этот мир и не нуждается ни в каких специфических привнесениях извне, все необходимое для поддержания собственной устойчивости он генерирует сам, он просто словно находится в каком-то другом измерении, нам не доступном, но вполне состоятельном (не в смысле социальной адаптации и адекватности поведения, конечно, а в смысле сугубо теоретическом). Мы, разумеется, совершенно далеки от того, чтобы считать личность на уровне ПОМ – шизоидной, она, может быть, куда менее шизоидна, чем, например, личность на втором уровне ее развития, однако нам важно подчеркнуть то структурное сходство, которое здесь прослеживается (причем когда мы говорим, как в данном случае, о структурности, то понимаем структурность не как процесс моделирования, а как исследовательский подход[133]).

И это структурное сходство, сходство, определяющееся в категориях самодостаточности, своего рода интактности, безответности, это сходство, обусловленное протеканием обоих рассматриваемых процессов – каждого в своей собственной, ему одному принадлежащей плоскости (измерении), это сходство «шизоида» и личности на уровне ПОМ позволяет нам говорить об открытости данной личностной модели, но открытости ее не для внешнего наблюдателя, а для нее самой, она «открыта» в методическом смысле (терминологическое требование), но не в прикладном или эмпирическом. Личность на уровне ПОМ ощущает себя настолько погруженной в жизнь, что никогда бы не согласилась с нашими оценками, но это только лишний раз убедило бы нас в том факте, что ожидать от нее ответа на свой (то есть собственно наш) вопрос абсолютно бессмысленно, она переформулирует его в себе самой и ответит на то, что сама думает, пребывая при этом в полной уверенности, что «поставила» нас (зарвавшихся) «на место», нарушенный было баланс внутри ее «контурных карт» и «сценариев» будет восстановлен, и она продолжит свое безмятежное плавание в своем собственном, одной ей доступном море-океане.

Описанная нами специфика личности, находящейся на уровне ПОМ, возможно, покажется ужасающей и странной, но тут вряд ли стоит чему-то действительно удивляться. К сожалению, приходится признать, что личность – явление крайне негармоничное и эстетические вкусы отнюдь не радует. Человеческая социальность – есть искусственная надстройка, порожденная безумно разросшимся сознанием, а ноосфера является дополнительным, не предполагавшимся изначально привнесением в установленный природой порядок. Социум стоит на условностях, которые сам и поддерживает, человек подобен атлантам, которые удерживают небесный свод не ради забавы, а по необходимости, ведь в противном случае они будут им раздавлены. Социальность – это устав, который мы пытаемся внедрить в монастыре, где существуют свои собственные законы, последствия наших нововведений оказываются губительны как для природы, так и для нас самих, для «миссионеров».

«Принцип реальности» З. Фрейда хорош лишь в частном, отдельно взятом случае, но не для системы в целом. И если в природе границы действия всякого существа определены естественными ограничениями, что хорошо иллюстрирует эволюционная теория, то в сфере понятийной (когнитивной, в сознании) таких естественных ограничений нет, здесь все условно, а потому они буквально выдумываются, причем на ходу (поскольку всякая новая выдумка, в свою очередь, создает новый крен в структуре, который не замедлит проявиться), поддерживая собой хрупкое равновесие система, которое она же сама и нарушает. По сути дела, мы и обязаны-то столь гигантскому ноосферному росту именно этой «борьбе за выживание» нашей когнитивной (читай: социальной) структуры. Мы имеем дело со своего рода «генетической ошибкой», поскольку когда первобытный человек воспользовался своим интеллектом в качестве эволюционно выработанного «адаптационного механизма», он сыграл «против правил» природы, которой ноосфера не предполагалась.

Эта игра против правил, наш «джокер» с гордым названием «сознание» (интеллект, мышление, когнитивность) может быть эффективным лишь до поры до времени, а злоупотребление этим разовым правом на «переход хода» неизбежно приведет к остановке игры, симптомы чего мы уже имеем несчастье наблюдать. Чем определяется направление, основные тенденции социального развития, если обеспечивается оно сознанием, которое естественных ограничений не имеет (ареалы его безграничны, естественных врагов у него нет)? Направление это определяется по сути внутренними, стихийными (по отношению к природе) явлениями и процессами, когда же центр тяжести (инстанция фактической власти) окажется окончательно и бесповоротно перенесенным в ноосферу, все прочие сферы «пойдут с молотка».

И если в глобальных масштабах отношений человека и природы эти процессы нам еще только предстоит наблюдать, то в отношениях социума и конкретного индивида эти катаклизмы разворачиваются в полную силу уже сейчас, о чем свидетельствует тот рейтинг «Прозака», который он получил при оценке наиболее значительных открытий уходящего века (а он оказался на первом месте!). Предсказания же футурологов, согласно которым в XXI веке антидепрессанты будут использоваться в качестве пищевых добавок, не могут быть отнесены к разряду первоапрельских розыгрышей. Учитывая все сказанное, можно с уверенностью утверждать: если кому-то наш диагноз, вынесенный сформировавшейся личности (личности, находящейся на первом уровне своего потенциального развития), и показался ужасающим, то это вполне естественно. Однако, собственно, ужасаться этому вряд ли имеет смысл, потребление «Прозака» эта эмоциональная реакция только усилит. Наша задача – смотреть вперед и искать выход, но не придуманный, не искусственно созданный, а тот, который предлагает сама жизнь, в данном случае мы ведем речь о процессе развития личности, ко второму этапу которого мы и переходим.

На втором этапе развития личности она представляет собой уже собственно «закрытую» модель (первично закрытая модель (ПЗМ)). Если «закрытость» ПОМ – это своего рода сокрытость, недоступность ее для наблюдателя (однако сама по себе она «открыта», социальные отношения для нее – как вода для обитателя морских глубин), то «закрытость» ПЗМ – это ее собственная, исходящая от нее самой отчужденность, радикальная противопоставленность социуму, той среде обитания, альтернативы которой у нее просто нет, что тысячу крат осложняет ее положение. Все это объясняет тот факт, почему переход на второй уровень развития сопровождается тяжелейшим психологическим кризисом, когда на первый план выходят идеи-переживания собственной «исключительности» («избранности»), «смерти», «истины» («лжи»), «смысла» («бессмысленности») и т. п.

Человеку свойственно судить о других по себе, однако не «человек – мера всех вещей», но конкретный человек. Всякое суждение есть отношение, точка обзора которого полагается в том, кто это суждение делает. Впрочем, для большинства людей, для личностей, находящихся на первом уровне своего развития, это столь же естественно, как и дышать, так что данный факт проходит совершенно незаметным. Для ПЗМ же личности, пережившей кризис этого уровневого перехода, этот «момент истины», ситуация меняется на 180 градусов – теперь человек не ощущает себя мерой вещей, но полагает себя в качестве таковой. Теперь он сознает свою исключительность, причем сознание это пронзает его насквозь. Однако подобное ощущение себя «истиной в последней инстанции» крайне своеобразно, нельзя сказать, что ПЗМ ощущает себя знающим истину, скорее человек, находящийся на этом уровне развития своей личности, вменяет в вину (или несостоятельность) другим их нежелание и неспособность знать истину, искать ее и обладать ею.

Если мы вспомним ницшеанского Заратустру, то без труда заметим, что главный герой этого культового произведения, несмотря на весь обличительный пафос своих речей, сам истины не знает, он не является тем сверхчеловеком, которым указует быть, он есть лишь «устремление» к сверхчеловеку. Именно это устремление к неким «высшим целям», к «истине» и т. п. идеалистическим фантазмам характеризует личность на втором уровне ее развития. Иными словами, интенции становятся для ПЗМ важнее результата, жизнь словно обрывается на взлете и, топчась на месте (а чего еще можно ожидать от виртуальных боев?), сокрушается, обвиняя других во всех своих несчастьях. Впрочем, ПЗМ не обязательно «фанатик», «пророк» или «творец», личность этого уровня может вполне довольствоваться тем, чтобы относиться к другим людям пренебрежительно, они ощущаются ею как недостаточно «глубокие», недостаточно «светлые» или «просветленные». Известная характеристика – «продвинутый» – могла родиться только в уме ПЗМ, что, впрочем, не означает, что всякий использующий это слово находится на втором уровне развития личности.

Весь мир предстает ПЗМ как бессмысленная игра, а играющие в нем свои роли люди, что не знают, сколь пусты и бессмысленны их игры, не ведающие, что мир – это лишь абсурдная игра, игра ради себя самой, кажутся ПЗМ отвратительными, уродливыми героями картин X. Босха. И во всем ПЗМ видится ложь, наигрыш, лицедейство. «Человека открыть трудно, – пишет Ф. Ницше, – а себя самого всего труднее; часто дух лжет о душе. Так устраивает дух тяжести. Но тот открыл себя самого, кто говорит: это мое доброе и злое; тем самым закрыл рот кротам и суркам, тот, кто говорит: „Для всех хорош, для всех дурен“».[134]

В этих нескольких словах и обличение во лжи, и утверждение собственной исключительности, и указание на себя как на «истину в последней инстанции», и претензия на свободу от мнения других, отвращение к которым наглядно демонстрирует сравнение с кротами и сурками. Однако собственные тщетные поиски истины (в тех случаях, когда они действительно предпринимаются, а не только декларируются) ввергают ПЗМ в глубочайший пессимизм.

Мы не найдем четких содержательных критериев, позволяющих отличить ПЗМ от личности, находящейся на другом уровне своего развития. Здесь важно не столько содержание, которое может быть вполне благожелательным, радушным, сколько само ощущение, характер этого ощущения жизни. Другие люди воспринимаются ПЗМ как марионетки, не осознающие своей зависимости, посредственности и никчемности, как муравьи, бессмысленно копошащиеся в своем муравейнике, или как сонные мухи, ожидающие своей мухобойки. «Мы похожи на пойманных слонов, – пишет А. Шопенгауэр (по его философии, как и по философии Ф. Ницше, можно с легкостью изучать ПЗМ), – которые бушуют и бьются в течение многих дней, пока не увидят, что это бесполезно; тогда они, навсегда укрощенные, внезапно спокойно подставляют шею под ярмо».[135] Вот именно эта идея абсолютной бессмысленности, абсурдности, пустоты – главная черта того мироощущения, которое характеризует ПЗМ. Жизнь для ПЗМ – нелепа, бессмысленна, лишена цели, она – лишь игра, единственная цель которой – завершиться смертью. Кстати, именно смерть, это виртуальное пугало человечества, осознается ПЗМ во всей своей чудовищной бесчувственности, способности поглотить, раздавить, подмять под себя каждого, все унести с собою, под своим покрывалом, туда, где действительно ничто земное не имеет никакого смысла.

Ужас (не страх, а именно ужас, нечто парализующее) перед смертью, обессмысливающей все существующее, все действующее, все живущее, – вот основной лейтмотив мироощущения ПЗМ. Идея суицида приобретает для нее некое мистическое значение, она завораживает ПЗМ. Иногда возникает ощущение, что суицид становится для такой личности лишь способом хотя бы на миг осознать свою жизненность, свою способность быть (жить, свершать), свою свободу, мечта о которой, одновременно с осознанием недостижимости «сей великой цели», просто парализует ее сознание. Однако же возможен и другой вариант, когда ужас перед смертью как таковой, с одной стороны, и страх собственной смерти, с другой, вступают в странное виртуальное противоборство, результатом чего является абсолютное табу на мысли о смерти в любых ее видах и формах.

Вера и философия могут также помочь человеку решить этот вопрос, так, например, А. Шопенгауэр, в философии которого смерть занимает удивительно двусмысленную позицию, приходит к идее перерождения, заимствованной им у буддизма, нирване и т. п. Его интерпретация знаменитого монолога Гамлета говорит сама за себя: «В сущности, – пишет А. Шопенгауэр, – содержание известного во всем мире монолога Гамлета сводится к следующему: „Наше состояние столь горестно, что ему несомненно следует предпочесть полное небытие. Если бы самоубийство действительно сулило нам его и перед нами действительно в полном смысле слова стояла бы альтернатива „быть или не быть“, то его безусловно следовало бы предпочесть как в высшей степени желательное завершение“».[136] Огорчает А. Шопенгауэра только то, что смерть не гарантирует действительного небытия на сто процентов, впрочем, это огорчение не более чем одна из множества уловок ПЗМ, призванных спасти себя от ужаса, который ей навевает смерть.

Ф. Ницше, который, кстати, неоднократно покушался на самоубийство, приходит к идее «вечного возвращения», согласно которой время в своем бесконечном течении в определенные периоды должно неизбежно повторять одинаковое положение вещей. Эта идея есть по сути отрицание смерти, она как бы нивелирует смерть. Даниэль Галеви пишет, что «волнение Ницше, которое он испытал в ту минуту, когда ему открылась вся глубина этой мысли, было так сильно, что он не вынес его, заплакал и долго потом не мог удержаться от слез».[137] Причина этого интенсивного переживания, этой неуемной радости-восторга, как заключает Д. Галеви, есть результат осознания Ф. Ницше того «факта», что усилия его не были тщетны, что его пессимистическая философия ведет к прорыву в высшие сферы бытия. Однако вряд ли стоит верить этой романтической интерпретации Д. Галеви, дело, по всей видимости (как и в случае А. Шопенгауэра), в виртуальной победе над виртуальной смертью.

Можно было бы безгранично долго говорить о мировоззрении (мироощущении) ПЗМ, но это не сильно продвинет нас вперед к пониманию специфики данной модели. Поэтому перейдем к анализу состояния структуры личности на этом этапе ее развития. Как можно уже было заметить, для ПЗМ первостепенное значение приобретает функционирование в сфере представлений, она словно бы отрывается от жизни, от фактического существования, перемещаясь в сферу ментальных событий, совершая внутри себя самой различные подвиги, рассчитывая на победу «избранного» и неизменно сталкиваясь с поражением «несчастнейшего». Впрочем, возможны и патовые ситуации, когда решение ее виртуальных проблем оказывается найдено, но всякие решения такого рода также лежат в сфере представлений, и, по большому счету, от них мало толку, острота проблем хронизируется, а личность оказывается буквально блокирована внутри себя самой, своих мировоззренческих концепций, способных быть весьма жесткими, а потому устойчивыми.

Иными словами, своеобразный центр тяжести личности смещается на уровне ПЗМ из среднего контура (ПОМ) во внешний. Реальность, не удовлетворившая надежд, покидается, а ее место полноправно наследует Индивидуальная Реальность. Слова Мартина Хайдеггера (оптимизм которых авторы настоящей работы, впрочем, не разделяют) иллюстрируют данную динамику наилучшим образом: «Так или иначе, – пишет М. Хайдеггер, – появление слова „мировоззрение“ как обозначения позиции человека посреди сущего свидетельствует о том, как решительно мир стал картиной, когда человек в качестве субъекта поднял собственную жизнь до командного положения всеобщей точки отсчета».[138]

Да, мир «решительно стал» картиной, однако он перестал существовать как таковой – в той его данности, каким он может быть для того, кто есть сам этот мир, его неразделенное составляющее. И М. Хайдеггер подчеркивает, что это становление происходит одновременно с формированием человека как субъекта (subecticum), иными словами, и сам человек перестает быть собой, он тоже нарисован, он вырисовывается в оппозиции новому образу мира, он выделяется на нем, как фигура на фоне, а поскольку фон – картина, то и выделившаяся на нем фигура не лучше того. Наша привычка восхищаться «субъектом», происходящая из бездны внутренних комплексов, отменно служит свою службу: вместо человека мы получили «субъекта», вместо мира – «картину», вместо жизни – виртуальную головоломку, в которую нет хода никому извне, да и сами мы совершенно запутались в этом лабиринте, так что и выхода из нее также не наблюдается.

Этот хваленый «субъект» есть по сути я-неотождествленная роль (множество этих ролей), он есть тот, кто знает, что другой, как говорит Ж. Лакан, может обмануть (переходная интерсубъективность), и сам обманывает. При этом он «сам обманываться рад» только в том случае, если это его собственный обман, которому он верит, иногда с полной безотчетностью рассматривая свои идеалистические представления как нечто незыблемое, чрезвычайно важное, как «истину» или «устремление» к ней. Наслаждаясь своей «исключительностью» и мучаясь при этом одиночеством («социальное одиночество»), он представляет собой жалкое подобие человека, как хорошо было подмечено М. Хайдеггером (правда, сарказма собственного высказывания он не приметил), – изображением на «картине». Художник слился со своим полотном, когда же он зрит себя в зеркале – сила его фрустрации (несоответствие ожидания увиденному) повергает его в ужас, впрочем, он всячески страхует себя от подобных переживаний и рисует уже и зеркала (завидная участь автопортретов).

Средний контур при этом совершенно истончается, он поруган и обесчестен. От физиологизма (бихевиоризма) отреклись, обвинив его в слепоте по отношению к «экзистенциальным сущностям», которые, впрочем, ничего, кроме «экзистенциальной тревоги», их «зрителям» не принесли, от традиционализма отказались. Теперь, ко всему прочему, оказывается, что нет и фактических отношений сына с матерью и отцом, а есть только Эдипов комплекс и масса нереализованных желаний, которые существуют, правда, лишь в идее… Но что ж этому удивляться? ПЗМ целиком и полностью существует в мире своих идей, представлений, когнитивных аберраций, сложных мировоззренческих концепций, призванных сгладить болезненные последствия неадекватности, что порождена отказом от реальности в пользу ее «картин», «набросков» и «графических полотен». Даже физиологические отправления перестают приносить физиологический отклик, если что еще и вдохновляет ПЗМ – так только «бирка», «модная лейбла», «элитная марка» на предметах обихода, собеседниках, книгах, теле, да и они, по правде сказать, не очень радуют, но хотя бы придают игре замысловатую форму и подчеркивают «исключительность» основного игрока.

«Стена языка» стала кельей, система закрылась и на всякие попытки ее разгерметизировать отвечает новыми строительными работами и ударными стройками. В общем и целом, следующее замечание Эдмунда Гуссерля верно, хотя разочарования, о которых он говорит в последней фразе, будут ПЗМ воинственно преодолеваться. «Легко заметить, – пишет Э. Гуссерль, – что уже в человеческой жизни, и прежде всего в индивидуальной, от детства до зрелости, изначально чувственно-созерцательная жизнь, в разнообразной активности создающая на основе чувственного опыта свои изначально очевидные образы, очень быстро и по нарастающей впадет в искушение языком. Она все больше и больше впадет в речь и чтение, управляемые исключительно ассоциациями, вследствие чего последующий опыт довольно часто разочаровывает ее в таким вот образом полученных оценках».[139] Система противовесов, которыми славится язык, и его тенденциозность в тех случаях, когда цель уже выбрана, не оставляют сомнений, что ПЗМ вполне может залатать возникающие в ее мировоззрении дыры.

Отличие же ПЗМ от ПОМ в этом случае можно охарактеризовать так: во-первых, искушение языком у ПОМ не так велико, она вполне может обойтись образами, манипулируя ими как ей заблагорассудится (а образы, даже по сравнению со словами, вещь податливая), так что острых противоречий тут, как правило, не возникает. А во-вторых, ПЗМ слишком, если так позволено будет выразиться, завязана на удержании и пестовании своей «исключительности», в отличие от ПОМ, она пронзительнее смотрит на окружающих, которые благодаря разворачивающейся промежуточной интерсубъективности воспринимаются ею с большей остротой, с большей интенсивностью, но как противники, как потенциальная угроза ее, установленному ею самой, статусу собственной «исключительности». Проиграть в борьбе «самолюбий» (но в специфическом понимании этого слова) для ПЗМ равносильно смерти, поскольку она и живет-то лишь в сфере представлений, где царственное место может быть отдано или самому себе, или никому. «Исключительность» требует превосходства, она не позволяет согласиться с тем, что учитель больше знает, начальник имеет право приказывать, отец является отцом вне зависимости от его поведения. «Исключительность», иными словами, несовместима с я-отождествленными ролями, вследствие чего последние практически выходят из употребления.

Причем у личности есть все-таки какое-то едва теплящееся сомнение, что она стала жертвой гигантского фарса, лишившего ее чего-то важного, но отказаться от своей роли в этом спектакле у нее нет уже никакой возможности, поскольку в этом случае ей придется отказываться от самой себя (от того, чем она себя считает), от тех бесчисленных уловок и умопостроений, которыми она обставила и застраховала свою жизнь, от того множества своих проблематизаций, субъективаций и т. п., которые создали у нее представление о себе самой как о «единственной» и «уникальной», то основополагающее представление, вокруг которого расположился нарисованный ею (пусть и внушающий сомнение, но системный) мир. Разумеется, такой отказ – «настоящее безумие», «и что тогда делать?!», поэтому все сомнения подавляются силой взорвавшейся реакции. Вернуться в святая святых своей наивности ПЗМ уже не может, ибо место осквернено, а в одну реку не входят дважды, но и двигаться дальше также нет никакой возможности, только что вместе с собственной кельей на собственных же плечах, подобно галапагосской черепахе, в панцире, который при всем этом еще и жмет, она движется по виртуозно закруженным кругам собственных представлений.

Было бы большой несправедливостью считать борьбу ПЗМ за собственную уникальность («исключительность») недостойной. Она вполне оправдана, и действительно, каждый человек уникален, но он уникален в своей «человечности», а не как личность, которая, как мы помним, сформировалась в качестве приспособительного механизма, в процессе длительной адаптации к условиям существования в социуме. Кроме того, мы должны учитывать, что ПЗМ, несмотря на всю скандальность и, может быть, неоправданную жесткость, холодность или даже лживость (по крайней мере формально так ее можно обозвать), не более чем жертва установленной помимо ее воли динамики процесса развития личности. Ее неблаговидные поступки и суждения должны восприниматься не как источение зла, поскольку она сама является первой и основной своей жертвой. Она страдает не меньше, а возможно, даже и больше тех окружающих ее людей, которые, в свою очередь, страдают уже от нее. И даже сверх всего этого мы не должны забывать, а потому можем оценить по достоинству ту миссию, которая ложится на плечи тех, кому суждено преодолеть первый уровень своего личностного развития. Поскольку этим шагом (пусть и не сознательно, пусть и не по собственной «доброй воле») они пролагают себе путь к собственной сущности, в которой Другие как раз-таки и нуждаются, ища индивидуальных отношений.

Что же, вкратце, происходит со структурой личности на уровне ПЗМ? Для дальнейшего развития личности ПЗМ делает все необходимое и все возможное: она, во-первых, истощает свой собственный средний контур, являющийся основным препятствием к ее сущности (уникальной индивидуальности), и ее сущности к сущностям других людей. Во-вторых, внешний контур настолько разрастается, столь содержательной и насыщенной становится Индивидуальная Реальность человека, личность которого вышла на этот уровень развития, что в ней, с одной стороны, начинает действовать нечто очень напоминающее «взаимозачеты» (имеется в виду такая констелляция понятий, при которой пустоцветные формы просто уничтожаются), а с другой стороны – этот бурный рост Индивидуальной Реальности в конечном счете приводит к формированию массы неразрешимых противоречий, которые, как мы знаем, являются основным движущим фактором развития. Система приходит в такое свое состояние, что она просто вынуждена – или измениться, или погибнуть, не в силах удержать в себе данные противоречия.

И наконец, в-третьих, ПЗМ столь усердствует в своем внешнем контуре, что начинает все-таки замечать Других (переходная интерсубъективность), может быть, еще без особого энтузиазма, но, право, нельзя же требовать от нее всего сразу. А замечая Других, сущность (уникальная индивидуальность) ее, образно выражаясь, взывает о пощаде и буквально требует отпустить себя на волю. По понятным причинам этого не удается сделать сразу, по понятным опять же причинам данная трансформация требует внешних определенных условий (существования этих Других, готовых к индивидуальным отношениям), и по понятным же причинам личность поначалу неистово сопротивляется индивидуальным отношениям и даже их возможности, поскольку они для нее (для нее как для ПЗМ) равнозначны гибели, поскольку ощущение собственной жизненности сопряжено у ПЗМ с собственной «исключительностью», которой нет и не может быть места в индивидуальных отношениях.

Так или иначе, но брешь видна, и третий этап развития личности, как говорится, не за горами. Однако если вход на уровень ПЗМ невозможен без личностного кризиса, возникновение которого, в первую очередь, обеспечивается своеобразной пробуксовкой первичной интерсубъективности, то есть в значительной степени по «внутренним» причинам, то переход личности на уровень ВЗМ почти всегда обусловлен появлением Другого, готового к индивидуальным отношениям и не страшащегося неизбежных сложностей этого преображения; в крайнем случае должен быть хотя бы один такой «напарник» в этом предприятии, ради которого личность (ПЗМ) готова пойти на развенчание собственных мифов и идеологий (последний вариант, впрочем, сомнителен).

Читатели прежней нашей книги «Философия психологии. Начало психософии», о которых нам известно, как правило, относили себя к третьему уровню развития личности. Не было ни одного, кто бы сообщил о себе как о находящемся на первом уровне развития личности, и только несколько человек признали за собой второй уровень. Вероятно, человеку с личностью ПОМ трудно читать подобные работы, впрочем, он должен их как-то по-своему интерпретировать, так что вряд ли таковых в числе читателей книги не было вовсе. А чувство «исключительности» позволяет личности на уровне ПЗМ поспешно отнести себя к ВЗМ. Впрочем, в этой путанице нет ничего страшного, а проистекает она, по всей видимости, от непонимания сущности индивидуальных отношений, понять специфику которых можно, лишь испытав их. В книге «Индивидуальные отношения (теория и практика эмпатики)» мы попытаемся, насколько это вообще возможно и насколько это в наших силах, сформулировать критерии, позволяющие дифференцировать индивидуальные отношения, хотя и не надеемся на исчерпывающий ответ по данному вопросу. Именно они, индивидуальные отношения, в свою очередь, являются единственным достоверным критерием перехода личности на третий уровень своего развития, о котором сейчас пойдет речь.

Третий уровень развития личности (ВЗМ) характеризуется истончением внешнего контура, с одной стороны, и активизацией сущности человека, с другой. Последнее становится возможным через индивидуальные отношения, первое – посредством когнитивных «взаимозачетов», обеспечивающихся «динамичностью мировоззрения». Практически всякое утверждение в области межчеловеческих отношений, выдвинутое человеком с использованием негативных коннотаций, доведенное до своего логического конца, или опровергает его, или обращается против автора. Банальный пример – это евангельская метафора, согласно которой тот, кто видит «сучок» в глазу другого, в своем имеет «бревно», сформулирована она следующим образом: «Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Лук. VI, 41). Однако же чем является данное заявление, если не констатацией наличия «сучка» (или «бревна») в глазу того, кому этот упрек адресован? Если формула данного заявления верна во всех случаях, то очевидно, что сообщающий его имеет в своем «глазу» «бревно» еще большее, чем то, что он заметил. Вместе с тем абсурдность этой ситуации не будет замечена ПЗМ, а личность, находящаяся на третьем уровне развития, может, конечно, не заметить логической двусмысленности процитированного суждения, но сама по себе данная мысль, что называется, и в голову ей прийти не может.

Иными словами, обвинения и упреки – не в стиле ВЗМ, даже указываемые ею недостатки есть не более чем аэмоциональное указание на факт, причем не факт недостатка, а на факт явления как такового. Дело, разумеется, не в том, что ВЗМ чужда осуждений и т. п., просто личность этого уровня развития теряет интерес к содержательности, но не содержательности как таковой, а содержательности, прошедшей через «чистилище» разума. Любые суждения возможны, одни не лучше других, взятые сами по себе, они идеальны, они несущественны. ВЗМ, сопричастная сущностям, так же далека от материализма, где мир расчленен с помощью разума, как и от идеализма, где мир представляется, но не является.

ВЗМ стремится к той конкретности, которая возникает в непосредственном отношении между сущностями, тогда как личности, находящиеся на более ранних уровнях развития личности, равно как и на уровнях ее формирования (за исключением разве что первого – «социальной растворенности»), дрейфуют в сферах, где нет данного индивидуального отношения сущностей, но где есть лишь отношения отношений. И если индивидуальное отношение можно уподобить искре или, лучше, свету, то все прочие отношения есть лишь отблески этого света, его отражения. Из мира зеркал ВЗМ устремляется к пространству света, где истина есть не «правильное суждение», но фактическое существование, лишь овеянное содержательностью, но ею не являющееся.

И если ВЗМ лишь устремлена к сущностям явлений, фактически продираясь сквозь покровы содержательности, сотканные синергичным действием вещей и языка, то ВОМ – вторично открытая модель (или четвертый уровень развития личности) находится в тех индивидуальных отношениях, которые эти сущности порождают. Сказать о ВОМ нечто большее представляется крайне затруднительным, во-первых, из-за того, что сам язык ей чужд, а во-вторых, потому что ВОМ малоизвестностна, исключительно редка и относительно феноменологически сокрыта от познавательного аппарата любознательного исследователя. О ней можно было бы узнать гораздо больше, не обладай мы той пытливостью ума, что так необходима исследователю и так бесполезна для изучения ВОМ.

Таков вкратце процесс развития личности, отрицать его существование бессмысленно, описывать его иначе как структурно – не представляется возможным. Личность, сформированная в процессе адаптации к социальной среде, может модифицироваться, а может усовершенствоваться в течение дальнейшего своего существования. Если мы воспринимаем социальность (в самом широком толковании этого слова) как нечто неприкасаемое и исключительно ценное, значимое само по себе, то, разумеется, усовершенствование личности будет является для нас завидной целью. Однако же если воспринимать социальность лишь как одну из существующих вещей и равнозначную им, если не рассматривать человека в обрамлении романтических и идеалистических представлений, то восторженные эпитеты, традиционно относимые на счет личности, вряд ли покажутся уместными, а естественной нашей потребностью станет модификация личности – с тем чтобы снизить степень ее искусственности и неадекватности жизни фактической (лишенной когнитивных привнесений).

Именно эту функцию и выполняет процесс развития личности, служащий по сути аннигиляции искусственных приспособительных средств, которыми обременил себя человек в процессе формирования собственной личности, аннигиляции, происходящей без утраты тех необходимых поведенческих навыков, которые не утяжеляют (усложняют), а, напротив, облегчают его существование. Обретение же естественности и адекватности, уход из мира представлений с основанием себя в мире явлений не может не гарантировать устранения тех невротических аберраций, которые конституируют современного человека.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.