О справедливости

О справедливости

В своей статье о взаимном альтруизме Роберт Триверс выдвинул похожую идею: эмоции являются посредниками между нашей внутренней расчетливостью и внешним поведением. У человека эмоции вызывают реципрокность и ведут к альтруизму тогда, когда он в конечном счете может окупиться. Мы испытываем симпатию к людям, которые альтруистичны по отношению к нам, и альтруистичны по отношению к тем, которым нравимся мы. Согласно Триверсу, моралистическая агрессия служит для насаждения справедливости в реципрокных обменах — многих излишне огорчает «несправедливое» поведение. Аналогичным образом, расчетливы эмоции благодарности и сочувствия. Психологические эксперименты показывают (а опыт подтверждает), что если некое доброе деяние стоило совершившему его человеку грандиозных усилий или неудобств, оно вызывает гораздо большую благодарность, чем совершенное с легкостью — даже если полученная выгода идентична. Нам всем знакомо чувство негодования по поводу нежелательного акта щедрости, цель которого — не сделать доброе дело, а заставить нас ощутить потребность ответить подобным. Чувства вины, утверждал Триверс, используются для «починки» взаимоотношений после того, как было обнаружено мошенничество виновного. Люди скорее совершают альтруистичные репаративные жесты из чувства вины — когда их обман стал известен окружающим. В целом человеческие эмоции представлялись Триверсу отполированным инструментарием склонного к реципрокности социального существа¹²³.

Но если этот исследователь сформулировал свою версию в терминах немедленного вознаграждения через реципрокность, то модель обязательств Фрэнка гораздо менее цинична. Она не пытается лишить альтруизм альтруизма. В противоположность объяснениям, основанным на реципрокности и непотизме, модель обязательств все же допускает истинный альтруизм.

«Честный человек в модели обязательств — тот, который ценит благонадежность ради нее самой. То, что он может получить материальную выгоду от такого поведения, его не заботит. И именно благодаря такому его отношению, ему можно доверять в ситуациях, когда его поведение нельзя проконтролировать. Благонадежность, если она распознаваема, представляет ценные возможности, которые иначе были бы недоступны»¹²⁴.

На это циник может возразить — и совершенно справедливо, — что репутация благонадежности, которую дает честность, сама по себе является наградой, уравновешивающей затраты на случайный альтруизм. Так, в некотором смысле, модель обязательств все-таки лишает бескорыстие бескорыстия, превращая его в инвестицию в акции под названием «благонадежность», которая в будущем даст приличные дивиденды в виде щедрости других. Об этом и говорит Триверс.

Выходит, далекий от истинного альтруизма кооперативный человек просто-напросто преследует долгосрочные, а не сиюминутные личные интересы. Отнюдь не ставя своей целью низложение рационального индивида, столь любимого классическими экономистами, Фрэнк просто дает ему более реалистичное определение. «Рациональным идиотом» назвал Амартия Сен карикатуру на близорукого эгоистичного человека. Если последний принимает недальновидные решения, то он не рационален, а всего-навсего близорук. Он действительно идиот, не способный учесть эффект, оказываемый его действиями на окружающих¹²⁵.

Впрочем, если отложить подобные софизмы в сторону, теория Фрэнка весьма примечательна. В ее основе лежит идея о том, что акты истинной доброты — это та цена, которую мы платим за обладание нравственными чувствами. Чувствами, которые могут оказаться ценными в самых непредвиденных обстоятельствах. Так, когда человек голосует на выборах (иррациональная вещь, учитывая шансы повлиять на результат), дает чаевые официанту в ресторане (куда больше никогда не придет), делает анонимное пожертвование или летит в Руанду понянчить больных сирот в лагере беженцев, его поведение — даже в конечном счете — не может рассматриваться как эгоистичное или рациональное. Он — жертва чувств, направленных на достижение иной цели: вызвать доверие путем демонстрации своей способности к альтруизму. Фактически это не является альтернативой интерпретации, предложенной в предыдущей главе — мол, люди совершают добрые дела, чтобы завоевать престиж, который через косвенную реципрокность позже можно обналичить в более практичное благо. Ричард Александер не согласен с философом Питером Сингером. Последний утверждал, будто существование национальных банков крови, целиком и полностью построенных на человеческой щедрости и великодушии, доказывает: в своих поступках люди не всегда руководствуются реципрокностью. Действительно, в Великобритании человек становится донором, не ожидая за это плату или первоочередное лечение, если ему самому понадобится кровь. Вы получаете чашечку некрепкого чая и вежливое «спасибо». Но, говорит Александер, кто из нас не робеет в присутствии того, кто только что «сдал кровь»?¹²⁶ Обычно люди не особо скрывают этот факт. Донорство крови и работа в Руанде усиливают нашу репутацию добродетельного человека и, как следствие, заставляют окружающих больше доверять нам в дилеммах заключенного. Такие поступки будто кричат: «Я — альтруист, верьте мне!»

Отсюда вывод: в ситуации, схожей с дилеммой заключенного, нравственные чувства позволяют нам правильно выбирать партнеров. Дилемма заключенного является таковой лишь в том случае, когда вы не имеете представления, можно ли доверять своему напарнику. В большинстве же реальных ситуаций вы прекрасно знаете, насколько надежен тот или иной человек. Представьте, говорит Фрэнк, что вы оставили 1000 долларов в конверте со своими именем и адресом в переполненном зале кинотеатра. Как думаете: среди ваших знакомых есть люди, которые вернут эти деньги, если найдут их? Разумеется, есть. Так вы выделяете из общего числа своих знакомых тех, на чье сотрудничество можно рассчитывать всегда и везде — включая ситуации, в которых «предательство» останется необнаруженным.

И действительно, результаты экспериментов Фрэнка четко показывают: если попросить группу испытуемых сыграть друг с другом по очереди в дилемму заключенного, но дать только 30 минут на знакомство с партнером, люди достаточно точно спрогнозируют, кто предаст, а кто будет сотрудничать (см. главу пятую). Рассмотрим, например, важность улыбки при первой встрече. Улыбка — это намек: человек желает доверять сам и пользоваться доверием других. Конечно, это может оказаться ложью, хотя многие люди уверены, что могут отличить поддельную улыбку от настоящей. Еще сложнее убедительно смеяться, если вам невесело. Что же касается румянца, то у многих людей он появляется совершенно непроизвольно. Выходит, наши лица и действия с обезоруживающей откровенностью выдают происходящее у нас в голове — что, разумеется, чрезвычайно вероломно с их стороны. Нечестность настолько физиологична, что ее обнаруживает даже машина — детектор лжи. Гнев, страх, вина, удивление, отвращение, презрение, грусть, горе, счастье — все эти чувства отлично распознаваемы. Причем не только в одной культуре, но на всем земном шаре.

Нравственные чувства позволяют нам правильно выбирать партнеров.

Столь легко обнаруживаемые эмоции явно идут на пользу нашему виду — они обеспечивают доверие. Но какую выгоду они приносят отдельному человеку? Вернемся к турнирам дилеммы заключенного из третьей главы и вспомним: в мире предателей стратегия «Око за око» может одержать верх только при наличии других кооператоров. Аналогичным образом, пишет Фрэнк, в мире людей, с легкостью обманывающих и контролирующих свои лицевые мышцы — то есть хорошо умеющих лгать, — человек, не владеющий обманом в достаточной степени, будет страдать. Но если он найдет второго такого же бедолагу, то они поладят. Оба смогут доверять друг другу и избегать игр с другими. Способность выявлять людей, не являющихся приспособленцами — это преимущество. Считаться подобным нонконформистом — тоже достоинство, ибо оно привлекает других людей того же толка. Что касается эмоций, то честность — действительно лучшая политика.

Одним из ярчайших и убедительнейших примеров, предложенных Фрэнком, является вопрос справедливости. Рассмотрим игру, известную под названием «ультиматум». Адаму дают 100 фунтов наличными и просят разделить эту сумму с Бобом. Первый должен решить, сколько он собирается дать второму — но если тот отказывается, никто денег не получает. Если Боб принимает предложение, каждый получает оговоренные суммы. Поскольку Адам думает, что Боб, как и он сам, человек рациональный, логично предложить ему смехотворную сумму — скажем, 1 фунт, и оставить себе остальные 99. Рациональный Боб должен принять это предложение, ибо тогда он станет на 1 фунт богаче. Если же он откажется, то не получит ничего.

Впрочем, мало того, что очень немногие люди, играющие роль Адама, предлагают столь мизерную сумму — еще меньше бобов принимают подобные вопиющие условия. До сих пор чаще всего реальные адамы предлагали 50 фунтов. Цель игры «ультиматум» — как и множества других в психологии — в том, чтобы, обнажив всю свойственную нам иррациональность, заставить крепко призадуматься над нею. Но теория Фрэнка с легкостью объясняет эту «иррациональность». Более того, она находит ее разумной. Дело в том, что справедливость волнует людей не меньше личной выгоды. Играя за Боба, никто не ожидает, что ему предложат столь смехотворную сумму. Потому и отказывается от нее, ибо иррациональное упрямство — наилучший способ донести до оппонента свои ожидания. То же касается и адамов: предлагая разделить деньги по справедливости — то есть пополам, — они демонстрируют собственную честность и благонадежность (вдруг в будущем появятся возможности, зависящие от доверия). Разве вы рискнете доброй репутацией среди друзей ради каких-то жалких 50 фунтов?

Но это рассуждения реципрокности, а не справедливости. Экономист Вернон Смит[41] слегка модифицировал игру «ультиматум», показав, что она практически ничего не говорит о врожденном чувстве справедливости, зато подтверждает доводы в пользу реципрокности как основного мотива. Допустим, в группе студентов право сыграть за Адама и Боба определяется результатами теста общих знаний: набравшие больше баллов играют за первого, а остальные — за второго. В таком случае предложения Адамов, как правило, менее щедрые. То же наблюдается в ситуациях, когда, согласно правилам, Боб обязан принять предложение (так называемая игра диктатора), когда эксперимент представлен не в виде ультиматума, поставленного Адамом Бобу, а как транзакция между покупателем и продавцом, в рамках которой Боб должен назвать цену, а также когда личность Адама остается неизвестной экспериментатору. В последнем случае 70 % адамов в игре в диктатора не предлагают вообще ничего. Как будто уверены, что, не прояви они просоциальное поведение, экспериментатор в случае, если личность игрока известна) потребует деньги назад (экспериментальные сессии прибыльны).

Если основным мотивом выступает врожденное чувство справедливости, во всех этих новых обстоятельствах субъекты должны проявлять одинаковую щедрость. Но этого не происходит. Налицо ярко выраженная склонность к приспособленчеству. Тогда почему они великодушны в оригинальной версии игры? Потому что, утверждает Смит, люди одержимы идеей реципрокности. Даже когда игра проводится лишь единожды, участники стремятся защитить свою репутацию человека, который не станет чересчур явно использовать обстоятельства в собственных корыстных интересах¹²⁷.

Учите своих детей вести себя хорошо не потому, что такое поведение дорогого стоит и говорит о превосходстве, но потому, что в конечном счете оно окупается.

Чтобы окончательно доказать свою правоту, Смит использует игру под названием «Многоножка». В ней Адам и Боб по очереди принимают решение — взять деньги или передать ход напарнику (спасовать). Чем дольше они пасуют, тем больше накапливается денег, но в итоге игра заканчивается, и деньги получает Адам. Выходит, Боб должен сам с собой договориться не пасовать на последнем ходу. Но Адам тоже понимает: если Боб решит не пасовать на последнем ходу, ему не следует пасовать на предпоследнем — и так далее, пока каждый не придет к заключению, что игру необходимо остановить при первой же возможности.

Но нет. Пасуя, люди регулярно позволяют выигрывать уйму денег другим. Дело в том, что они обмениваются — вознаграждают партнера за отсутствие эгоизма и надеются на ответную щедрость, когда придет их черед. Однако вот в чем загвоздка: систематического переключения ролей не наблюдается.

Модель обязательств, предложенная Робертом Фрэнком, в некоторых своих аспектах — идея весьма старомодная. По сути, он утверждает, что нравственность и другие эмоциональные привычки окупаются. Чем бескорыстнее и великодушнее вы себя ведете, тем больше выгод в обществе можете извлечь из сотрудничества. Хотя это и не рационально, но, отказавшись от оппортунизма, вы получаете от жизни больше. Подтекст как неоклассической экономики, так и неодарвинистского естественного отбора — рациональный эгоизм правит миром и определяет поведение людей — неадекватен и опасен. Фрэнк пишет:

«Пряник [Адама] Смита и кнут Дарвина привели к тому, что во многих промышленно развитых странах тема развития характера сегодня практически полностью забыта»¹²⁸.

Учите своих детей вести себя хорошо не потому, что такое поведение дорогого стоит и говорит о превосходстве, но потому, что в конечном счете оно окупается.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.