«Крючок» проекции и «раны» аналитика

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Крючок» проекции и «раны» аналитика

Дальнейшее обсуждение контрпереноса требует исследования этого состояния уязвимости аналитика. Для этого нужно обратить внимание на «крючки» проекции, то есть, на те самые раны, на которые и проецируют пациенты (зачастую весьма проницательно). И хотя аналитик может воспринимать такие проекции как задевающие или агрессивные, пациент вовлечен в этот процесс бессознательно. Поэтому проективная идентификация является не просто защитным и враждебным ходом со стороны пациентов с целью избавиться от мешающих чувств, хотя для такой точки зрения есть свои причины. Мое видение этой проблемы является более юнгианским (или возможно более Когутианским), нежели клейнианским — эти проекции имеют также и позитивную цель. Пациент должен найти или создать области «ранености» внутри аналитика, параллельные своим. Пациент, повторюсь, делает это не сознательно. Это выглядит так, как будто бессознательное хочет привнести раны пациента прямо в аналитическую ситуацию, или индуцировать эмпатический отклик «здесь и сейчас», обходя «замещающую интроспекцию» (Когут) аналитика.

Другими словами, похоже, что это процесс, происходит на более глубоком уровне, чем простая эмпатия. Помимо сдвига в фокусе (от пациента к аналитику), раны контрпереноса часто отличаются от эмпатии эмоциональным тоном, специфичностью или глубиной. Рана контрпереноса может обеспечивать основу для эмпатии, но обычное эмпатическое состояние кажется более поверхностным и менее «зацепленным крючком». Эмпатию обычно легче переживать, она скорее подобна синтонному, нежели более сложному комплементарному контрпереносу (см Lambert, 1972). Хотя интроективную идентификацию с пациентом можно считать своего рода «крайней эмпатией», очевидно, существует фундаментальное различие в степени и качестве между «раной контрпереноса» и эмпатией, в обычном смысле этого слова.

Кроме того, вследствие сложной природы бессознательных взаимодействий, существует склонность рассматривать проекции, как отмечалось выше, как «твои» или «мои». Эта модель «туда — обратно», хотя и является ценной, все жене вполне соответствует феноменологии многих контрпереносных состояний. Случаи, описанные в главе 3, представляют много примеров, когда пациент проецирует что-либо: на терапевта, и последний не уверен, что приписываемое ему неверно. Как говорил Юнг (1951а, р. 116), пациент может, «сбавить очки» терапевту. Если терапевт не считает, что: пациент не прав или проективно идентифицирует, ему нужно, по крайней мере, обдумать предположение пациента. Такое придирчивое самоисследование иногда предпринималось в юнгианских кругах при «объективной» интерпретации переносного или контрпереносного сна. Сейчас, даже без указующих снов, аналитик может обнаружить свою рану, задетую проекциями пациента. В зависимости от психологической уязвимости аналитика — насколько он склонен отстраняться, сопереживать, сомневаться, тревожится, и т.д. — он соответствующим образом будет реагировать на слова пациента. Как видно из описанных случаев в последней главе, существуют моменты, когда аналитик может «заземлить» переносны; проекции, признаваясь пациенту, хотя и с неохотой, в чем они могут быть точными.

Отношение к реальным основаниям для этих проекций пациента интересным образом изменялось со временем. Юнг пишет в 6 томе собрания сочинений:

Образ человека, сформировавшийся у нас, очень субъективен. В практической психологии, таким образом, нам следует обязательно различать между образом или имаго человека и его реальным существованием.

(Jung, 1921a, р. 473).

Этот «субъективный» подход является отличительной особенностью Юнга, а также его огромным вкладом в психологию (таким образом, он делает ее «психологической» вместо «объективной»). Приводя пример случая, Юнг говорит:

Вплоть до сегодняшнего дня все были убеждены, что слова «мой отец», «моя мать» относятся к объективному отражению реального родителя... Представление X. о своем отце является сложным образованием, только частично связанным с реальным отцом, и в гораздо большей степени с самим сыном. (Jung, 1951b, p. 18).

Эти утверждения равно применимы к переносу, который Юнг считал «специфической формой» проекции (1935а. р. 136).

Несмотря на такой акцент на субъективном, Юнг, однако, выдвигает следующее предположение в «Психологии переноса»:

Опыт показывает, что носителем проекции является не просто любой объект, но всегда тот, который адекватен природе проецируемого содержания— то есть, в нем должен содержаться «крючок», за который можно зацепиться.

(Jung, 1946, р. 291).

Также примечательно, что тот пример, который Юнг часто использует, чтобы показать компенсаторную природу сновидений, является его собственным контрпереносным сном, отражающим ход лечения (Jung, 1937, р. 333), который он интерпретирует, прежде всего, на «объективном» уровне.

В общем-то, Юнг не особенно углублялся в этот предмет. Но несмотря на свой интерес преимущественно к архетипам, он говорит и о существовании вполне приземленных взаимных аффективных состояний в анализе, на которые неявным образом влияют «крючки» аналитика. Большинство авторов, писавших о контрпереносе, которые упоминаются в литературном обзоре данной книги (в особенности Бломейер, Гросбек и Шварц-Салант) так или иначе касаются этой идеи, даже если и не обсуждают ее развернуто. А для Гудхарта «крючки» аналитика являются частями его «тени» (используя другой юнгианский термин).

Одно из достоинств метода «слушания» Гудхарта состоит в том, что он заостряет внимание аналитика на этих констеллированных теневых компонентах или «крючках». Другие в равной степени важные для аналитика сигналы: прямые или косвенные образы аналитика во снах или фантазиях (его самого или пациента), прямые высказывания клиента, необычное поведение аналитика, которое он замечает за собой и, часто стоящие за ним, чувства дискомфорта или сопротивления, возникающие на сессии.

Важно то, что аналитик делает со своими ранами после того, как он уже осознал их. Эти «крючки» создают основу для работы, ориентированной на контрперенос. Они являются теми зернами, из которых и прорастает перенос. Так что. когда пациент (или его сигналы) говорят нечто вроде «Вы также ригидны и бессердечны как мой отец», то согласно моему опыту, этому следует верить. В иллюстрациях случаев показано, как приходится периодически получать эти проекции. Мой стиль можно назвать «интроективной идентификацией»[50]. Однако его важное отличие заключается в задействовании тех самых специфических «крючков». Так что. на практике в этом попадании на крючки нет условности игры (если не считать игрой весь анализ в целом). Не является оно также временным или преходящим, как нам бы того хотелось. Другими словами, в аналитической ситуации я таков, каким пациенты меня считают. Теоретически, мой подход является вариацией идеи Плаута (1956) о «воплощении архетипа, в соединении с элементами метода Гудхарта.

В идеале реакция аналитика на это трудное положение должна быть не защитной, а принимающей: не „Ничего подобного!“, а „Хм, так ли это?“. Аналитик допускает это. „добровольно и сознательно беря на себя психические страдания пациента“ (Jung, 1946, р. 176), — и только тогда начинает с ними работать. Такая работа возможна, поскольку они есть и у него. Что касается пациента, он должен „отыскать“ такой крючок в аналитике, сколь бы бессознательным ни было это действие. У аналитика достаточно теневых компонентов, образующих основу для крючка. В случае, когда пациент не может найти ни одного и, следовательно, повлиять на аналитика, аналитик может исследовать себя сам (или проверить свое сопротивление). Если это не получится, то анализ, основанный на контрпереносе, не будет достаточно глубок или возможно даже окажется неудачным.

Центральный момент тут состоит в том, что „раны“ аналитика стимулируют, а не мешают проявлению бессознательных содержаний пациента. Раны пациента обычно называют „патологическими“, вкладывая разный смысл в это слово. В таком случае, следуя идее тени и крючков, можно сказать, что патология пациента констеллирует патологию аналитика. Соответственно, аналитики не должны немедленно устранять свою патологию, но должны знать ее и уметь использовать. Это означает не отыгрывание ее, но гибкое осознавание новых и старых теневых компонентов, а также внимание к тому, чтобы не рационализировать или не проецировать их на клиента. Сирлз говорит об этой взаимности теневых компонентов очень честно, и предостерегает аналитиков от „приписывания пациентам всей ответственности за психопатологию в терапевтических отношениях“ (Searles, 1978, р. 62—63). С юнгианской точки зрения „раненый целитель“ не означает целителя „однажды раненого, а теперь исцеленного“, но такого, который остается уязвимым (vulnerable) — латинское слово vulnus» означает «рана».