5. Бедное тело

5. Бедное тело

Сама мысль об участии тела в общении, особенно деловом, часто воспринимается как несколько экзотическая и даже не совсем приличная. Тело большинства людей так запущено, заброшено, ему отводятся такие невыигрышные роли: быть «начинкой» одежды (к которой проявляют гораздо больше внимания), отправлять естественные функции, служить источником беспокойства о физическом здоровье, лишнем весе и т. п., постоянно подвергаться критическому сравнению с принятыми на сегодняшний день эталонами, в лучшем случае – получать небольшие порции дополнительных радостей от спорта, танцев, морской воды или банного веника…

Даже люди, обладающие изрядным опытом общения и в этом весьма преуспевшие, часто ведут себя в отношении собственного тела так, как будто это реквизит фотографа (джигит в черкеске на фоне Кавказских гор и прорезь для лица клиента или еще что-нибудь, столь же статичное и «костюмное»). Выразительность, подвижность, много ее или мало, концентрируется в лице, отчасти – в кистях рук, а все прочее как бы «вымирает». Но только «как бы»… «Не было незначительных, ничтожных частей тела: они жили. Жизнь стояла на лицах, как на циферблатах, легко читаемая, вся целиком показывающая время, – в телах она была более разрозненной, более великой, таинственной и вечной. Здесь она не притворялась, здесь она шла, у небрежных – небрежная, у гордых – гордая; сходя со сцены лица, она снимала маску и стояла, как была, за кулисами одежды». Это Рильке пишет о Родене. Проблема та же, но какое уважение, какая серьезная, творческая любовь к этому «заброшенному телу»; не разоблачение, но открытие…

В обыденном общении тело часто невольно рассматривается как «подставка для головы» – а ведь оно на самом деле никуда не девается и продолжает жить своей жизнью, только – в наказание за невнимание и небрежение – эта непризнанная жизнь довольно коварна, а для заинтересованного наблюдателя особенно дорога тем, что не контролируется сознанием и, стало быть, может предоставить такую информацию, которую впрямую не получить. Зигмунд Фрейд предупреждает: «Ибо имеющий глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может убедиться: ни один смертный не способен сохранить ничего в секрете. Если запечатаны его уста, проболтаются кончики пальцев, и измена просочится сквозь малейшие поры его тела».

Что «говорят» глаза или даже кончики пальцев – не новость; но именно в силу меньшей «подотчетности» в роли доносчика скорее выступит колено, спина или… ну, скажем, спина, утратившая свое гордое название. Последнее утверждение вполне буквально и вовсе не преувеличено.

Обратите внимание на то, как по-разному усаживаются на стуле человек, предвкушающий приятную неторопливую беседу и, скажем, раздраженный посетитель, пришедший куда-нибудь «качать права» и принимающий предложение сесть почти с неохотой; первый устраивается в два-три приема; умащивается, добавляя себе удобства каждым перемещением на стуле; мышцы его бедер и ягодиц не напряжены, посадка глубокая, центр тяжести находится довольно низко, вся поза рассчитана на продолжительное существование без дискомфорта и, возможно, без изменений («век бы так сидел»). Все это «сигналит» и самому сидящему, и партнеру по общению о том, что времени впереди достаточно, а никаких неприятных неожиданностей не предполагается. Второй садится жестко, как бы не доверяя этому стулу всего своего веса и сохраняя некоторое напряжение в ногах и той части тела, которой посвящен пример. Если предложение сесть действительно принято с неохотой, настороженно, то несловесное сообщение может быть переведено примерно следующим образом: я, так и быть, сяду, но бдительности не теряю, не надейтесь: вы меня не расслабите своей любезностью.

Кстати, для создания атмосферы внимательного слушания, при котором партнера обычно не торопят, обязательно нужно самому сидеть удобно – походить больше на первый описанный вариант, чем на второй. По незначительным косвенным признакам, наблюдаемым даже у человека, наглухо скрытого массивным столом чуть ли не до ушей, сидение «на краешке» или «на иголках» прекрасно распознается. Поэтому не удивительно, что в список поведенческих проявлений, помогающих создать в момент общения доброжелательную, спокойную атмосферу, в некоторых руководствах включается такое, на первый взгляд, экзотическое условие, как «свободный, мышечно не закрепощенный таз».

Про человека, который посреди благодушного, непринужденного общения и по контрасту со своим покоем и уверенностью неожиданно застигнут сообщением, резко меняющим его роль, ситуацию, общую атмосферу, не зря говорят: «он так и подскочил на стуле». Если рассмотреть этот «подскок» крупным планом, то, скорее всего, окажется, что маленькое, но резкое движение сидящего вверх выполняется, прежде всего, мышцами ягодиц: «не рассиживаться, собраться, мало ли что». Другой часто встречающийся эквивалент дискомфорта с оттенком, скорее, безысходного раздражения – неосознанное покачивание на стуле; бывает оно и в совершенно «конспиративном» варианте, когда в нестерпимо скучной и неприятной ситуации (заседание, совещание, пятиминутка, планерка и другие учрежденческие пытки) сидящий слушатель-жертва время от времени напрягает мышцы бедер и ягодиц, как бы собираясь встать, то есть мышечно опережая желанный финал, репетируя его.

Итак, тело посылает постоянные сигналы самому человеку (который почему-то считает его своей собственностью) и окружающим. О чем еще может оно сообщать?

«Как бы хорошо мы ни были приспособлены к жизни, каждый из нас до какой-то степени отмечен печатью своих неразрешенных конфликтов, зафиксированных в теле или хотя бы в каких-то его частях. Оно может все время отклоняться назад, как если бы мы постоянно чего-то избегали, стараясь держаться от „этого“ подальше. Может всегда быть подано вперед в движении вечного вызова и атаки. Все наше физическое существо может никнуть под давлением силы тяжести – а может своим видом отрицать земное притяжение, стараясь оторваться от опоры и стремясь вверх. Тело может лениво брести по жизни, осторожно пробираться или яростно на нее наскакивать. Мы видим то поникшие плечи, то грудь колесом, то голову в решительном наклоне; видим натянутые спины, или сжатые кулаки, или намертво запертые шеи, или… или… Ноги могут тащиться и подпрыгивать, ступать будто по гвоздям – и по натянутому канату, а то и вязнуть в болоте. Куда ни посмотри, мы окружены хвастливо выставленными на обозрение коленками, нервными пальцами, выбивающими дробь, мучительно переплетенными лодыжками, упрямо вросшими в пол ступнями, вечно целомудренными стиснутыми бедрами, беспомощными шеями, подставленными для заклания, угрожающе поигрывающими плечами». Это – еще один отрывок из чудесной книги T.Schoop, посвященной возможностям воздействия движения на психическое состояние человека. При чтении возникает иллюзия «выключенного звука», как если бы мы вдруг оказались перед необходимостью судить о людях, их отношениях и проблемах только по движениям, позам, пластическим привычкам. Но дело в том, что мы и в жизни во многом опираемся именно на эти источники информации – только в отличие от проницательного взгляда профессионала наши наблюдения не столь тонки и носят гораздо менее осознанный характер.

Наиболее изученным является набор коммуникативных пантомимических реакций, выражающих отношение к партнеру. Известно, что самые общие тенденции этого отношения (приближение и избегание, открытость и закрытость, желание доминировать или подчиняться) передаются пантомимически довольно точно и, как правило, считываются партнером (обычно как смутное впечатление, источник которого люди определить затрудняются, но которому тем не менее доверяют).

Так, различные способы строить свою позу как закрытую (скрещенные на груди руки, сплетенные в замок пальцы, фиксирующие колено сидящего «нога на ногу»; упертые в колени локти и т. д.) соответствуют и внутренней закрытости в контакте. Тот же смысл может иметь разворот в полупрофиль или боком, когда самой близкой к партнеру точкой становится локоть или плечо. «Сворачиваясь в клубок», человек оставляет обращенными к окружающим наиболее жесткие, неуязвимые части тела – те, которыми можно обороняться и нападать, хотя ни о какой физической агрессии со стороны партнера и речи быть не может.

Если чувство комфорта и доверие возрастают, «еж» начинает разворачиваться: вот появилась одна жестикулирующая рука, хотя локоть еще жестко «смотрит в сторону»; вот немного обозначилась передняя поверхность шеи, голова перестала втягиваться в плечи; вторая рука еще держит неподвижное колено, но хватка как будто стала помягче… Вот человек вдохнул и выдохнул чуть глубже – это было невозможно, пока он был «завязан узлом», – немного распрямился; отпустил напряженные мышцы брюшного пресса; нога переместилась на полу на несколько сантиметров и уже не выглядит поджатой под себя…

Рисунок и последовательность «наложения замков» и их снятия очень индивидуальны. Не у всех и не всегда внутренний уход от общения «помечен крестами» так явно, как в нашем примере. Все движения закрытия, отгораживания могут быть (и чаще всего бывают) совершены не в полном объеме: немного съежились плечи, закрылась ладонь; небольшой поворот корпуса от собеседника; лицо остается вполне внимательным, «слушающим» – этого достаточно. Бывает, что отстранение и частичный уход от контакта происходит иначе, сообщение передается другими средствами и по-другому окрашено.

Корпус сидящего распрямляется, плечи разворачиваются, как если бы он, не сходя с места, увеличил дистанцию; для верхней половины его тела она и в самом деле увеличивается. Голова еле заметно поворачивается и откидывается назад, при этом взгляд получает новое направление; как бы сверху и чуть сбоку, независимо от соотношений высоты (роста) говорящих. Руки могут не сплетаться, а напротив, слегка застыть в каком-то нейтральном жесте – кисть напряжена и отогнута, положение ладони соответствует «реплике в сторону», то есть жест направлен как бы немного неточно, мимо партнера. Вся поза безупречна с точки зрения формального соответствия роли внимательного слушателя: она открыта, есть и визуальный контакт, могут быть и короткие, вежливые кивки – скорее, с акцентом не на наклоне, а при выпрямлении шеи, «кивки вверх». Эта лояльность мало кого может обмануть.

В описанных вариантах общее только то, что оба служат уменьшению интенсивности контакта; «сообщения» для партнера сходны по эмоциональному знаку, но существенно отличаются по окраске. Еще один распространенный способ дистанцирования включает как ни странно, максимальное мышечное расслабление: обычно принято считать, что негативное отношение к чему-то или кому-то непременно напрягает, но оказалось, что расслабление тоже может неплохо выражать неудовольствие и служить защитой в ситуации не совсем приятного общения. Оно позволяет уменьшить количество собственных коммуникативных реакций, что само по себе дает и ощущение безопасности, и негативное подкрепление действиям партнера. Этот способ минимизации контакта напоминает умение некоторых животных притворяться мертвыми.

Видимо, три рассмотренных варианта реализации «закрытой» установки в общении будут соответствовать принципиально разным способам решения тремя непохожими людьми проблемы партнера по общению как «нежеланного гостя»: первый его терпит и мучается, второй не пускает дальше порога, а третий, как бы засыпающий в его присутствии, объявляет тем самым, что «хозяина нет дома». Сами по себе все эти (и многие другие) способы не хороши и не плохи, каждый из них может быть на свой лад эффективен – вопрос лишь в гибкости и ситуативной адекватности, отсутствии закрепления только такой реакции на все случаи жизни.

Обратимся вновь к наблюдениям T.Schoop: «Управляться с противоречивыми чувствами и их выражением нелегко. Многие из нас не пользуются всем спектром своей выразительности – как если бы мы однажды выбрали какой-то основной способ переживания, какую-то главную эмоциональную окраску поведения. В свое время она, видимо, служила важной цели или помогала удовлетворять сильную внутреннюю потребность, теперь же запечатывает выход другим реакциям и оттенкам поведения, как будто они портят целостность невольно избранного образа. Эта „выпрямленная“ роль может быть угадана в любой момент, но особенно видим такой упростивший сам себя человек на публике. В любом месте, где собрались знакомые между собой люди, Душа Общества появляется пружинистым шагом; он производит массу шума, приветствует всех подряд – склоняется к рукам пожилых дам, кого-то хлопает по спине, кого-то хватает в охапку, энергично встряхивает чьи-то руки – в общем втягивает всех в водоворот этакого добродушного насилия. Еще бывает Мученик: дверь медленно открывается и впускает человека, а на нем написано, что его грудь следует пронзить кинжалом, протянутую руку вырвать с мясом; спина его создана для побоев, лицо – для оплеух, и весь он полон такого тихого экстаза самоуничтожения и страдания. Ну и, конечно, там будет Нескладеха, Ломовая Лошадь, Милашка, Сноб, Гремучая Змея, Ходячий Анекдот и все, кого еще не хватает для парада однобоких ролей».

За подобной – чрезмерной – характерностью двигательной экспрессии стоит недостаточное разнообразие и способов поведения в ситуациях общения, поскольку само «отлившееся» в однозначный пластический рисунок тело является «продуктом» повторения однотипных реакций, постепенно оформляющих даже анатомическую фактуру. Один из наиболее плодотворных путей интерпретации телесно-пластических особенностей – та же «функциональная физиогномика», о которой речь уже шла. (Проблемы и трудности, связанные с неповторимостью индивидуального опыта, будут такими же и даже более выраженными, поскольку тело осознается и читается менее дифференцирование), чем лицо).

Примером такого перевода устойчивых психологических особенностей на «язык тела»[7] может служить запись учебного занятия С.М.Эйзенштейна со студентами ГИКа:

– Конкретно – какие две решающие черты будут сопутствовать характерности челюсти вашего тупого упрямца?

С мест: – Уши. Глаза. Губы. Скулы.

– Губы больше всего.

– Нос.

– Если подходить к вопросу, как вы подходите, – проще взять анатомический атлас и подряд читать все признаки. Авось нарвешься на правильное! Не надо так подходить. Опять и опять надо себе представить упрямца. Больше того – надо на мгновение стать упрямцем. Стать упрямцем. «Стать» – в первичном смысле этого термина: «занять положение», «стоять» так, как стал бы стоять предельно упрямый человек. Принять его стойку. Упереть челюсть в грудь – и куда направить всю энергию стойки? В слегка наклоненный…

С места: – Лоб.

– «Упершись лбом». Но что «давит» на этот лоб? Что придает ему бодливый упор? Конечно, стойка в целом, начиная с упора ног, но решающей мускульной передачей напора и амортизатором встречного лобового удара будет что?

С места: – Шея!

Рассмотрим некоторые аспекты осанки и походки человека, про которого можно было бы сказать вслед за A.Lowen, что он «крепко стоит на ногах» – не так, правда, крепко, как «упрямец» Эйзенштейна.

Первое, что бросается в глаза, – заметный и ничем не оправданный наклон вперед. И – тяжесть, особенно заметная из-за этого наклона: тяжело повисшие несколько вперед руки, тяжелые плечи, крестец; скругленная как бы под грузом спина. Это отдаленно напоминает боксерскую стойку, но без ее «пружинок» и поворотливости, – так сказать, «стойку на века». Тело тяжело стремится в наступление, как бы таранит верхней половиной какую-то цель – которая, впрочем, может быть давно потеряна, забыта. Ноги вынуждены догонять вечно опережающий их верх, шаг широкий и тоже тяжелый. Если выбирать сравнения в мире экзотической фауны, то такая тяжесть имеет отношение не к бегемоту, а к носорогу: шаг энергичный, нога с силой выбрасывается от бедра и плотно, с очень короткой, но заметной «точкой» ставится на землю, впечатываясь в нее. (Кстати, в реальном почерке – ручкой по бумаге – у такого человека часто обнаруживаются нажим, монотонность, стремление подчеркивать и выделять знаками препинания; в особенности жирны и отчетливы будут как раз точки.) Из-за этих «точек» походка неплавная, состоит из отчетливых тактов-шагов.

Изменить сходу направление движения «носорогу» трудно, это всегда происходит с некоторым опозданием – ноги по инерции проносят по прежней траектории. Такая инертность в сочетании с напряженностью, нажимом может восприниматься как решительность; в действительности он часто проявляет настойчивость, надежность или «волевые качества», не разобравшись в ситуации, то есть тоже как бы по инерции, на основании устаревшей информации.

При всем том к своим ногам есть довольно теплое, можно сказать – любовное отношение: владелец любит их ощущать, помногу ходить, имеет почти что «пунктик» на удобной, долговечной и качественной обуви. (Может одновременно иметь несколько пар кроссовок, а если это женщина, то ее «обувной идеал» – устойчивость каблука, совершенный изгиб колодки и прочный, добротный верх). При случае с наслаждением ходит босиком, поступая со своими ногами примерно так, как хороший хозяин – с лошадью: надо же им и попастись на воле, не все же пахать. Вообще в отношении к телу есть оттенок владения какой-то не очень сложной машиной, и ноги пользуются уважением именно как ее нужная и понятная «ходовая часть». Кстати, при физических заболеваниях предпочитает простые, физические же, методы лечения: растереть, попарить, размять и т. д. При психическом напряжении тоже успешно лечатся физической активностью. Идея же одушевленного тела вызывает недоверие – что, мол, за глупости?

Тип связи ступни с полом или почвой (характер их соприкосновения) очень важен: он во многом задает и прочие характеристики перемещения в пространстве.

Один человек как будто вцепляется в землю пальцами ног, пытаясь удержаться этими «когтями», другой шмыгает ногами, почти не давая себе труда их отрывать; третий, вынося ногу вперед, ведет ее над землей совсем низко, будто прощупывая почву в поисках места, куда можно наступить – в детских спектаклях так изображают походку крадущегося злодея. Четвертый отталкивается от земли, как бы не желая с ней надолго связываться; пятый, с легкой походкой индейца или кошки, прокатывает мягкую ступню по земле так, что каждая точка недолго, но участвует в этом контакте…

Именно этот вариант расценивается профессионалами как наиболее функциональный. Вот что пишет К.С. Станиславский: «Когда я иду домой или в театр и пальцы ног исполняют свою работу в полной мере и до самого конца, я при одинаковой скорости походки прихожу к конечной цели моей ходьбы на пять, семь минут быстрее, чем когда я иду без должного участия в работе ножных пальцев и ступней, прокатывающих через себя движение. Важно, чтобы пальцы, так сказать, „дохаживали“ шаг до самого конца». По нашим наблюдениям, такое естественно присущее чьей-либо походке «дохаживание до самого конца» соответствует целому спектру явлений других рядов: отсутствию скомканности в любых ритмических функциях (например, в дыхании – полный выдох), артикулированной речи без заглатывания окончаний и вообще тенденции к оформленному, завершенному действию; упорядоченному восприятию видимого мира (глаз не «выхватывает клочки», а ровно «впитывает») и даже некоторому плавному, взвешенному течению мыслей. В связи с замеченными соответствиями простое упражнение на «дохаживание», применяемое для обычной, несценической жизни, может использоваться как психотехническое.

Но бывает иногда и так, что то же самое желательное свойство походки несколько утрировано – нога как бы задерживается на пальцах, прежде чем оттолкнуться и передать «полномочия» связи с опорой другой ноге. Ноги словно слегка манерничают (привставание на цыпочки вне функциональной необходимости – вообще телесное действие того же набора, что, скажем, отставленный пальчик на руке или картинно заломленная бровь). В других сферах в этом случае можно ожидать некоторой искусственности, чрезмерной произвольности во всем: такой человек бывает слишком выправлен, «сделан»; его жесты, голос и все остальное, что называется, «строят из себя», то есть оформляются слишком намеренно в соответствии с какими-то импонирующими эстетическими или стилистическими нормами. Высказывания могут быть чуть слишком аффектированными – и несколько банальными; взгляд направлен «куда нужно» и соответственно пропускает множество деталей второго-третьего планов; такой человек часто кажется глупее, чем мог бы быть по своим данным – его мышление лишено живости, «зашорено».

Попытайтесь описать манеру двигаться, в частности походку, нескольких своих знакомых. Чем больше глаголов, тем лучше, а «литературность» в данном случае неважна. Напротив, просторечие и сленг могут выразить суть коряво, но ярко. «Чешет», «пилит», «ломит», «трюхает» или «чапает» ваш знакомый? В глаголах «пилить» и «ломить», употребляемых для обозначения ходьбы, есть оттенки работы, преодоления какого-то сопротивления или препятствий. В отличие от них глагол «чапать» (звукоподражательный, «чап-чап-чап») передает такое качество походки, когда развинченная, ненапряженная ступня небрежно шлепается на землю. Разумеется, у одного и того же человека может быть несколько походок в зависимости от его состояния, настроения. Но «ломить» и «чапать» одновременно нельзя!

Обратите внимание на звук шагов, не ограничиваясь констатацией «легкости» или «тяжести» шага. Вспомните, как чаще всего ноги подводят вашего знакомого, если такое с ним бывает. Он падает вперед на коленки? Поскальзывается, но умудряется удержаться? Оступается на ровном месте?

Что будет, если попытаться его неожиданно сдвинуть – легонько толкнуть или, наоборот, потянуть к себе? Каково его отношение к потере равновесия – это страх и напряжение, отчаянная попытка овладеть ситуацией или он и не пытается «играть» с силой тяжести и, будучи сбит с привычного способа-стойки, готов упасть без всякой борьбы?

Как выглядит его походка издали, по каким признакам ее можно узнать?

Что делают ноги этого человека, когда он просто стоит и, например, с кем-то разговаривает?

Наконец, как бы вы передразнивали его манеру ходить, за что бы «зацепились»?