12.2. Страхи у военных в боевой обстановке[43]

Мифы о бесстрашии солдат в бою разоблачают сами участники войн. «Спокойных нет, это одна рыцарская болтовня, будто есть совершенно спокойные в бою, под огнем, – этаких пней в роду человеческом не имеется. Можно привыкнуть казаться спокойным, можно держаться с достоинством, можно сдерживать себя и не поддаваться быстро воздействию внешних обстоятельств, – это вопрос иной. Но спокойных в бою и за минуты перед боем нет, не бывает и не может быть», – писал участник Первой мировой и Гражданской войн Д. А. Фурманов. «Чувство страха, когда человек в первый раз видел погибшим другого человека, носило довольно своеобразный оттенок: не столько перед самим фактом смерти, сколько перед ее безобразным видом. Страшило не то, что сам умрешь, а то, что вот будешь ты лежать такой раздувшийся, синий, некрасивый, и, может быть, какая-то брезгливость будет у тех, кто на тебя смотрит».

В боевой обстановке в человеке пробуждается инстинкт самосохранения, вызывая естественную эмоцию страха. Вместе с тем в сознании пробуждается необходимость этот страх преодолеть, не показать его окружающим, сохранить внешнее спокойствие. Бой предъявляет к человеку требования, противоречащие инстинкту самосохранения, побуждает его совершать действия вопреки естественным потребностям.

Война как постоянная и серьезная угроза жизни, конечно, есть натуральнейший импульс к страху.

И. П. Павлов

После Второй мировой войны западногерманские специалисты, занимаясь этой проблемой, пришли к парадоксальному выводу: оказывается, зачастую боязнь проявления трусости заставляла солдат совершать смелые поступки. Подвиги являлись следствием фобии, психического отклонения. Измученный страхом солдат предпочитал кинуться навстречу смерти, нежели переносить его.

Военные психологи установили, что 30 % солдат испытывают наибольший страх перед боем, 35 % – в бою, 16 % – после него. Остальные – и до, и во время, и после.

У каждого человека существует индивидуальный предел психического напряжения, после которого начинают преобладать защитные реакции: попытка спрятаться, замаскироваться, стремление уклониться от опасности, покинуть угрожающую обстановку и т. д. Испытывая аффективный страх, некоторые воины цепенеют, не могут сдвинуться с места или начинают бежать, нередко в сторону источника опасности. В таком состоянии психикой человека начинают управлять ее бессознательные уровни.

По оценкам экспертов, около 99 % военнослужащих испытывают в бою страх, при этом у 20–25 % из них он сопровождается тошнотой и рвотой, у 10–15 % – неспособностью контролировать функции мочеиспускания и кишечника.

Многие писатели, пишущие правду о войне, отмечают у солдат эти симптомы страха во время боя, например, Э. Золя, описывающий события Франко-прусской войны 1870–1871 годов: «Безумный страх овладел Морисом. Он обливался потом, испытывая мучительную тошноту, неотразимую потребность бежать со всех ног прочь отсюда и выть. Жан бранил его жесткими словами, зная, что человеку иной раз придают храбрости хорошим пинком. Другие солдаты тоже тряслись. У Паша глаза были полны слез, он невольно тихонько стонал, вскрикивал, как маленький ребенок, и не мог от этого удержаться. С Лапулем приключилась беда: ему так свело живот, что он спустил штаны, не успев добежать до соседнего плетня. Товарищи подняли его на смех, стали бросать в него пригоршнями землю; его нагота была предоставлена пулям и снарядам. Со многими солдатами случалось то же самое; они облегчались под общий хохот, под град шуток, которые придали всем смелость».

Понимая это, совсем иначе воспринимаешь и некоторые моменты, описанные Ярославом Гашеком, участником Первой мировой и Гражданской войн, в книге «Похождения бравого солдата Швейка»: «Во время боя не один в штаны наложит, – заметил кто-то из конвоя. – Недавно в Будейовицах нам один раненый рассказывал, что он сам во время наступления наделал в штаны три раза подряд. В первый раз, когда вылезли из укрытия на площадку перед проволочными заграждениями, во второй раз, когда начали резать проволоку, и в третий раз, когда русские ударили по ним в штыки и заорали „Ура!“. Тут они прыгнули назад в укрытие, и во всей роте не было ни одного, кто бы не наложил в штаны».

В XX веке военная медицина дала точное определение: патологический страх является основным симптомом нарушения психики во время боевых действий.

Его типичную клиническую картину составляют сердцебиение, холодный пот, сухость во рту, дрожание конечностей, охватывающее подчас и все тело, функциональные параличи конечностей, заикание, потеря речи, непроизвольное отделение мочи и кала.

Страх становится фактором, препятствующим совершению эффективной индивидуальной и коллективной деятельности, и это обстоятельство проявляется в очень широком диапазоне последствий: от массовой паники и бегства больших войсковых масс до индивидуальной психологической подавленности, утраты способности ясно мыслить, адекватно оценивать обстановку, вплоть до безынициативности и полной пассивности. Военные психологи США выявили, что в период Второй мировой войны лишь четверть солдат, воевавших в Западной Европе в 1942–1945 годах, была реальными участниками боя, а 75 % уклонялись от непосредственного участия в боевых действиях. При этом лишь 15 % из всех, обязанных в соответствии с обстановкой пускать в ход личное оружие, вели огонь по неприятельским позициям, а проявлявших хоть какую-то инициативу было всего лишь 10 %.

Близкие к этим данные привел генерал Дж. Маршалл. По окончании Второй мировой войны он опросил пехотинцев армии США, вернувшихся с фронта, и установил, что действительно стреляли в противника лишь 30 % респондентов.

Причинами этой пассивности, по мнению американских исследователей, являлись сугубо психологические факторы, особенно различные формы и степень тревоги и страха.

Более поздние исследования в США показали ту же тенденцию: во время войны во Вьетнаме выраженный страх испытывали 80–90 % участников боя, лишь около 25 % солдат применяли оружие в бою, и причиной этого являлось наличие у них страха. Во многом это связано и с тем, что на войне страшно не только быть убитым – страшно убивать.

В годы Великой французской революции, в период массовых казней, солдаты расстрельных команд не справлялись с нервным напряжением и отказывались стрелять. Под Нантом, например, они не выдержали и сами стали кричать своим командирам: «Остановитесь!», рискуя быть причисленными к контрреволюционерам.

Ульрих фон Хассель, оказавшийся в начале войны на Восточном фронте, 18 августа 1941 года сделал в своем дневнике запись об офицере, получившем приказ расстрелять триста пятьдесят гражданских лиц: «Сначала [он] отказался это делать, но ему было сказано, что это невыполнение приказа, после чего он попросил десять минут на размышление и наконец сделал это». Однако «он был настолько потрясен этим, что, получив позднее легкое ранение, твердо решил не возвращаться на фронт».

Страшно не только убивать, но и приговаривать к смертной казни. Это испытывали военные прокуроры, приговаривая к расстрелу солдат, не справившихся со своим страхом. Потому что страшно убивать человека за то, что тот испугался смерти. Военный юрист А. Долотцев вспоминал о зачитывании приговора: «Читаю, а у самого коленки дрожат…»

Страшно бывает и смотреть, как убивают других. Фашистский палач Генрих Гиммлер во время посещения Минска 31 августа 1942 года потребовал расстрелять сто узников местной тюрьмы в его присутствии. Увидев результат первого залпа, Гиммлер едва не упал в обморок. Спустя несколько минут, когда после очередного залпа выяснилось, что две женщины еще живы и их надо добить, у него начался нервный приступ. С тем большей, по-видимому, беспощадностью он старался потом бороться против этого греха мягкотелости у себя и у своих подчиненных.

Часто то, что казалось опасным минуту назад, уступает место другой опасности, а следовательно, и другому страху. Например, страх за себя сменяется страхом за товарищей, страх перед смертью – страхом показаться трусом, не выполнить приказ и т. п. От того, какой из видов страха окажется доминирующим в сознании воина, во многом зависит его поведение в бою [166].

«Главное чувство, которое царит над всеми помыслами на войне, в предвидении боя и в бою, – это чувство страха, – писал в 1927 году участник трех войн казачий генерал П. Н. Краснов. – На войне, под влиянием опасности и страха, рассудок и воля отказываются действовать». Солдаты становятся восприимчивыми к внушению, и их можно как толкнуть на величайший подвиг, так и обратить в паническое бегство.

Страх у солдат бывает разный. Существует так называемая ригидная форма страха. Военнослужащие находятся в оцепенении, лицо серого цвета, взгляд потухший, контакт с ними затруднен: «Что хотите со мной делайте, но я туда больше не пойду».

Л. Н. Толстой описал скрытую форму страха, которая позднее получила название лихорадочной пассивности. Она характеризуется бессмысленной деятельностью, при помощи которой солдаты стараются отвлечься, заглушить свой страх. Иногда человек в состоянии лихорадочной пассивности выглядит как вполне активный, но все сводится к суете «нравственно измученного человека» и в конечном счете грозит срывом задания. В штабах такая «активность» замедляет или даже парализует работу. Конкретным ее проявлением может быть образование новых рабочих групп, которые ничего существенного не делают, кроме организации многочисленных телефонных звонков и радиограмм, противоречащих друг другу.

Еще одним видом страха является паника. Паника, по определению П. И. Изместьева, – это явление коллективного страха в высшей форме ужаса, иногда совершенно необъяснимого, охватывающего войска. Распространяясь со стихийной быстротой, она превращает самое дисциплинированное войско в толпу жалких беглецов. П. Н. Краснов писал: «Паника возникает в войсках или в самом начале боя, когда все чувства бойцов приподняты и страх неизвестности владеет ими, а в обстановке недостаточно разобрались и неприятель чудится везде, или в конце очень тяжелого, кровопролитного, порою многодневного сражения, когда части вырвались из рук начальников, перемешались и обратились в психологическую толпу. Особенно часто возникает паника в непогоду и ненастье. ‹…› Паника рождается от пустяков и создает иногда надолго тяжелую нравственную потрясенность войск, так называемое паническое настроение. Крикнет один трус: „Обошли!“ – и атакующая колонна повернет назад». В начальный период Великой Отечественной таким импульсом, заставлявшим целые части срываться с позиций и устремляться от мнимой опасности, обычно становился крик «самолеты», «танки» или «окружают».

Многочисленные случаи паники в начале Великой Отечественной войны, в период массового отступления советских войск, в значительной степени были вызваны общим состоянием глубокого психологического шока, который испытала армия в столкновении с реальной мощью противника, что решительно противоречило внушенным ей довоенной пропагандой лозунгам и стереотипам.

Очень часто паника возникает, когда солдат сталкивается на поле боя с чем-то непонятным, например с применением противником нового вида оружия. Так, в Первую мировую войну ее вызывали первые применения танков, отравляющих боевых веществ, авиации, подводных лодок; во Вторую мировую – сирен на немецких пикирующих бомбардировщиках, радиовзрывателей, советских реактивных минометов «катюш» и т. д. Этот психологический фактор был использован Г. К. Жуковым в начале Берлинской операции, когда вслед за мощной артиллерийской подготовкой последовала ночная атака танков и пехоты с применением ста сорока прожекторов, свет которых не только ослепил неприятеля, но и вызвал у него паническую реакцию: немцы решили, что против них пущено в ход неизвестное оружие.

Чаще всего паника возникает: 1) при ночных операциях, когда темнота обостряет чувство страха; 2) после поражения или нерешительного боя с большими потерями, подрывающими боевой дух личного состава; 3) при вступлении войск в бой, в момент его завязки, когда всякая опасность преувеличивается воображением. Панике способствуют внезапные, неожиданные действия противника, его мощные огневые удары, психологическое, психотронное, психотропное воздействие, чрезмерная усталость, перенапряжение военнослужащих, распространение деморализующих слухов, настроений при отсутствии официальной информации и др.

Последствия переживания страха солдатами. Длительное переживание страха имеет весьма неприятные последствия. Солдаты впадают в истерику и даже сходят с ума от томительного ожидания очередного выстрела. Парадоксально, но, боясь смерти от пули или снаряда, солдаты порой предпочитали оканчивать жизнь самоубийством.

Например, во время Крымской войны в середине XIX века в английском экспедиционном корпусе покончили с собой двадцать солдат, во время Франко-прусской войны в рядах победителей насчитывалось тридцать самоубийц, в Русско-японскую войну 1904–1905 годов было зафиксировано сто восемьдесят шесть случаев самоубийств среди русских солдат и офицеров, во время Первой мировой войны только в германской армии эта цифра перевалила за пять тысяч.

Чтобы спастись от вездесущего ужаса, люди себя калечили, уродовали, считая это за благо.

Дивизионный врач Пятнадцатой германской пехотной дивизии в своей докладной от 15 августа 1942 года описывал наиболее распространенные случаи членовредительства: «Порок сердца получается вследствие длительного жевания свежего табака или русской „махорки“. Отсюда – потеря дыхания, замирание сердца, сердечные колотья, перебои пульса, рвота. Закупорка вен, получаемая вследствие перетягивания подколенных сгибов ремнем или веревкой; на конечностях ног получаются отеки, похожие на почечные. Сыпь, которая возникает вследствие интенсивного и длительного втирания в кожу керосина, скипидара, кислоты, в особенности если данный участок тела сильно загрязнен. Выпадение прямой кишки, возникающее, если в течение многих дней человек начинает поглощать значительное количество теплой мыльной воды с одновременным поднятием тяжестей. Растяжение связок и перелом кости достигаются обычно пропусканием через свою ступню (переезд) колеса автомашины или повозки. Самострел. Так как самострел руки легко обнаруживается через осевшие на рану крупинки сгоревшего пороха, солдаты простреливали ноги через сапог».

А что люди творили с собой, только чтобы не попасть на фронт!

Ярослав Гашек так описывал разговор солдат, находящихся в госпитале: «Он вам за десять крон сделает такую горячку, что из окна выскочите». «В Вршовицах есть одна повивальная бабка, которая за двадцать крон так ловко вывихнет вам ногу, что останетесь калекой на всю жизнь», «Мне моя болезнь стоит уже больше двухсот крон… Назовите мне хоть один яд. которого я бы не испробовал, – не найдете. Я живой склад всяких ядов. Я пил сулему, вдыхал ртутные пары, грыз мышьяк, курил опиум, пил настойку опия, посыпал хлеб морфием, глотал стрихнин, пил раствор фосфора в сероуглероде и пикриновую кислоту. Я испортил себе печень, легкие, почки, желчный пузырь, мозг, сердце и кишки. Никто не может понять, чем я болен».

«Лучше всего впрыснуть себе под кожу в руку керосин. Моему двоюродному брату повезло: ему отрезали руку по локоть, и теперь ему никакая военная служба не страшна».

А вот свидетельство периода Русско-японской войны 1904–1905 годов: «Некоторые усиленно курили натощак, глотали дым до рвоты, а потом пили воду, крепко настоянную на табаке. Это продолжалось изо дня вдень, целые недели. Когда такой человек являлся в лазарет, тоу него, как у паралитика, тряслись руки и ноги, а лицо выглядело мертвенно-зеленым, с блуждающими мутными глазами. Он и в госпитале, чтобы подольше задержаться там, не переставал таким образом отравлять себя. Иногда это кончалось смертью. Один новобранец гвоздем проткнул себе барабанную перепонку и, не выдержав боли, заорал истошным голосом, кружась и приплясывая, как полоумный. Злонамерение его было открыто. Пошел под суд».

Многие старались заразиться венерическими болезнями, тратили на походы по борделям все свои сбережения и порой подхватывали сифилис, тогда еще не поддающийся окончательному излечению. Гниение заживо представлялось лучшим исходом, чем кошмары войны.

Привыкание к страху. Переживание страха у солдат никуда не исчезает, однако со временем «притупляется» от чрезмерной усталости, истощения сил, моральной подавленности, когда человек становится безразличным к опасности. Такое состояние вызвано длительным пребыванием военнослужащих в экстремальных боевых условиях без отдыха, замены, отпусков. Бывает, что опасность вызывает не страх, а чувство боевого возбуждения, которое связано со своеобразным состоянием чрезвычайной активности. В некоторых случаях осознание опасности вызывает особое состояние, сходное с любопытством или азартом борьбы. И наконец, участие в боях способно до неузнаваемости изменить характер человека, робкого и скромного в мирной жизни, превращая бесстрашие в одно из свойств его личности. При этом необходимо отметить, что бесстрашие заключается все же не в полном отсутствии страха, а в его волевом преодолении.

Способствует притуплению страха то, что солдат на фронте между боями занят множеством дел, о которых ему в силу своих обязанностей постоянно нужно думать и из-за которых он часто не успевает думать о своей безопасности. Конечно, страх обостряется в бою, но он никуда не уходит и в перерывах между сражениями. И человек невольно ищет спасение от него в мелочах солдатских будней, повседневной армейской работы.

Константин Симонов охарактеризовал это следующим образом: «Война не есть одна сплошная опасность, одно ожидание смерти, одни мысли о ней. Если бы это было так, то ни один человек не выдержал бы тяжести войны не только в течение полугода, но даже в течение месяца. Война есть совокупность смертельной опасности, постоянной возможности быть убитым и рядом с этим всех случайностей и особенностей, деталей повседневного быта, который всегда, а не только на войне, присутствует в нашей жизни. Я хочу этим сказать, что человек, даже постоянно находясь в опасности, все-таки не думает о ней все время хотя бы по той простой причине, что он носит белье и, когда может, стирает его, что он греется, ест, пьет, отправляет свои естественные надобности, в общем, делает все то, что так или иначе принято делать в нормальной жизни. Он не только делает все это, но и думает обо всем этом. Думает повседневно и ежечасно. И если человека могли убить вчера, и если он чудом спасается от смерти завтра, то это не значит, что он сегодня нестанетдуматьотом, выстирано его белье или нет; он непременно будет об этом думать. Больше того. Он будет ругаться, если белье не удалось постирать, совершенно забыв в эту минуту, что завтра его могут убить, независимо от того, в каком он будет белье – в чистом или в грязном. Эти бытовые обстоятельства отнимают у человека и время, и нравственные силы. И это не только не плохо, а, наоборот, прекрасно, ибо без этого человек всецело был бы занят мыслями об опасности».

Борьба со страхом. В древности к войскам, проявившим трусость, применялась «децимация» – казнь каждого десятого. «Между двумя огнями» оказывались солдаты XVII–XVIII веков, которые «должны бояться офицерской палки больше, чем врага». За отсутствие стойкости в бою четвертовали, пропускали сквозь строй, заковывали в колодки. Так, в 1702 году после взятия Нотебурга был «повешен Преображенского полку прапорщик да солдат двадцать два человека за то, что с приступу побежали». Во время Прутского похода на каждом ночлежном пункте русской армии устанавливались виселицы – как предупреждение о немедленной казни без суда за всякую попытку к бегству. В годы Семилетней войны прибегали к так называемой политической казни бежавших – им отрубали уши или кисти рук. В октябре 1806 года под Йеной прусским офицерам приходилось вытаскивать из домов разбежавшихся солдат и пороть их, чтобы заставить вернуться в строй накануне решающего сражения. Офицеров разжаловали, бросали в крепость, ссылали.

Известно, что и в Первой, и во Второй мировых войнах в отдельных случаях пулеметчиков, которые должны были прикрывать отступающих до последнего патрона, приковывали к пулеметам, потому что знали, что их нервы могут не выдержать. Так же поступали японские камикадзе из ударных отрядов «тей-синтай», добровольно приковывавшие себя к пулеметам в дотах и дзотах. Тем самым они обрекали себя не только на смерть, но и на возможное сумасшествие.

Поскольку наиболее опасна на войне паника, дезорганизующая деятельность целых войсковых подразделений, то и раньше, и в наше время применяется наиболее действенное средство борьбы с ней – расстрел паникеров. «Честным солдатам» приказывалось стрелять в спину убегающим с поля боя или пытающимся сдаться в плен: «Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою!» Во время Второй мировой войны и в наших, и в немецких армиях использовались заградотряды (пулеметчики), которые стреляли в своих отступающих солдат.

Конечно, уделяется внимание и профилактике, чтобы предотвратить возникновение паники. Так, во время Русско-японской войны командующий Второй Маньчжурской армией генерал Гриппенберг 22 декабря 1904 года издал приказ, в котором среди других указаний о действиях пехоты в бою подчеркивал: «Необходимо также принять меры против паник ночью, в особенности после боя, когда люди настроены нервно и когда достаточно иногда крика во сне кого-нибудь „неприятель“ или „японец“, чтобы все люди вскакивали, бросались к ружьям и начинали стрелять, не разбирая куда и в кого. С этими явлениями нужно ознакомить войска, внушая им в подобных случаях оставаться и не поддаваться крику нервных людей, разъясняя им печальные последствия преждевременных криков „ура“ и паники»[145].

Но гораздо чаще, чем «разъяснения», армейское руководство использовало жесткие репрессивные меры, исходя из принципа «солдат должен бояться собственного начальства больше, чем врага». Так, отмечая случаи массовой сдачи в плен нижних чинов русской армии в Первую мировую войну (не только после нескольких лет сидения в окопах, что можно объяснить усталостью от затянувшейся войны и общим разложением армии, но уже осенью 1914 года), командование издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны как «подлые трусы», «низкие тунеядцы», «безбожные изменники», «недостойные наши братья», «позорные сыны России», дошедшие до предательства Родины, которых «во славу той же Родины надлежит уничтожать». Особенно подчеркивалось, что о сдавшихся врагу будет немедленно сообщено по месту жительства, «чтобы знали родные о позорном их поступке и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена» [146].

Примером борьбы с паникой в период Великой Отечественной войны стали приказы Ставки Верховного главнокомандования Красной армии № 270 от 16 августа 1941 года и наркома обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 года. В первом из них каждый военнослужащий, оказавшись в окружении, обязан был «драться до последней возможности» и, независимо от своего служебного положения, уничтожать трусов и дезертиров, сдающихся в плен врагу, «всеми средствами как наземными, так и воздушными». Особо изощренным видом давления на сознание отступающей армии явился пункт приказа, гласивший, что семьи нарушителей присяги будут подвергнуты аресту [148].

Двадцать восьмого сентября 1941 года генерал армии Г. К. Жуков издал шифрограмму № 4976, где говорилось: «Разъяснить всему личному составу что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны».

Начальник штаба ОКБ генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписал приказ от 5 февраля 1945 года: «За тех военнослужащих вермахта, которые, попав в плен, совершают государственную измену и за это по имперским законам должны приговариваться к смертной казни, отвечают их родные своим имуществом, свободой или жизнью».

Казалось бы, людей не стрелять надо, а лечить, но во время войны это невозможно. Некогда. Другихлюдей нет. И выбивали «клин клином». Со страхом боролись при помощи страха.

В настоящее время во всех армиях используются те или иные способы смягчения нервного напряжения перед лицом возможной насильственной смерти (и своей, и своих товарищей, и неприятеля, которого солдат вынужден убивать). Это и различные химические стимуляторы (от алкоголя до наркотических веществ), и комплекс собственно психологических средств (обращение командира к личному составу, беседы священников и политработников, молитвы и молебны в религиозных формированиях и др.), и звуковые способы воздействия на психику. Последние – барабанный бой, звуки горна, волынки и т. п.; призывы, лозунги и воодушевляющие крики в момент атаки («Ура», «Аллах акбар», «Банзай» и пр.) – как правило, одновременно выполняют целый ряд функций: и вытеснения из сознания воинов чувства страха в минуту повышенной опасности, всегда сопутствующей бою; и мобилизации решимости наступающих; и обострения чувства общности воинского коллектива («На миру и смерть красна»); и устрашения противника, на которого надвигается в едином грозном порыве атакующая масса.

Если раньше при подготовке военнослужащих духовным и психологическим аспектам борьбы со страхом не уделялось должного внимания, так как на первом плане было идейно-политическое воспитание, то в последние годы ситуация изменилась коренным образом. Анализируя боевые действия на Фолклендских островах, в Афганистане, Вьетнаме и Персидском заливе, специалисты убедились в необходимости целенаправленной закалки психики солдат и офицеров в учебной обстановке, максимального приближения ее к боевой. Сегодня надо придерживаться следующей концепции:

1. То, что солдат успешно выдерживает в ходе учебы, он выдержит и в условиях настоящей войны.

2. В первую очередь из всех психологических качеств надо формировать чувство уверенности.

3. Методы и приемы психостимулирований должны быть разнообразными.

Научив подчиненных различать опасность, прогнозировать ее результаты, в соответствии с этим осуществлять свою деятельность в интересах выполнения поставленных задач, можно значительно повысить боеспособность и боеготовность подразделений и частей. Для этого фактор опасности можно моделировать на занятиях в процессе боевой подготовки в мирное время. Следует, однако, учитывать, что учения и тренировки имеют не много общего с реальными боевыми действиями, когда вопрос стоит о жизни и смерти. Поэтому надеяться на полное исчезновение страха с помощью тренировки вряд ли приходится.

В крайне опасных ситуациях боя, когда паника среди личного состава разрастается, ее пресечению может служить немедленное начало боевых действий резервными или соседними соединениями на глазах солдат, охваченных паникой. В войнах прошлого такой прием занимал одно из ведущих мест.

Одним из средств прекращения страха и паники может служить неожиданное появление боевого знамени части перед глазами военнослужащих, охваченных паникой. Положительный результат достигается, как правило, тогда, когда военнослужащие сохранили достаточный уровень боеспособности, сплоченности и имеют определенный боевой опыт.

В качестве средств борьбы со страхом и паникой среди небольших подразделений применяются и громкоговорящие устройства, установленные на вертолетах, боевых машинах.

Борьбе с паникой может помочь и трансляция Государственного гимна или известных маршей, песен, затрагивающих национально-психологические чувства воинов, установка в местах вероятного бегства различного рода предупредительных знаков (в дневное время), различных указателей типа «Осторожно, мины!», «Осторожно, высокая радиоактивность!», имитационных минно-взрывных полос и т. п. Все это делается заранее, с учетом социально-психологических особенностей конкретного подразделения, его подготовленности и боевого опыта.

В первые минуты и часы после паники, когда военнослужащие испытывают чувство горечи, вины, стыда, рекомендуется: давать обнадеживающую информацию; акцентировать внимание на примерах стойкости и мужества в предыдущих боях; организовывать прослушивание информационных материалов с участков фронта; вручать корреспонденцию (письма, газеты журналы) для переключения внимания; читать перед строем письма мирных жителей, рассказывающих о зверствах противника, о нанесенных врагом бедствиях, показывать и давать прослушивать аудио– и видеоматериалы на эти темы; если возможно, организовывать проведение сеанса аутогенной тренировки, релаксации, саморегуляции; организовывать горячее питание, чай, если позволяют условия, предоставлять не менее чем пятичасовой сон.