Случай второй: Мисс Д.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Случай второй: Мисс Д.

Д. была жертвой насилия — ее изнасиловал гувернер в возрасте 7 лет. У нее были серьезные проблемы веса. По ее словам, родители были не эмпатичны, и она никому не рассказывала об изнасиловании до 20 лет. Отношения Д. с отцом были эмоционально инцестными (фактический инцест отрицался, хотя его близость вызывала у Д. тревогу). Мать страдала алкогольной зависимостью и была для нее «хорошей». Д. была старшей из сестер, которые, в отличие от нее, были замужем. Она чувствовала себя аутсайдером в семье, и это ее чувство собственной чуждости распространялось и на сферу работы, откуда она регулярно уходила, или ее увольняли приблизительно с интервалами в год. Она пришла ко мне с рассказом о навязчивых идеях совершить суицид и попытках его осуществления в прошлом, а также о длительной, но по ее оценке, неудовлетворительной предыдущей терапии.

Курс лечения и контрперенос

Первые контрпереносные переживания с мисс Д. были почти целиком отличными от моих переживаний с предыдущей пациенткой, миссис Ф. Тогда как к Ф. я испытывал большую симпатию, с Д. мне хотелось поскорее прекратить работу. Если бы такой термин существовал (в том же смысле, как мы говорим о негативном переносе), было бы достаточно точным назвать мои чувства к Д. «негативным контрпереносом». Дело было не в том, что она мне не нравилась, скорее мне недоставало позитивного настроя. «Сопротивление» было бы более подходящим термином. Я предчувствовал трудности. Однако, хотя у меня было меньше желания заниматься ее анализом, чем в первом случае с «привлекательной» клиенткой, процесс контрпереноса в других отношениях был подобным.. Главная трудность в переносе — контрпереносе заключалась в том, чтобы сформировать невраждебную связь между нами, и как можно догадаться, в самой истории Д. Случай Д., который будет представлен здесь без такого же детального описания как предыдущий, показывает, что негативный контрперенос может быть настолько же сильно вовлекающим аналитика и информативным, как и позитивный. и равно подверженным трансформации.

1. Суицидальные мысли Д. и ее состояние, близкое к пограничному, насторожили меня с самого начала. С объективной точки зрения, суицид был маловероятен с тех пор, как она установила со мною контакт и заключила соглашение, а также признала свой гнев, вызванный разочарованием в предыдущем терапевте, который и направил ее ко мне. Но состояние Д. было весьма неустойчивым. Мне не нравился ее импульсивный характер поведения, являвшийся бессознательным, а также не нравилась атмосфера напряжения, окружавшая ее.

Соответственно, я испытывал сомнения по поводу того, стоит ли мне браться за работу с ней. В ответ на ее вопросы о страховке я сказал, что не знаю, будут ли оплачиваться наши сессии. Я поговорил с ее бывшим терапевтом о ее диагнозе, истории и суицидальных настроениях. Я подробно расспросил о ее нынешних суицидальных чувствах. В итоге я сказал, что буду работать с ней только в том случае, если она согласится на встречи два раза в неделю. Я чувствовал, что ей нужна, по крайней мере, такая частота, и мне также, для того чтобы иметь возможность отслеживать ее процесс, и еще, честно говоря, по денежным соображениям.

Д. также, и возможно, не без оснований, относилась ко мне настороженно. Она сказала мне на первой встрече, что сейчас не хочет проходить терапию или становиться «профессиональной пациенткой». Она отменила вторую сессию по телефону, «до тех пор, пока я не узнаю точно о возможностях своей страховки».

Обсуждение

Пациентка хочет и нуждается в том, чтобы терапевт взял на себя обязательства по ведению анализа, но терапевт сначала может быть не готов к этому. Похоже, здесь присутствует взаимная амбивалентность и сопротивление по поводу начала анализа. Условия иногда устанавливаются аналитиком не только на основе клинических данных, но и потому, что они его устраивают. В данном конкретном контрпереносе также присутствует своего рода компенсаторный компонент с элементами торговли: если я возьму эту требовательную пациентку, то ожидаю, по крайней мере, финансового вознаграждения. Так что мои первые фантазии были о том, что терапия будет для меня утомительной и истощающей.

Основная тема, стоящая за всем этим, относится к борьбе вокруг «вовлеченности» аналитика. По моему опыту, подобное происходит каждый раз, когда работа ведется из контрпереносной позиции. В отличие от работы с пациенткой Ф. проблема здесь заключается в «недостаточной включенности» (хотя в ином смысле присутствует также «излишняя загруженность» тревогами по поводу Д., как субъективными, так и объективными). Поскольку данный способ работы означает «включение» в пациента — «заражение» его проблемами, терапевт на бессознательном уровне может быть подвержен тревогам из-за процессов сепарации, слияния и отвержения. Эти тревоги вступают в игру с самого начала лечения и могут быть связаны с «характерологическими» нарушениями самой. Д. Не отрицая необходимости проработки аналитиком своих проблем, такого рода амбивалентность и «недоверие» в контрпереносе могут быть также использованы как барометр собственного уровня тревожности клиентки, связанного со страхом интимности. С этой точки зрения здесь присутствует сочетание невротического, конкордантного и комплементарного контрпереносов, которые предстоит рассортировать или проработать.

2. Не только диагноз, депрессия или неустойчивость Д. вызывали у меня тревогу. И это беспокойство было довольно осознанным. Выходя за пределы уровня слов и воспринимая ее непредвзято, я находил, что ее манеры и все ее существо выбивают меня из колеи. Я впервые увидел Д., когда она пыталась остыть, сидя на внутренних ступеньках в здании моего офиса. Было лето, но такое необычное поведение при ожидании вызвало у меня чувство неловкости. Кроме того, она редко смотрела на меня. Иногда я переоценивал важность контакта глаз, и она казалась мне не включенной и что-то замышляющей. Хотя вес Д. без сомнения наводил на разные размышления, сами по себе ее размеры не слишком меня отталкивали. Скорее, трудности в контакте, были вызваны массой ее горячих, беспокойных вибраций — она была подобна расстроенному ребенку, готовому разреветься. Д. позже подтвердила это, сказав, что чувствовала себя «бомбой», готовой разорваться.

Обсуждение

Хотя может показаться, что вышеприведенное описание страдает недостатком симпатии, тем не менее, «переживание» пациентки терапевтом способно дополнить более рафинированную, интеллектуальную оценку. Такое живое впечатление в значительной степени является эмоциональной невербальной реакцией аналитика на невербальные сигналы пациентки: внешний вид, манеры поведения, стиль речи и т.д. Все это составляет картину того, чем является для него данная пациентка, а не что он о ней думает — т. е. бессознательное представление о ней.

Например, первая пациентка, Ф. по началу виделась романтической, богиней подобной Психее; очень приятной, полной эротического потенциала. К Д., однако, было весьма сложно почувствовать эмпатию. Сформировавшийся у меня ее темный примитивный образ и чувство опасения, возможно, были вызваны примитивными аффективными состояниями (и защитами), которые она привносила в общее эмоциональное поле.

Все это отражалось на процессе контрпереноса, который можно было бы назвать «примитивным», в хорошем смысле. Его также часто называют «первичным процессом», что было бы довольно точным, но придавало бы немного иной смысл. Такое отношение к пациентке является достаточно тонким и создает подходящую основу и точку отсчета для вторичных процессов интерпретации и комментирования. Это процесс, протекающий помимо слов, без которого, однако, слова не получают «ощутимого» смысла[37]. Он также является психологическим пространством, в котором происходит эмоциональный обмен. Так, примитивное и первичное формирует основу для центральной роли контрпереноса в терапии.

3. Оставаясь скрытной и избегающей контакта со мной, Д., тем не менее, смотрела на меня и слушала. Очевидно, ее нервное поведение было вызвано не только тем, что ей нужно было многое сказать, но и тем, что она не надеялась, что ее услышат. Действительно, ощущалось, что она «настаивала» на том, чтобы на нее смотрели, и следила за мной как коршун. У нее был весьма чувствительный радар: если я отводил взгляд, она думала, что мне скучно или я устал; если я смотрел на часы, она сразу отмечала это. Не то, чтобы это парализовало меня. Но когда она видела недостаточный интерес к себе, то приходила в состояние раздражения. Не смотря на мои попытки интерпретировать ее поведение, у нее оставалось базовое чувство, что я «не забочусь» о ней. На деле же она продолжала следить за тем, чего требовала — хорошего отзеркаливания — в то же время, настаивая на том, что я ей этого не обеспечивал. Впоследствии это дало ей возможность начать атаки на меня лично за эти промахи в эмпатии.

Обсуждение

Пациенты в такой ситуации хрупкого рабочего альянса, пережившие в прошлом депривацию, могут не реагировать на интерпретации. Интерпретация для них не имеет значения. А перенос оказывается просто «настоящими чувствами». Аналитику устраиваются проверки, от него требуют доказательств. Похоже, что в таком случае необходима продолжительная борьба за установление доверия на первичном уровне «переживания», о котором говорилось выше. Аналитик и аналитическая ситуация должны каким-то образом опровергнуть ожидания, обусловленные прошлым опытом. На этом инфантильном или «примитивном» уровне, интерпретация—совсем не то, что нужно, разве что пациентка, по крайней мере, будет слышать, что терапевт о ней думает (или откликается на звук ее голоса). Этого, однако, обычно не достаточно, поскольку таким образом нельзя было утолить ее неудовлетворенность.

4. Сама Д., мои коллеги, несколько сессий в неделю и хорошая оплата в достаточной степени убедили меня склониться в пользу работы с ней. Не смотря на свое амбивалентное отношение, она очень хотела знать, буду ли я продолжать работу с ней. Она весьма поспособствовала моему решению, когда сказала, что у нее есть «инстинктивное чувство», что ей со мной будет «достаточно комфортно», и когда она извинилась за то, что была такой «медведицей», как она выразилась. Проявляя уступчивость, она в то же время не забывала о том, какое она производит впечатление на людей, и о моей потребности в безопасности. Она сказала: «Я не знаю, хотите ли вы работать со мной, поскольку я такая злая».

Обсуждение

Перед нами еще одна очень чувствительная пациентка. Д. была в достаточной степени внимательна, чтобы интуитивно почувствовать мой дискомфорт и постараться облегчить его. Между нами происходил сложный танец «доверия», как будто мы заключили не терапевтическую сделку: я буду с ней работать, если она не будет пугать меня слишком сильно. Имея нарциссическую рану, она чувствовала страдания других очень остро. Но именно эта «внимательность» к другим (и ко мне) должна была уйти, чтобы она смогла выразить свое негодование и обиду. Что вскоре и произошло.

5. В меньшей степени тревожась теперь, что она совершит самоубийство, я начал бояться ее физически, поскольку она весила на 100 фунтов больше, чем я. Она говорила о своем гневе на предыдущих терапевтов, что звучало как указание на меня и мои колебания по поводу работы с ней. Затем Д. призналась, что хотела «задушить» меня: первый раз, когда я не поддержал ее в вопросе о страховке, в другой раз, когда я извиняющимся голосом сказал, что не смогу прочесть огромную стопку важных старых писем, которую она мне принесла, и еще раз, когда она прочитала статью об изнасиловании (тема, вызывавшая у нее много страхов). Она произнесла это —«Я хочу задушить вас!»— достаточно убедительно.

Также на одной из сессий Д. рассказала четыре сна обо мне:

1. Вы сидите неподвижно на одном краю скамейки плавательного бассейна, а я пытаюсь ускользнуть на другой конец.

2. У вас есть другие пациенты, и я для вас «ничего особенного».

3. Я хотела задушить вас и столкнуть со скалы.

4. Я бью вас.

Все это вместе с нарастающей интенсивностью наших первых сессий вызывало у меня тревогу. У меня возникали мучительные фантазии на тему «контроля» и расстановки границ, а также о том, как справиться с давлением на рамку и ее телефонными звонками мне домой. Я записал после очередной встречи: «Я чувствовал себя на этой сессии очень сонным. Значимый материал?» Я сделал попытку интерпретации ее поведения, как избегающего сближения (доверие—страх—убегание), которая не принесла облегчения ни ей, ни мне. Я подумал (про себя), что она злится на меня или потому, что я мужчина, и значит, мне нельзя доверять (инцестный отец, насильник?) или потому, что я представляю не восприимчивую, не защищающую мать.

Обсуждение

Мы все еще находились в ситуации, где интерпретации были бесполезны, хотя ее сны, например, показывали интересную последовательность страха интимности, нарциссической травмы, жажды мщения и выплеска гнева. Избегающее сближения поведение исходит не только от Д. Очевидно, что она настолько же боится меня, насколько и я боюсь ее (на самом деле, я даже больше). Здесь много важного материала, и ее агрессивная реакция на то, что я не иду ей навстречу, вполне понятна. Однако прямое выражение враждебности в негативном переносе вызывает контрпереносное сопротивление, ведущее к ослаблению контакта и утрате эмпатии, так что мы оба оказываемся во «взаимном сопротивлении». И хотя такие общие сопротивления создают, возможно, неудачную и не способствующую прогрессу ситуацию, они почти неизбежны с трудными (по крайней мере, в моем понимании) пациентами. Более того, проработка такого взаимного недоверия может сама по себе стать ключевым моментом в процессе исцеления.

6. Тем не менее, помимо агрессивных чувств Д. иногда вдруг выражала очень конкретные чувства «любви». В те минуты (довольно редкие), когда она убеждалась в том, что я понимаю ее, ей хотелось «стиснуть» меня в объятьях. Хотя в реальности Д. меня не обнимала, я обычно испытывал облегчение от таких признаний, поскольку они давали передышку от враждебных нападений. Кроме того, они казались подлинными, а не реактивным образованием[38]. Но быстрые флуктуации настроений и чисто физический характер ее намерений, даже «позитивных», вызывали у меня тревогу. Я опасался, что Д. или отлупит меня или подбросит, раздавит — и даже не заметит.

Обсуждение

«Сопротивление слиянию» с пациентами может происходить не только из страха подвергнуться атаке, но и из страха запутаться в вихре неожиданных, переменчивых эмоциональных состояний. Это страх оказаться в состоянии «смятения»[39]. Такое состояние Юнг называет «атмосферой иллюзии» или «туманом», Сирлз — «амбивалентным симбиозом», а Гудхарт (вслед за Лэнгсом) — «полем разрядки комплексов». Первый сон Д. принесенный на анализ, был про эти интерактивные поля взаимной и смешанной идентичности:

Я сижу на ужине в доме моей бабушки. Я подала шоколадное мороженое ей, моей сестре и матери, но мне самой не хватило чашки. Я вынуждена что-то найти для моей бабушки. Когда я возвращаюсь, моя сестра показывает, что она уже все сделала. Я ищу оставшееся мороженое, но его уже съели, и даже другую упаковку. Я мою эти обе коробки. Я заплакала и чувствую себя служанкой, как Золушка.

Хотя ранее Д. говорила о проблемах границ со своим отцом, они распространяются и на других членов семьи — женского пола. Бессознательная тенденция входить в патологически симбиотические отношения, очевидно, проявлялась и в наших отношениях. Я, наверное, также как и она, чувствовал себя погруженным в них.

7. Гнев, вызванный депривацией и плохой поддержкой, теперь близок к выходу на поверхность. На очередной сессии она взорвалась и швырнула важные для нее письма (см. с. 103), когда я мягко предложил ей отобрать самые важные. Она твердыми шагами приблизилась к окну и собиралась бросить в меня своими ключами. Я не был уверен, выпрыгнет ли она сама или выбросит меня. Должно быть, я уговорил ее сесть. На других сессиях у нее возникали фантазии о том, чтобы «разгромить» мой офис, поломать стулья и разорвать мои картины и книги на полках. Меня определенно беспокоила возможность отреагирования ею вовне (или вовнутрь) этих фантазий, и я осознавал, что она была гораздо крупнее меня. Я попытался отнестись к ней с пониманием: «Я решительно не поддерживаю это (идею поломки моей мебели), но я могу понять ваш гнев». Этот комментарий мне самому показался довольно плоским, но это было все, на что я был способен. Ее эго в достаточной степени присутствовало, чтобы она могла контролировать, или понимать, что ей следует контролировать свой гнев[40].

Обсуждение

Потребность в эмоциональной разрядке здесь становится столь сильной, что терапевтический сосуд или temenos оказывается под угрозой, также как и сам терапевт. Эта ситуация была частью длительной проверки — выдержит ли аналитик, не бросая клиента и не прибегая к ответному мщению. Мне было очень трудно «оставаться» с Д., когда она намеревалась убить меня. В то же время эти деструктивные чувства стали в определенной степени приемлемыми для меня (а, следовательно, и для Д.). Если бы этого не произошло, она испытала бы (не) терапевтическое повторение отношений с матерью, которая, по ее словам, могла выносить только «приятные» вещи и совершенно «испарялась» под ее атаками.

8. Также значимым образом стали проявляться аспекты отношений Д. с отцом. Исследуя свой контрперенос, я однажды обнаружил, что когда я думаю об «изнасиловании», для меня это понятие каким-то образом ассоциируется с «инцестом». Важная часть ее раннего сна прояснила этот момент:

Я нахожусь во второй спальне с папой, близко к нему, но не прикасаясь. Мы разговариваем. Я слышу, как входит мама, и кричу в шутку: «Мы играем в игру „Секс и брак“». Мама удивлена. Я поясняю ей, что это шутка. Я говорю: «Мы ничего не делали — спроси папу». Папа ничего не говорит.

Д. усиленно отрицала любой инцест, хотя и рассказала мне о его весьма подозрительных нарушениях границ в отношениях с нею и другими. Она осознавала свою сильную привязанность к отцу. Меня очень удивило отсутствие, по ее словам, реакции со стороны отца и матери на изнасилование Д. Поэтому я выразил некоторое недоверие Д., особенно в связи с тем, что нехватка отражения и эмоционального одобрения — ведущие к чувству, что никто ей «не верит», сопровождали ее всю жизнь. Я также высказал критику «смущающих» нарушений границ ее отцом (в отношениях с ней или с «маленькой девочкой» внутри нее).

Обсуждение

По моему мнению, наступает время, когда жертве изнасилования или возможного инцеста, пережившей не поддерживающую реакцию на это со стороны родителей (или отсутствие реакции), требуется «корректирующий» эмоциональный отклик терапевта. Надо надеяться, что это создаст более здоровые эмоции и послужит защите укрывшемуся в глубинах зародышу подлинной самости. Поскольку терапевт будет «вести» пациентку, ему следует пристально исследовать свою сильную контрпереносную реакцию на предмет искренности. В данном случае ситуация определялась многими факторами: моя критика была вполне уместной и исходила от той возмущенной части меня, для которой пациентка была моей дочерью («корректирующий» комплементарный контрперенос). Но, кроме того, она частично была необходима для того, чтобы отклонить гневные реакции Д. от меня (и мои от нее). Таким образом: она бьет меня, я бью их (вместо нее или же для того, чтобы отвлечь ее от себя). Гораздо проще воплощать позитивное «заботливое» контрпереносное отношение, нежели гневное и деструктивное. Последнее не только некомфортно, но и может создавать конфликт терапевта с образом себя (или маской) и фантазиями о себе как об эмпатичном человеке.

9. Благодаря продвижению в анализе Д. робко признала, что имеет сексуальные фантазии обо мне. Переносные сны — один, где она расчленяла дьявольского, похожего на отца мужчину; другой, где мужчина в белом халате («Доктор», как ее отец или я) угрожал убить ее — заставляли меня задуматься о наличии враждебных чувств не только у нее, но и у меня также. Был ли мой гнев: индуцированным (ее проективной идентификацией), самозащитным, вызванным сопротивлением, естественным или всем сразу? Когда я размышлял над этим, меня удивил контрпереносный сон, отразивший другую сторону вещей:

У меня есть затхлый деревенский дом. Я нахожусь в постели с Д. Она каким-то образом оказалась рядом со мной.

Д. говорит о пилоте, (которого я знаю), который должен приехать на выходные, чтобы дать ей «психоаналитические инструкции». Я чувствую, что это ей не повредит. Я думаю: этот парень, пилот, должно быть, действительно изменился, раз проходит анализ.

Она рассматривает что-то на моем столе, видит свое имя в блокноте или на листке и спрашивает об этом. Я не чувствую угрозы от ее любопытства, но с нарастающей силой ощущаю, что она лезет не в свои дела. А этично ли это? Я собираюсь сказать ей, что хотя она только что подошла к столу, ей следует отойти.

Когда я хочу это сделать, то вижу соседа, шаги которого я уже слышал в доме. Он делает что-то с отоплением.

Д. вступает в крупную ссору с соседом. Я слышу, как он в какой-то момент кричит на Д. с выражением бурной, но контролируемой ярости. Затем он подходит ко мне и, слегка улыбаясь, говорит: «Не хочу упустить хорошую стычку».

Я складываю влажную простыню и думаю: «Мне нужно убираться отсюда», и чувствую удивление: «Как же я сюда попал... Что я делаю в этом втором доме?» «Что подумает моя жена?»

Обсуждение

Это сон напоминает сновидение о предыдущей пациентке Ф. (с. 81), а также имеет что-то общее со сном Д. (п. 8, с. 143), в котором она играет с отцом в игру «секс и брак». Одной из сложностей работы, основанной на контрпереносе, является ситуация слишком сильного слияния на протяжении долгого периода анализа, и это в особенности касается клиентов, которые являются жертвами инцеста. Я, конечно же, воспринимал Д. как вторгающуюся в мое пространство (так же как у нее был страх проникновения), и иногда отстранялся или пытался контролировать ее (она сама поступала точно также в отношении меня и других). Но мы, очевидно, были ближе, чем я думал, и она действительно проникла вглубь моей души.

А что же в этой ситуации чувствовал я? Затхлый коттедж напомнил мне дом моего детства и раскол между чувствами печали, любви и ненависти в семейной обстановке и во мне самом (что было весьма схоже с ситуацией Д., хотя и проявлялось в менее радикальной и более контролируемой форме). Соответственно, во сне мы переживали колебания между «слишком горячо» и «слишком холодно», которые были как раз тем, чего я боялся в ней, и чего она боялась в своих отношениях с мужчинами. Я не думал раньше вообще о своем гневе на Д., и тем более, о его конкретных личностных и исторических аспектах. И я также совершенно не осознавал ее возможной привлекательности. Этот компенсаторный сон показал мое стремление (и потребность) к большей ясности в этих вопросах и необходимость подходящих аналитических рамок. Он как бы призывал к осознанию моего собственного соблазняющего, интеллектуализирующего, и даже провоцирующего поведения, для того, чтобы получить возможность лучше регулировать эмоциональную атмосферу в анализе. Термостат нуждается в хорошей настройке, т.к. огонь («жар»), дающий энергию для алхимической трансформации, должен быть нужной температуры.

Чтобы возник психологический контейнер, неизбежно происходит взаимопереплетение личных историй обоих участников coniunctio. Аналитик должен быть втянут туда — пойман на крючок.

10. Вслед за моим сном, Д. сообщила на сессии о сильном побуждении сосать свой большой палец, а также рассказала следующий сон:

Я — динозавр и откладываю большое белое яйцо. Я одновременно являюсь ими обоими.

Она подумала, что этот сон показывает как «старое „я“ меняется на новое... и это хороший знак». Я согласился, размышляя про себя по поводу примитивного, архаичного уровня образности, на котором происходит ее перерождение, и регрессивной, нечеловеческой природы ее идентичности. Это автономное само-сотворение видимо было для нее более надежным и подходящим слиянием, чем слияние с матерью (матерями), отцом, или мною. Похоже, тут происходит отход от первоначальных, негативных состояний слияния.

Тем временем, я обнаружил, что в контрпереносе ощущаю меньше угрозы от этой доисторической «Большой Мамы», которая, как я раньше боялся, может сожрать, убить меня или убить себя. Ее фантазии о том, чтобы найти мой домашний адрес и отыскать мой дом теперь выглядели скорее интересными, чем пугающими. Когда она предложила, чтобы я пришел послушать ее публичное исполнение, я мягко отклонил приглашение, но чувствовал, что вполне допускаю такую возможность, и рассказал ей, что видел объявление j ее концерте. Я стал иначе смотреть на нее.

Обсуждение

Установление лучшего баланса внутри терапевта дает возможность более свободного проявления эмпатии и зеркализации. Здесь, похоже, происходят синхронные изменения у пациента и терапевта. Ее признаки внутреннего обновления совпали с тем фактом, что я, в свою очередь, частично благодаря самоанализу, смог воспринять ее фантазии символически, а не со страхом. То есть, я уже больше не боялся, что она воплотит свои фантазии в реальность. Здесь происходило последовательное движение с парадоксально позитивным эффектом: когда я, после своего сновидения, разобрался в своих проблемах с границами, стало возможным более полное соединение в фантазии. Мы стали более способны работать в «безопасном символизирующем» поле, о котором говорил Гудхарт.

11. Пробудившаяся контрпереносная способность меньше обижаться на нее и относиться к ее словам не так конкретно — на самом деле, меньше застревать в примитивном «мистическом соучастии» — продолжала расти, хотя и не без резких подъемов и спадов. Когда Д. захотела вырвать мои растения, я вместе с ней смог пофантазировать о «вырывании с корнями» и «корнях» чувств, которые она (и я) хотели бы увидеть. Подобным же образом, ее фантазии о том, чтобы сломать мои книжные полки принесли хороший символический материал: для меня — про мои, возможно, заинтеллектуализированные и доктринерские взгляды на нее, а для нее — про ее желание «знать», потребность быть увиденной как индивидуальность, зависть и страх, что я брошу ее из-за «безнадежного», пограничного диагноза.

Хотя внешняя жизнь Д. оставалась нестабильной, со сменами работ, несчастьями и потерями, наша работа продолжалась. Желание конкретизировать гнев не отступало и до определенной степени воплощалось в вышеописанных крайностях, но одновременно на первый план стал выходить менее амбивалентный симбиоз, требовавший конкретизации. Д. втайне «воплотила» следующий сон, как она потом призналась, коснувшись моего пиджака, когда я провожал ее в свой офис:

Вы и я стоим около белой церкви рождественским утром. Это ваш офис. Но вы туда пока не входите.

Внутри мы слышим смех и хлопки. Вы хотите что-то купить, возможно, воды. Я покупаю газету. Я предлагаю подержать вашу воду: «можно мне помочь?» Вы благодарите и даете мне подержать воду и газету, а затем открываете двери в святилище.

Пока мы собираемся войти, сильные части меня (именно так!) касаются вас. Мы решаем, кто пойдет наверх и войдет первым. Это происходит легко и непринужденно, как между друзьями, со смехом и весельем. Я просыпаюсь со слезами на глазах.

Обсуждение

Поскольку, на сессиях и во снах проявилось некоторое желание помочь аналитику, в бессознательном Д., похоже, происходят позитивные сдвиги к теме coniunctio[41] и воскресения в переносе (ее ассоциации были связаны со «свадьбой» и «Пасхой»), Эти важные изменения были в обстановке взаимного доверия, причем мои колебания менялись практически параллельно ее колебаниям. «Безопасный» контейнер может быть важен для аналитика в не меньшей степени, чем для пациента, причем не только ради безопасности самого терапевта, но и потому, что происходящие в нем процессы аналитика и вообще любые процессы являются целительными. Совместное построение святилища (или temenos) и вступление в него являются в равной мере, как целью, так и предпосылкой аналитической работы. Тогда из этого общего психического и духовного «контейнера» смогут проистекать дарующие жизнь воды — как во сне Д. слезы радости.

12. Пока мы с Д. пребывали в этой достаточно легкой и непринужденной атмосфере, ее сны продолжали свое повествование. В одном из них она, отыскала собственный дом:

В доме моих родителей мама выходит из кухни, и мы с папой ссоримся. Он говорит: «Выйди вон».

Я говорю: «Я уйду, ты мне не так уж и нужен. Ты никогда и не был со мной. Я не хочу видеть тебя, пока ты не сможешь поговорить обо мне, а не о своей работе или ком-то другом».

Я выхожу и думаю о том, у кого из друзей я могу остановиться. Затем меня осенило, что у меня есть собственный дом.

В другом сне снова проявляется хроническое ощущение Д., что «никому нет до нее дела», будь то дома или в переносе, но теперь это имеет отношение к ее женственности:

Я управляю трактором, думая о празднике и платье, которое мы с мамой собираемся купить. Меня это очень увлекает!

С мамой, папой и бабушкой с дедушкой я с нетерпением возбужденно обсуждаю предстоящий праздник. Они не слушают. Я замолкаю и чувствую раздражение.

По поводу первого сна я чувствовал в контрпереносе, что поддерживаю отделение от ее негативного отца и стремление к индивидуации. Эти чувства возникли естественно; т. е., из нейтральной позиции. Слушая второй сон, я переживал настоящую печаль (в синтонном контрпереносе) и присоединялся к ее вполне понятному гневу. За этим гневом чувствовались подступающие к горлу слезы.

Вскоре после этого, на сессии я заметил, что большое тело Д. кажется мне уже не просто отталкивающим и чрезмерным, но и по-настоящему величественным. В первый разя увидел ее «богиней», воплощением своего рода идеала амазонки. Она показалась мне «огромных», богатырских размеров, но не «безобразно толстой». Я стал понимать, что другие, — например, ее слабая не индивидуированная мать — полагались на ее «силу». Но эта моя новая точка зрения не была вызвана моей зависимостью от нее.

Обсуждение

Компенсаторные образы роста, понимания и силы одновременно возникают у пациентки и аналитика. Когда последний по-настоящему признает возможности пациентки, то он может особенно хорошо поддерживать ее, потому что как раз в это же время бессознательное пациентки и актуализирует эти возможности. Но такое синхронное «включение» нельзя инсценировать или даже предсказать. Оно может возникнуть только естественным образом из общего бессознательного пространства, в котором «играют» аналитик и пациентка. Нечто новое, образовавшееся в результате переживания единства в переносе и контрпереносе, проявляется в том образе пациентки, который возникает у терапевта. Ранее Д. казалась мне чрезвычайно больной и полной тревоги (которая также передавалась мне). Со временем у меня постепенно сформировался другой образ Д. — как величественной и гармоничной. Появилось совершенно иное видение ее тела (и ее женственности).

13. На важность правильного «видения» Д. со всей очевидностью указывает следующий сон:

Мне 8—10 лет, и я нахожусь на школьном дворе. Мои подружки стоят в кругу и кричат: «Убийство, Изнасилование, Грабеж». Когда я слышу «изнасилование», то бегу прочь, стараясь подавить боль в области паха.

Я почти наскакиваю на мужские ботинки — папины. Он берет мою руку и болтает о наших «играх» этой ночью. Заметив, что я молчу и прихрамываю, он спрашивает, в чем дело. Я рассказываю ему, что споткнулась, когда бежала. Он продолжает что-то говорить.

Учительница, вроде миссис 3., подходит и спрашивает меня: «Что с тобой? Ты выглядишь такой печальной». Я хочу рассказать ей об изнасиловании, но не могу. Она не верит, что у меня все в порядке в семье.

Сейчас она наблюдает за мной как мама. Я сижу перед ней. Это момент выдачи аттестата зрелости. Мама широко улыбается, но говорит со злостью: «Держи меня за руку!» Учительница видит это, хотя и не может расслышать слов.

Обсуждение

В противовес интроецированному родительскому отвержению (и вполне понятной недоверчивости) здесь еще сильнее вырисовываются потребность Д. быть увиденной (и соответствующий потенциал в ней). Ее ассоциации на миссис 3. были весьма существенными (особенно, например, в свете сна о «празднике» в п. 12, с. 150): эта молодая учительница доброжелательно предложила Д. деньги для покупки гигиенических средств, когда у той начались менструации. Для исправления ее патологического симбиоза с внутренними родителями, требовалась как раз та самокоррекция и то «видение» ее (вроде моей спонтанной фантазии о «богине»), которые возникли в контрпереносе. Образ миссис 3. отражал эти изменения, а также то, что бессознательное Д. точно направляет процесс к тому, что ей было особенно необходимо в анализе —а именно, быть увиденной, или иногда «видимой насквозь», даже когда она сама не могла что-то увидеть в себе или не смела сказать, что ей нужно.

14. Такое видение требует от терапевта деликатных суждений и комментариев, успех которых будет целиком зависеть от контрпереноса. Поэтому неизбежны некоторые неудачи. Например, в конце моего отпуска Д. позвонила и хотела увидеться со мной немного раньше срока. Ее очень тревожила угроза потери работы. Я поразмышлял о ее тревоге и решил, что она может подождать, да и в любом случае у меня не было времени для приема (к тому же я не очень-то и хотел этой встречи, поскольку все еще был в отпуске). Результатом была небольшая суицидальная попытка. В конце концов, когда мы проработали многие аспекты этого происшествия, выяснилось, что Д. нужно было, чтобы я, подобно миссис 3. во сне, смог увидеть ее отчаяние, о котором сама она не могла рассказать.

Подобным же образом ее потребность в телесных контактах стала сильнее, и Д. не понимала, почему я не могу по-дружески обнять ее. Я видел, что это ей нужно, но мягко отказывался по нескольким причинам. Одна из них состоит в том, что я считаю неправильным обнимать своих пациентов. Вторая — в том, что я особенно возражаю против того, чтобы обнимать пациенток, подвергшихся насилию (или которые, как однажды это было с Д., испытывали желание постоять около двери из соображений безопасности). Третья — в том, что у нее была проблема инцестных отношений с отцом. Четвертая — что в контрпереносе я обнаружил, что просто не хочу обнимать Д.

Обсуждение

Попытки аналитика воплотить «целительные» потенциалы, образы которых появились в бессознательном пациентки (вроде миссис З.), совмещают объективное и субъективное. Аналитик и аналитическая ситуация парадоксальным образом воплощают бессознательные влечения пациентки, одновременно воспринимаясь как вполне реальные и как символические («как будто»). Аналитик пытается все время помнить это, особенно когда пациентка еще не может (или возможно никогда не сможет) этого понять. Для пациентов это может оказаться как в песне: «Нельзя всегда получать то, что ты хочешь», но (от терапии) «...ты получаешь то, что хочешь». В то же время промахи аналитика неизбежны, возможно, даже в некотором роде необходимы. Небольшие промахи могут оказаться очень полезными, если их вовремя прорабатывать, кроме того, некоторые промахи связаны с определенными фазами анализа («преобразующие интернализации» Когута)[42]. Важно только, чтобы с самого начала было «достаточно хорошее» удерживание (Винникотт)[43]. Вовлеченность аналитика является решающе важным условием, на основе которого развиваются постепенно все вышеуказанные моменты. Аналитика в этом процессе ведет его контрперенос.