БИТВА ЗА ИНТЕРПРЕТАЦИЮ

БИТВА ЗА ИНТЕРПРЕТАЦИЮ

Святослав полез на высокую горку. Ноги и руки пока не доставали до ступенек. Свалился. Пока он искал в своем сознании соответствующую реакцию, то есть раздумывал плакать или ругаться, я похвалил его за отвагу: «Ты молодец! Другие дети в твоем возрасте сюда бы и не полезли. А тебе не страшно. Ты упал и не плачешь. Значит, завтра я РАЗРЕШУ ТЕБЕ СНОВА ПРИЙТИ И ПОПРОБОВАТЬ СЮДА ЗАЛЕЗТЬ. ТЫ СМОЖЕШЬ».

Заметьте, если бы я запретил попытку или дал бы ему расплакаться, в сознании осталась бы память о неудаче. Вместо этого он слышит волшебное слово «разрешу». Он победил, пусть даже и, не понимая в чем, пусть и не планировал добиваться какого-то разрешения. Кто из нас омрачает ощущение победы размышлениями о мелочах? На следующий день Святослав не высказал желания пойти на горку. Осторожность взяла верх, а я не настаивал. Через неделю или две он накопил достаточно решимости, чтобы предпринять еще одну попытку. Я даже не берусь вспомнить, была ли она успешной. Но в пять лет он уже не боялся лазить по настоящим горам в Крыму.

Гипотеза

Мы уже говорили, что от рождения ребенок находится в поле сознания матери. Но вот он начинает учиться говорить, и попадает в поле программы общества. Овладевая речью, ребенок создает в своем сознании описание (модель) мира. Теперь даже если он молчит, то все равно ведет с самим собой внутренний диалог, поддерживая уже принятый Образ Мира и расширяя его за счет новой информации.

Но берет он не все.

Человек приучен действовать и даже чувствовать по аналогии. На каждое явление жизни в нашей памяти хранится образ действия, некая форма, куда должны влиться наши чувства, мысли и реакции. Поэтому и дети в окружающей реальности склонны замечать только то, что уже знакомо по описанию. Вот этим-то описанием мира, то есть ответами на вопросы «Что это?» и «Почему?», должны заниматься родители с самого начала. Через объяснение новых слов и понятий у них появляется открытый канал влияния на закладку информации в основу Образа Мира.

Мы привыкли легкомысленно бросаться словами, забыв, что в древности им приписывалась огромная мистическая сила. А может не зря? Пока ученые в этом не разобрались, рекомендую родителям предельно бережно относиться к словам — основному мостику между вами и ребенком.

Мне пять лет. Я в Третьяковской галере с мамой. Я помню зал с огромной картиной Васнецова. На переднем плане юноша в кольчуге с крестом, из груди торчит стрела. Я помню странное чувство, которое затопило мое существо и заставило несколько раз возвратиться к этой картине… Я все смотрел на юношу и… Позднее мама сказала, что я его ЖАЛЕЮ. Но тогда я не знал, как называется это переживание. Моя мама несколько раз пересказывала этот случай, говоря о том, что мне было ЖАЛКО юношу. Так мне и запомнилось: то, что я испытывал тогда, называется словом «жалость».

Слово (знак) и переживание совместились. Но может быть, я испытывал что-то иное? Большее? Может быть, теперь это слово-знак сужает мои границы, задает некую программу, снимая необходимость копаться в нюансах своих чувств. «Определить — значит ограничить», — писал В. Набоков.

Важно не то, что с тобой происходит, а то, как ты к этому относишься.

Способность и необходимость интерпретации появилась, наверное, как приложение к инстинкту самосохранения. Чтобы избежать опасности, нашему волосатому предку надо было вовремя и безошибочно интерпретировать образ, появившийся на сетчатке глаза.

Позднее, уже в безопасности пещеры, в окружении братьев по разуму, было полезно правильно интерпретировать тот или иной жест вождя, человека крутого, скорого на расправу и, увы, немногословного. Вопрос о правильности интерпретации превращался в вопрос выживания.

Случай из жизни

Мальчишки забросили мяч в траву и попросили Светика подать его. Светик был рад оказаться полезным — еще бы, на него обратили внимание. Он зашел в траву и бросил им мяч. Вдруг замешкался, кричит мне: «Я обжегся о крапиву». В голосе — изумление, потом слезы. Идет ко мне, в глазах — обида. Он же сделал доброе дело, а получил боль. Мир несправедлив?

Это, конечно, правда, но ее рано знать пятилетнему ребенку. Он будет бояться жить в несправедливом мире. Я подошел к сыну и деловым (а не сочувственным) тоном спросил:

— Где крапива?

— Вон там.

— Хочешь, я покажу тебе, как она жалит меня, а я терплю?

В Святославе борются жалость к себе и любознательность. Я знаю, любознательность победит. Он кивает. Мы зашли в крапиву, и я сунул свою руку в гущу. Действительно было больно. Светик (обращаясь ко мне, но для себя): «Тебе больно? Но ты терпишь. Ты мужчина. Я тоже».

Он сам смог правильно интерпретировать опыт. Мне даже объяснять больше ничего не пришлось. Пока мы гуляли, боль в обожженной руке заставляла его мысленно возвращаться к происшедшему; я видел, как он украдкой смотрит на свою ладошку, потом на меня. Осмысливает опыт и терпит, терпит…

Через два дня в доме, разыгравшись, налетел на кресло и больно ударился. Но первая мысль явно не о боли, а о том, не будут ли его осуждать. Смотрит на меня и морщится, потирая место ушиба. Я сочувственно качаю головой и пытаюсь грустно улыбнуться, мол, ты и так все понимаешь…

Так вот, он тоже улыбается мне в ответ, пожимает плечами и говорит: «Если бы я был девочкой, я бы сейчас заплакал, но мы мужчины и мы не плачем».

Эта часть Образа Мира у него описана, утверждена и не нуждается в пересмотре, значит, он будет действовать уверенно, не отвлекая энергию на преодоление сомнений.

В счастливой семье ребенок впитывает способы взаимодействия с миром и интерпретации его результатов вместе с молоком матери. Обучаясь словам, он обучается мыслить в соответствии с этими словами. Так он выучивает описание мира, принятое в обществе и «образцы правильного поведения».

Когда воины Чингис Хана, набранные почти насильно из бедняков-пастухов и сбитые беспощадной дисциплиной в бессловесное стадо, шли на приступ, то чувствовали себя героями, а не жертвами…

Опыт собственной интроспекции

В двенадцать, находясь у дедушки в Арзамасе, я руководил отрядом рыцарей, которые в дерзкой атаке опрокинули стойкое сопротивление отряда, собранного на соседней улице. А потом мы играли в футбол с ребятами из деревни, забили гол, и нам банально, по-бытовому, «набили морды». Я с изумлением обнаружил тогда, что не могу сопротивляться. И не то чтобы страх сковал меня. Я просто впервые попал в такую ситуацию. Это была не игра в рыцарей, а реальность, совершенно по-иному окрашенная. И у меня не оказалось образа действий в этой реальности.

Сейчас я это хорошо понимаю. А тогда был просто шок. Я помню, что неделю боялся выходить на улицу, еще месяц — уходить дальше своей улицы. Я даже не испытывал стыда, настолько был силен простой человеческий страх.

«Скользи», — говорила мне мама в детстве. Я не пошел мстить, так как хорошо осознавал свою слабость, но начал заниматься борьбой, чтобы перестать испытывать страх. Я захотел стать свободным. На первых порах мне понадобились сила мускулов и уверенность в себе.

Теперь я понимаю свободу как способность мыслить вне навязанных стереотипов, чувствовать не по заданной программе. Судя по тому, как развивается человеческое существо, этого от нас, в конечном счете, и добивается эволюция. Но первым шагом к внутренней свободе все-таки была решимость побороть простой страх.

Конечно, в моей жизни было много и побед, и поражений, как и у любого. Но я сознательно искал в своих поражениях луч надежды, каждый раз убеждая себя, что победа будет.

Однажды мне приснилось, что за мной гонится некто. Помню ужас, который толкал меня вперед, вдоль каких-то высоких кустов, словно я пытался в них спрятаться. От этого ужаса я и проснулся. Но, осознав, что это был лишь ночной кошмар, я мгновенно заставил себя опять погрузиться в сон, вернуться на то же место и сказать самому себе, а может быть, тому, кто меня преследовал: «Я не убегал, я тебя заманивал» и броситься в атаку. Меня словно вышвырнуло из тоннеля, образованного кустами обратно, навстречу врагу. Кстати, образ врага не помню, по-моему, это был просто сгусток страха. Я рванулся в атаку так рьяно, что меня буквально выбросило из сна. Но уже с чувством победы и облегчения.

Вы можете использовать магию слов. Например, когда внутренняя стихийная энергия бросает ребенка в бег по ледяной дорожке, вы не должны кричать ему: «Стой! А то упадешь!» От таких слов он, скорее всего, не остановится, а, может, и упадет. Куда разумнее крикнуть: «Держись! Не падать!»

И так каждый день, только так.

Понимаю, что думать о каждом слове, адресованном ребенку, трудно, но программа победы в подсознании вашей дочери или сына стоит того, чтобы за нее бороться.