Пресапиенс, как Homo asapiens

В связи с вышеизложенным, полагаю, мы имеем право говорить о том, что в промежутке между животным предком человека и Homo sapiens существовал вид, который я называю Homo asapiens. Данное выделение, на мой взгляд, не только достаточно хорошо обосновано психологами, психиатрами и психоаналитиками, но и логично (с точки зрения неформальной логики) вписывается в общефилософскую диалектическую концепцию развития, в диалектику отрицания отрицания.

Встает вопрос: каким образом смог выжить «человек безумный» как биологический вид?

Еще в XIX в. великий русский психиатр В. К. Кандинский говорил, что болезнь – это та же жизнь, только в измененных условиях.

У большинства больных инстинкт самосохранения развит даже в большей степени, чем у здоровых людей. Опыт войн показывает, что оставшиеся без надзора обитатели скорбных домов в большинстве случаев вполне способны к самовыживанию наравне с нормальными людьми. Более того, иногда они оказываются даже «хитрее» нормальных. У психохроников часто наблюдается «хитренький» прищур глаз, и их не так-то просто бывает «провести на мякине», потому что они привыкли жить с опаской.

Здесь я могу опереться на результаты собственных двухгодичных наблюдений над сообществом психохроников в специализированном учреждении, которое являлось открытым, будучи предназначено для содержания бездомных психохроников в достаточно продолжительные периоды, когда их состояние не требовало больничных условий. В эти периоды они содержались на лоне природы в специализированном доме-интернате как обычные обитатели домов-интернатов для инвалидов и престарелых и назывались не «больные», не «пациенты», а «обеспечиваемые».

Общение с внешним миром не только не ограничивалось, но и поощрялось. Обеспечиваемые имели право гулять по лесу, тратить свою пенсию на покупки в расположенном неподалеку поселке и даже ездить на электричке в город при условии уведомления о своем отсутствии. Это открывало возможность для бесед, внешнего наблюдения, совместных походов за грибами. В течение двух лет я не только использовал каждую возможность понаблюдать и пообщаться с этими людьми, но и расспрашивал медперсонал, а также директора, который сам не переставал удивляться, а удивляться было чему.

Прежде всего поражало то, что психохроники ни в малейшей степени не считали себя «ущербными» или «недостаточными» людьми. Как ни странно, подобная рефлексия более характерна для здоровых людей. Во-вторых, им было неизвестно состояние «скуки», одно из самых томительных. Для человека оно настолько невыносимо, что великий русский писатель А. Платонов, желая убедительно показать, насколько тому или иному его герою плохо или хорошо, использовал замену: вместо «плохо» и «хорошо» ввел «скучно» и «весело» («ему стало скучно»), что во многом сказалось на общем восприятии художественной действительности его произведений.

Для понимания этих феноменов психики особую значимость имеют идеи школ В. М. Бехтерева и Н. П. Бехтеревой.

Ядром духовного микромира является осознание самого себя. Самосознание появляется не сразу. Большинство людей начинают осознавать себя примерно с четырехлетнего возраста, и если до этого момента можно было говорить о младенце: «в мир пришел человек», то с этого момента уже можно добавлять: «человек разумный». В нашем случае филогенетическое наследие отпечаталось не только в онтогенезе как таковом.

Разумеется, «детское» состояние психики в принципе тоже было бы интересно рассмотреть в качестве рекапитуляции первобытных состояний. Например, такое повсеместное явление, как «детский аутизм» или «странные» неврологические эффекты нормальных младенцев, например, способность смотреть глазами в разные стороны (Рутенбург, 2001. С. 220). У нормальных взрослых эта способность восстанавливается только в состоянии гипноза (там же), который также связан с диссоциацией, т. е. расщеплением психики. На мой взгляд, оба эти феномена находят объяснение в русле идей Э. Кречмера.

Однако нельзя зацикливаться на онтогенезе как таковом. В соответствии с изложенной здесь концепцией, биогенетический закон должен преобладающе проявляться в другом: в патологии взрослых.

«На материале работ школы В. М. Бехтерева было выявлено, – пишет Б. Зейгарник, – как измененное самоощущение в ходе отражательной деятельности больного мозга порождает новую для субъекта деятельность – деятельность самовосприятия. Эта деятельность в связи с постоянством необычных чувствований и их особой значимости для человека становится смыслообразующей, ведущей в иерархии других видов деятельности. Больные забрасывают свои прежние дела и ни о чем не могут думать, кроме собственных необычных состояний и причин их возникновения» (Зейгарник, 1986. С. 56).

Эта неистовая деятельность самопознания, проявляющаяся в патогенезе у психически больного человека, безусловно, имеет филогенетические корни. После филогенетической инверсии психики, когда социальное начало довлеть и требовать своей дани в виде соблюдения условностей общественной жизни, она – эта деятельность самовосприятия, полная необычных чувствований, – попала в разряд патологии наряду со многими другими видами первичной психической деятельности; в то же время в человеческий мир пришла и скука. Аутистам и шизофреникам не бывает скучно с самими собой.

Понятие «устойчивого патологического состояния» широко используется психиатрами для обозначения самых разных форм хронического помешательства.

Н. П. Бехтерева, автор этой концепции, отметила его парадоксальность. «Устойчивое патологическое состояние – один из важнейших факторов адаптации организма к среде, процесс биологически положительный – играет в лечении роль осложняющего фактора, – пишет она. – Это один из многих парадоксов в диалектике проблем жизни, определяющих общие принципы здоровья, выживания, болезни и смерти!» (Бехтерева, 1988. С. 81).

Н. П. Бехтерева старается обходиться без упоминания традиционных нозологических форм, как то: шизофрения, паранойя, олигофрения… Для нас важно подчеркивание ею адаптационного значения УПС (устойчивого патологического состояния). И она совершенно справедливо отмечает парадокс, связанный с этим, потому что на той биологической основе, которая подразумевается в качестве филогенетического фундамента психики человека – будто «мало-помалу» из узкоспециализированного маленького мозга обезьяны образовался мощный универсальный инструмент мыслительной деятельности человека разумного (без перелома, превращения в «свое иное», отрицания отрицания), – остается ссылаться только на парадокс.

Устойчивое патологическое состояние, на мой взгляд, потому имеет такое адаптивное значение, что в филогенезе оно представляло собой именно адаптацию к изменению работы мозга в связи с тем, что устойчивое разделение Я и другой Я у наших предков приказало долго жить в ходе становления единства сознания человека. Устойчивое патологическое состояние – это в просторечии «тихопомешанный», у которого в голове голоса.

Имея глубокие филогенетические корни, патологическое состояние чрезвычайно устойчиво, и эта устойчивость становится при лечении осложняющим фактором. При такой интерпретации феномен УПС, отмеченный Бехтеревой, становится понятен, и парадокс снимается. Устойчивое патологическое состояние психики, т. е. хроническое безумие в самом широком смысле слова, берет начало в архаической форме адаптации пресапиенсов к условиям функционирования их психики в качестве Homo asapiens, а у людей проявляется как рецидив. «Вспомнившись», оно пытается вернуть себе утраченные «права» и заместить собой нормальное самосознание. В таком качестве оно проявляется как форма адаптации, что и затрудняет лечение.

При внешнем наблюдении в Желябужском доме-интернате мне бросалось в глаза, что психохроники, будучи признанными недееспособными, обладают при этом яркой индивидуальностью, в которой безумие странным образом сочетается с инстинктивным здравым смыслом. Именно поэтому они не безлики, к ним легко прилипают клички, отражающие их странные индивидуальности. Одного, например, прозвали Витя-Чуешь: мужчина обладал буквально животным чутьем.

Устойчивое патологическое состояние психики в большинстве случаев является не болезнью, равнозначной по последствиям телесным заболеваниям. Соматическое заболеваниене не может быть способом адаптации, а психопатология в устойчивом состоянии – может. В известном смысле это даже не заболевание, а эволюционный сбой, представляющий собой «соскальзывание» с той эволюционной горы, на который эволюция закатила шар сознания. И там, куда пришлось скатиться, в известном смысле, легче жить.

Задача врача заключается в том, чтобы «вкатить шар» обратно в гору, при том что он не хочет катиться вверх, стремится скатиться в свой первобытный уют. Можно представить себе, какой это Сизифов труд. Поэтому в большинстве клиник предпочитают медикаментозное лечение, которое временно помогает медикам, но не больным: их психика от нейролептиков теряет чувствительность, и человек постепенно превращается в овощ. Не случайно правозащитники борются с медикаментозным лечением как таковым. В Петербурге с такой врачебной практикой активно борется команда Романа Чорного.

Утратив перспективы, психохроники бывают вполне счастливы. Человек разумный без перспектив не может быть счастлив. Сознание – величина векторная, а устойчивое патологическое состояние психики – скалярная. В состоянии УПС для человека останавливается время, вот в чем кардинальное отличие, в остальном больной может быть грамотней всех нормальных. Однако сам пациент этого не понимает и подсознательно прикладывает усилия к тому, чтобы его не вывели из состояния устойчивого патологического равновесия. Он адаптирован, он приспособлен, он живет и по-своему счастлив, ибо четкое, честное осознание жизни подразумевает параллельное знание о смерти.

Если бы УПС было болезнью, ни о какой адаптации не могло быть и речи. Болезнь – это нечто приобретаемое, устойчивое патологическое состояние представляет собой нечто восстановленное, является восстановлением после-животного и не-до-человеческого. Это нечто такое, с чем вполне можно жить, и если бы не современные представления о нормали, данная аномалия была бы высшей формой психики, чем она некогда и являлась.

У животных в принципе не может наблюдаться УПС, потому что им нечего восстанавливать, для них любая психическая аномалия – это болезнь, приводящая в конечном счете к гибели (например, инфекционное бешенство). Только у человека может наблюдаться устойчивое патологическое состояние как фактор адаптации к среде.

Еще из впечатлений от общения с психохрониками запомнилось то, что они во многом внушали уважение к себе. Поражало их чутье, проявляемое в природном формате. Например, там, где «нормальный человек», неплохой грибник, был способен набрать полкорзины грибов, психохроник, тот же Витя-Чуешь, за то же время набирал две. Учитывая данный факт, местные жители перестали ходить в лес за грибами, их доставляли психохроники, меняя ведро грибов на пачку дешевых сигарет.

Н. М. Белый, работавший директором Желябужского специнтерната для взрослых психохроников в самые трудные годы реформ, рассказывал мне об их потрясающей приспособляемости и нацеленности на выживание любой ценой. «Порой мне кажется, – говорил он, – что это не они дураки, а мы». Среди обитателей интерната были также люди с нормальной психикой. С ними, как ни странно, возникало больше психологических проблем, чем с психохрониками. Последние не напивались, не скандалили, не доводили друг друга до попыток суицида, не отбирали друг у друга пенсии и т. д. и т. п.

Почти все они, в отличие от т. н. «нормальных», охотно возились с животными на подсобном хозяйстве, тогда как «здоровых» обитателей богоугодного заведения свиньи и телята интересовали только в виде мяса. Психохроники настолько привязывались к подопечным (и эта привязанность была взаимна), что трудно было принудить их уйти с фермы спать в палату.

С учетом этого психологического феномена интересно было бы пересмотреть историю доместикации животных, особенно самых первых – собак. Только ли фактор использования играл роль? И какую роль сыграли домашние животные в трансформации диссоциированной психики асапиенсов в нормальную сапиентную? В психотерапии общение с животными оказывает огромный эффект. Животные, безусловно, оказали великую услугу человечеству на этапе его становления. Они с их рефлекторной нормальностью и стали первыми психотерапевтами для наших сумасшедших предков. Памятники собаке надо ставить на каждом углу, а не только в Колтушах.

Н. М. Белый (ныне работающий в посольстве РФ в Венесуэле) заметил такую особенность психохроников, как влюбчивость. Их склонность к общению далеко превосходила нормальную. Любой знак внимания со стороны, любое проявление доброты они склонны воспринимать как шаг к отношениям особой духовной близости. Побывав в интернате, я лично убедился в том, что все они поголовно, как женщины так и мужчины, по-детски влюблены в своего директора, которого ласково называли Миколаич. Уверен, что каждому казалось, будто Миколаич особенно выделяет именно его и со своей стороны придает судьбоносную значимость этим духовным «двусторонним» отношениям. На самом деле, этого, разумеется, не было и не могло быть. То, что «психи» воспринимали как персональные знаки внимания, являлось проявлениями служебного долга и человеческой доброты.

Итак, шизофрения находится на стыке биологического и социального в человеке. Многоликость ее простирается от бредоподобного фантазирования до аутизма, полного ухода в себя. Еще одним признаком шизофрении является синдром двойника, когда человеку кажется, будто он раздвоился. Шизофренический бред и аутизм также связаны с расщеплением психики. Больной воображает себя кем-то другим. В 1923 г. французские психиатры Капгра и Ребуль-Лашо, изучая больных с манией преследования, заметили, что эта мания всегда сопровождается симптомом двойника, когда человеку кажется, будто он сам либо кто-то из близких раздвоился.

В состоянии гипноза сознание человека тоже раздвоено. Люди, подвергавшиеся гипнозу, вспоминают, что все происходило как бы не с ними.

У всякого Я всегда есть не-Я, только поэтому Я есть Я. Понятие «собственность» является производным от Я. Обратите внимание: оно имеет смысл только тогда, когда граничит с другой собственностью другого Я. Если нет собственности другого, нет и моей собственности. Впрочем, отсылаю к своей книжке, где понятия Я и «собственность» рассмотрены подробно (Тен, 1991).

Психика человека подобна магниту, который, сколько бы он ни претерпевал дроблений, всегда имеет два полюса. Она внутри-себя диалектична и являет собой тождество противоположностей.

Отсюда можно сделать вывод как о возможностях успеха в лечении, так и о катастрофических неудачах. Лечение бывает успешным, если врачу удается разрушить устойчивую связь и вместо доминирующего Я, принявшего патологическую форму, подставить другое Я, загнанное в подсознание. В случае, если разорвать связь получается, а новую связь во главе с другим доминирующим Я создать не удается, надо говорить о провале лечения и даже о нанесенном больному вреде: ему придется жить с расщепленной психикой. Не случайно психиатры осторожно применяют гипноз. Можно сказать, что это радикальная операция на психике человека. Кстати сказать, в дореволюционной России к врачам, применяющим гипноз, предъявлялось в качестве требования обязательное присутствие второго врача, как при сложной операции.

Необходимо учитывать великое разнообразие самовыражений людей с измененной психикой. Перефразируя Л. Толстого, можно сказать: все здравомыслящие здравы одинаково, все ненормальные ненормальны по-разному. «Один параноик окажется признанным ученым, а другой – душевнобольным, – писал выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин. – Один шизоид – всеми любимый музыкант, поэт, другой – невыносимый бездельник» (Ганнушкин; цит. по: Зейгарник, 1986). Думаю, что естественный отбор способствовал выживанию людей первого, а не второго типа в то время, когда на Земле еще не было Homo sapiens, а был Homo asapiens.