Возвышение потребностей

Возвышение потребностей

Сама природа является действительной частью истории, природы, становления природы человеком.

К. Маркс[62]

Справедливо подчеркивая культурно-историческое происхождение психики человека, мы подчас недооцениваем принцип историзма. Протест против вульгарной биологизации оборачивается чрезмерным социологизмом, в результате чего жизнь человеческих существ как бы вырывается из общей истории развития живого на нашей планете. Вместе с тем наука уже не раз встречалась с рядом универсальных принципов, которые обнаруживаются и в деятельности высших, социальных форм существования живой природы, и на дочеловеческих этапах эволюции. Назовем в качестве примера принцип обратной связи или категорию потребности как основы и движущей силы поведения любых живых систем, включая потребности существования и развития человеческих сообществ.

Нам представляется, что к числу таких универсальных принципов относятся и общие правила возникновения нового, ранее не существовавшего, независимо от того, идет ли речь о появлении новых форм живых существ в процессе биологической эволюции или о принципиально новых достижениях творческой деятельности человека в виде научных открытий, технологии, произведений искусства, этических норм и т. п. «Природой творчества является творчество природы» (Б. М. Рунин)[63].

Сразу же подчеркнем, что констатация черт сходства биологической эволюции с творческой деятельностью мозга ни в коей мере не означает сведения социально детерминированной психики человека к биологии, равно как и переноса законов психики на процесс биологической эволюции. Речь идет о наличии общих закономерностей, которые проявляют себя на различных уровнях первоначально биологического, а затем культурного развития живой природы, включающей общественного человека. Ведь, когда мы обнаруживаем универсальный принцип обратной связи в регуляции физиологических (даже биохимических!) процессов и в управлении общественным производством, мы отнюдь не «сводим» это производство к схемам регуляции кровяного давления, равно как и не «распространяем» принципы социального управления на физиологию. Надеемся, что это положение больше не требует дополнительных разъяснений.

Мысль о сходстве процесса возникновения новых форм живых существ («творчества природы») с творческой деятельностью мозга высказывали многие, в том числе К. А. Тимирязев[64]. Значение вторичного отбора временных нервных связей путем их сопоставления с действительностью подчеркнул И. П. Павлов, обсуждая механизм первой стадии выработки пищевого условного рефлекса, где в качестве сигнала был использован звуковой раздражитель — тон. «Когда связь с этими другими тонами действительно не оправдывается, — разъяснял Павлов, — тогда присоединяется процесс торможения. Таким образом, реальная связь ваша становится все точнее и точнее. Таковым является и процесс научной мысли. Все навыки научной мысли заключаются в том, чтобы, во-первых, получить более постоянную и более точную связь, а во-вторых, откинуть потом связи случайные»[65].

В свете этого высказывания И. П. Павлова представляется совершенно необоснованным предложение Карла Поппера «заменить» теорию условных рефлексов теорией формирования гипотез и их последующей проверки (селекции). «Я полагаю, — пишет Поппер, — что организм не ждет пассивно повторения события (или двух), чтобы запечатлеть или зарегистрировать в памяти существование закономерной связи. Скорее организм пытается навязать миру догадку о закономерности... Не ожидая повторения событий, мы создаем догадки, без ожидания предпосылок мы делаем заключения. Они могут быть отброшены. Если мы не отбросим их вовремя, мы можем быть устранены вместе с ними. Эту теорию активного предложения догадок и их опровержения (разновидность естественного отбора) я предлагаю поместить на место теории условного рефлекса...»[66]. В ходе дальнейшего изложения мы постараемся показать, что генерирование гипотез и их отбор представляют необходимые и взаимодополняющие моменты высшей нервной деятельности. Их физиологической основой являются в первую очередь принцип доминанты, открытый А. А. Ухтомским, и условный рефлекс И. П. Павлова.

В сущности, творческая деятельность человека есть проявление на качественно новом уровне универсальных тенденций самосохранения и саморазвития живой природы, будь то все более полное и специализированное освоение ранее занятой зоны (аллогенез в биологической эволюции) или выход в новую зону (арогенез). Эти две основные формы филогенеза напоминают две разновидности творчески-познавательной деятельности человека: мы имеем в виду детальную разработку более или менее знакомых явлений наряду с «прорывом» познающей мысли в качественно новую сферу познаваемой действительности.

Процесс развития требует накопления новой ценной информации, причем под ценностью информации мы, вслед за А. А. Харкевичем, будем понимать возрастание вероятности достижения цели (удовлетворения потребности), благодаря получению данного сообщения[67]. «Входе биологического развития, — пишет М. В. Волькенштейн, — возрастает не только ценность информации, наличествующей в организме, но и способность биологических систем к отбору ценной информации... Отбор ценной информации лежит в основе всей творческой деятельности человека»[68]. Эта ценная информация может быть либо выделена из маскирующих ее «шумов» (обнаружение объективно существовавшей, но ранее не познанной закономерности), либо создана заново в виде «второй природы» — произведений искусства, технических сооружений и т. п.

Подчеркнем, что и в случае приобретения ценной информации путем ее извлечения из шума включается механизм выдвижения гипотез, т. е. таких рекомбинаций ранее накопленного опыта, соответствие которых действительности должно быть установлено в ходе дальнейшей проверки. Жизнь показывает, что такой механизм значительно ускоряет процесс познания по сравнению с выделением информации из шума путем чисто статистического накопления полезных сигналов. «Формой развития естествознания, — утверждал Энгельс, — поскольку оно мыслит, является гипотеза... Если бы мы захотели ждать, пока материал будет готов в чистом виде для закона, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование, и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона»[69].

Говорить о сходных чертах органической эволюции («творчества природы») и творческой деятельности человека можно только в том случае, если в динамике творчества мы обнаружим аналоги основных компонентов эволюционного развития, а именно: 1) эволюционирующую популяцию; 2) изменчивость, ценность которой выясняется лишь вторично; 3) отбор; 4) фиксирование результатов этого отбора. Мы полагаем, что такие аналоги существуют.

Напомним, что, хотя элементарной единицей эволюции является популяция, а не отдельная особь, отбор действует только на уровне особей. В сфере творческой деятельности человека эволюционирует его опыт, неизбежно включающий в себя присвоенный субъектом опыт других людей, в том числе опыт предшествующих поколений. Однако этот коллективный опыт, совокупность знаний, умений, технологии, этических и эстетических норм, т. е. культура в целом, пополняется открытиями и достижениями, первоначально возникающими не в абстрактной «культуре», а в конкретной индивидуальной голове творящего субъекта.

Под изменчивостью мы будем понимать такие трансформации хранящихся в памяти следов (энграмм), такие их рекомбинации, такое ассоциирование этих следов, чье соответствие или несоответствие объективной действительности устанавливается лишь позднее. Подобные вариации следов ранее полученных впечатлений мы назвали в 1966 г. «психическими мутациями», хотя, возможно, их правильнее аналогизировать с рекомбинацией генов[70]. В дальнейшем изложении мы будем употреблять выражение «психическая мутация» как обозначение любой модификации хранящихся в памяти энграмм, чья ценность и адекватность реальной действительности подлежат выяснению. В случае установления подобной адекватности психическая мутация оказывается объективно верным отражением действительности, хотя это отражение и носит вторичный по сравнению с рекомбинированной памятью характер.

Отбор модифицированных и рекомбинированных энграмм (догадок, гипотез, предположений) осуществляется в несколько этапов. Вначале он производится путем сопоставления с непосредственным опытом субъекта, а затем вступает в действие критерий общественной практики, в ходе которой уточняются истинность нового знания и его ценность, т. е. способность служить удовлетворению каких-либо человеческих потребностей — биологических, социальных или идеальных.

Результаты отбора фиксируются в памяти субъекта и передаются другим людям — как современникам, так и представителям следующих поколений.

Сигнальное (не зафиксированное в генах) наследование существует уже у животных в виде, например, обучения приемам охоты или мелодии пения у некоторых птиц. Но подлинное культурное (или социальное) наследование присуще только человеку, благодаря наличию у него второй (речевой) сигнальной системы действительности. «Культурное наследие или унаследование традиций, — пишет эволюционист В. Грант, — это вся совокупность знаний, представлений, искусств, обычаев и технологических навыков, которыми располагает данное человеческое сообщество в любой данный момент своей истории. Вся эта сумма знаний и традиций — результат открытий и изобретений, сделанных предшествующими поколениями. Она передается и будет передаваться из поколения в поколение путем обучения в широком смысле этого слова»[71].

Теперь, когда мы уточнили содержание используемых понятий, рассмотрим более детально основные этапы творческой деятельности, сопоставляя их с ключевыми положениями эволюционной теории.

Изменчивость. Применительно к творческой деятельности мозга можно сказать, что динамическим фактором, инициирующим и побуждающим генерирование психических мутаций, является сила актуализированной потребности (мотивации), а факторами, вероятностно детерминирующими («канализирующими») содержание мутаций, — качество этой потребности и вооруженность творящего субъекта запасом навыков и знаний.

Экспериментально показано, что при демонстрации человеку неопределенных зрительных стимулов количество стимулов, ассоциируемых с пищей, нарастает по мере усиления голода. Это правило справедливо не только для биологических потребностей типа голода или жажды, но имеет универсальный характер: непосредственно не контролируемая сознанием интуиция всегда работает на потребность, доминирующую в иерархии потребностей данной личности. Зависимость интуиции от главенствующей потребности (материальной, социальной, познавательной и т. д.), устойчиво доминирующей в системе мотивов данного субъекта, необходимо учитывать в сфере профессионального отбора и практики воспитания. Без выраженной потребности познания (ньютоновского «терпения думать об одном и том же») трудно рассчитывать на продуктивную деятельность в науке. Если решение научной проблемы является для субъекта лишь средством для достижения каких-то иных (например, социально престижных) целей, его интуиция будет генерировать гипотезы и идеи, связанные с удовлетворением соответствующих потребностей. Шанс на принципиально новое научное открытие в этом случае сравнительно невелик.

Ярким примером «канализации» психических мутаций актуальной потребностью могут служить сновидения. И. П. Павлов считал сновидения результатом хаотической, бессистемной деятельности больших полушарий головного мозга, т. е. совершенно случайными комбинациями нервных следов. Для З. Фрейда сновидения были вполне упорядоченным сообщением о вытесненных в подсознание неудовлетворенных влечениях и конфликтах, только сообщением, зашифрованным особым символическим кодом. Зная код, можно прочесть содержание сновидения, как любой другой текст. По-видимому, обе точки зрения неверны. Скорее всего, содержание сновидений лишь вероятностно определяется характером мотивационной доминанты, сообщающей содержательной стороне сновидений некоторую тенденцию, направление, в рамках которого следы комбинируются и варьируются достаточно случайно.

Может вызвать удивление тот факт, что человек длительное время сохраняет в памяти и передает другим людям психические мутации, соответствие которых действительности не только не получило подтверждения, но подчас весьма сомнительно. Мы имеем в виду «вещие» сны, предрассудки и заблуждения. Длительное сохранение такого рода мутаций в значительной мере определяется их социальным отбором, о чем специально речь пойдет ниже. Вместе с тем подобная живучесть напоминает биологический феномен конвариантной редупликации, т. е. наследование мутаций, их передачу следующим поколениям. По аналогии с этим феноменом длительное сохранение психических мутаций не только в памяти отдельного субъекта, но и в общем фонде культурного наследия имеет свою положительную сторону. Ведь иногда окончательная проверка жизнеспособности «безумной идеи», ее соответствия или несоответствия действительности требует достаточно продолжительного времени. Вот почему наряду с апробированными знаниями в общий объем интеллектуальных накоплений включаются и гипотезы, отвергаемые современниками.

Вторым фактором, канализирующим содержание психических мутаций, является вооруженность субъекта знаниями, навыками, впечатлениями и т. д. Совершенно очевидно, что гипотеза, приведшая к открытию периодического закона, не могла возникнуть у человека, не обладавшего знанием химических свойств и атомного веса элементов, хотя сам по себе этот запас знаний не гарантирует рождения гипотезы.

При крайней ограниченности наших знаний о нейрофизиологических основах творческой деятельности мозга можно указать на отдельные факты, заслуживающие внимания и дальнейшей разработки.

Большую роль здесь несомненно играет правое (у правшей) неречевое полушарие мозга, связанное с оперированием чувственно непосредственными образами, с музыкальными и комбинаторными способностями. Свойство сновидений заменять абстрактные понятия конкретными (зрительными, слуховыми и т. д.) образами[72] интересно сопоставить с наблюдениями исследователей творчества, показавшими, что в процессе обдумывания какой-либо теоретической проблемы ученые нередко склонны временно заменять отвлеченные понятия их чувственно наглядными моделями. «На первой стадии рождения новой идеи, — пишет математик Ж. Адамар, — многие используют расплывчатые образы, а не мышление в словах и точных алгебраических знаках»[73]. С этим наблюдением согласен психолингвист Р. Якобсон: «... внутренняя мысль, особенно когда это мысль творческая, охотно использует другие системы знаков, более гибкие и менее стандартизированные, чем речь, и которые оставляют больше свободы, подвижности творческой мысли»[74]. Отмеченное нами сходство сновидений с творческим актом отнюдь не означает, что открытия делаются во сне: единичные случаи таких открытий — скорее исключение, чем правило. Например, 69 опрошенных математиков сообщили, что они никогда не видели математических снов[75].

Принципиально важным для понимания нейрофизиологических основ творчества является механизм доминанты, описанный А. А. Ухтомским, способность доминантного очага возбуждения придавать явлениям действительности и их следам объективно не присущее им значение, например значение сигналов опасности, каковыми на самом деле они не являются. Нейрофизиологические механизмы доминанты практически совпадают с первоначальной стадией генерализации условного рефлекса, о которой говорил Павлов в приведенном нами высказывании[76]. В случае затруднений с удовлетворением какой-либо потребности по мере роста эмоционального напряжения нередко наблюдается феномен вторичной генерализации, т. е. обратный переход узкоспециализированного условного рефлекса в доминантное состояние. С этим феноменом мы познакомились на примере пищевых ассоциаций у голодного наблюдателя. Вторичная генерализация, столь характерная для деятельности эмоционально возбужденного мозга, напоминает дестабилизирующее влияние эмоционального стресса в процессе эволюции. По мнению Д. К. Беляева, эмоциональный стресс усиливает разнообразие, с которым оперирует естественный отбор, и тем самым ускоряет эволюцию[77].

Длительно сохраняющийся, устойчивый очаг возбуждения может привести к повышенному содержанию в тканях мозга норадреиалина, который в свою очередь способен повысить чувствительность синаптических мембран нервных клеток к ацетилхолину. В результате произойдет замыкание временных нервных связей — не благодаря сочетанному во времени действию внешних стимулов, а первично, «изнутри». Другой возможный механизм первичного замыкания предположил А. И. Ройтбак[78]. Мощный очаг возбуждения будет сопровождаться накоплением межклеточного калия, под влиянием которого активируется миелинизация аксонных окончаний, и ранее неэффективные синапсы станут эффективными. Таким образом, гипотеза о возможности первичного замыкания временных нервных связей в принципе не противоречит данным современной нейрофизиологии.

Для психофизиологии творчества важны и функции гиппокампа — отдела мозга, регулирующего поток информации, извлекаемой из памяти. Структуры гиппокампа обладают высокой чувствительностью к действию химических галлюциногенов с характерными для них причудливыми сочетаниями зрительных и слуховых образов. Весьма вероятно, что именно на уровне гиппокампа мотивационное возбуждение оказывает влияние на количество и качество извлекаемых из памяти энграмм, участвуя в формировании сновидений, а в состоянии бодрствования — в генерировании психических мутаций. Не случайно лишение так называемого быстрого сна сказывается у людей на решении творческих задач типа теста Роршиха, а доля быстрого сна у спящего человека возрастает в ситуациях, требующих творческого подхода к решению стоящих перед человеком проблем и мотивационных конфликтов[79].

Изменчивости хранящихся в памяти следов способствует избыточность энграмм — свойство мозга фиксировать и те детали внешнего стимула, которые не представляются актуальными, приспособительно значимыми в момент восприятия. Такое запоминание «впрок», «на всякий случай» резко повышает детерминирующий потенциал прошлого опыта, нацеливая его на прагматически неопределенное будущее[80].

Итак, психические мутации — принципиально новые модификации хранящихся в памяти энграмм, их комбинации, непосредственно не вытекающие из ранее накопленного субъектом опыта (включая присвоенный им опыт других людей), — представляют тот исходный материал, который подлежит последующему отбору. Этот отбор осуществляет социально детерминированное сознание человека, вначале путем сопоставления гипотезы с имеющимся знанием, а затем благодаря критерию практики — экспериментальной, производственной и общественной в самом широком смысле слова.

Отбор. В процессе биологической эволюции наблюдаются две разновидности выживания: благодаря лучшей адаптированности к среде каждой отдельной особи и с помощью высокой плодовитости. Последняя форма не обязательно связана с лучшей защищенностью. В сфере творчества отбору по приспособленности, по-видимому, соответствует отбор психических мутаций, адекватных объективной действительности, т. е. гипотез и догадок, выдержавших сопоставление с этой действительностью. Но жизнеспособными могут оказаться и такие мутации, которые не имеют своего реально существующего эквивалента: бог, черт, Земля, покоящаяся на слонах, телепатия, телекинез и т. д. Удовлетворяя ту или иную человеческую потребность в упорядочивании представлений об окружающем мире, в канонизировании социальных норм и т. д. такого рода мутации-мифы приобретают широкое распространение и за отсутствием подлинных знаний о мире передаются от поколения к поколению, овладевая сознанием множества людей.

Наличие обостренной потребности объясняет стремительное распространение (копирование, тиражирование, своеобразную «плодовитость») всякого рода слухов, псевдонаучных сенсаций и домыслов, в то время как подлинные открытия, родившиеся из гипотез, подтвержденных тщательной проверкой, могут длительное время оставаться достоянием узкого круга специалистов. Только претворившись в технологию, в новые способы производства, открытия и изобретения входят в жизнь широких масс населения, становятся общеизвестными.

Имеют свою аналогию и такие типы отбора, которые в биологии получили наименование направленного, стабилизирующего и дизруптивного отбора. Направленный отбор наблюдается при изменении среды или при адаптации к вновь освоенной среде, когда элиминируются наименее приспособленные особи с присущей им наследственностью. Такой тип отбора гипотез имеет место в случае определившегося и кажущегося достаточно перспективным направлением поиска отсутствующих решений. Сознание будет исходно отбрасывать предположения, далекие от господствующего круга идей.

Когда популяция хорошо приспособлена к среде, стабилизирующий отбор удаляет крайние вариации, возникающие в результате мутаций, потока генов, расщепления и рекомбинации. Так относится к психическим мутациям догматическое сознание, ориентированное на сохранение сложившихся представлений.

При дизруптивном отборе в полиморфной популяции, осваивающей неоднородную среду обитания, адаптивную ценность представляют именно крайние варианты изменчивости, а наименее ценны «усредненные» особи. Подобный тип отбора характерен для творческого процесса, где возникшая проблема не находит сколько-нибудь готовых предпосылок ее разрешения. Требуются поистине «безумные идеи», крайние варианты психического мутагенеза.

В процессе биологической эволюции индивидуально приобретаемая (фенотипическая) пластичность задерживает выбраковку и обеспечивает популяции время, необходимое для появления новых генетических вариаций (мутаций), т. е. время для генетической реакции на изменившиеся условия среды. Нечто подобное мы находим и в сфере творчества. Модификации, уточнения, подновление старых теорий, способов производства и социальных норм продолжается до тех пор, пока появление принципиально новых гипотез не приведет к качественному скачку в творческом и практическом освоении изменяющейся действительности.

Ограничения. Биологическая эволюция предполагает диалектически противоречивое сочетание тенденций изменчивости и стабилизации. Сохранению вида способствуют специальные изолирующие механизмы: внешние (изоляция видов во времени и пространстве, экологическое и механическое препятствие к скрещиванию) и внутренние (несовместимость, нежизнеспособность гибридов, их стерильность и разрушение). Функция этих механизмов состоит в том, чтобы удерживать свободное скрещивание и создание рекомбинаций в пределах, полезных в приспособительном отношении.

Нечто подобное мы находим и в области творчества, где специальные механизмы удерживают генерирование психических мутаций в пределах, не позволяющих творческому процессу превратиться в слепое угадывание или психопатологию. Эти механизмы также можно разделить на внешние и внутренние. К разряду внешних ограничителей следует отнести влияние традиций и достигнутого уровня мыслительной деятельности. Как мы уже писали выше, хотя сознание непосредственно не вмешивается в процесс психического мутагенеза, оно оказывает опосредствованное влияние на этот процесс формулировкой вопросов, подлежащих разрешению.

Не менее эффективны и механизмы внутренней защиты. Если нарастание пищевой потребности на первых этапах ведет к увеличению пищевых ассоциаций при экспозиции субъекту неопределенных зрительных стимулов, то после суточного голодания количество таких ассоциаций уменьшается. Иными словами, здесь включается механизм, который препятствует беспочвенным фантазиям и ориентирует субъекта на анализ реальной действительности, способный привести к удовлетворению имеющейся у него потребности[81]. Наличие контролирующих психические мутации механизмов выступает особенно наглядно при сопоставлении гипотез ученого или замыслов художника с содержанием сновидений, не говоря уже о бреде и галлюцинациях больного мозга. Хотя тема «гений и безумство» занимала умы на протяжении столетий, сегодня совершенно очевидно качественное различие между озарением здорового творческого мышления и психопатологией. Искусством может быть только то, что духовно здорово, утверждал Ван Гог. «Творить, — по мнению А. Пуанкаре, — это означает не создавать бесполезных комбинаций, а создавать полезные, которых ничтожное меньшинство... Бесплодные комбинации даже не придут в голову изобретателю. В поле зрения его сознания попадают лишь действительно полезные комбинации и некоторые другие, имеющие признаки полезных, которые он затем отбросит»[82].

Приведенное высказывание не следует понимать буквально. Творчество — это отнюдь не сплошные озарения и успехи. Достаточно вспомнить работу выдающихся ученых, предшествовавшую открытию, черновики великих писателей, эскизы художников и зодчих, чтобы понять, сколь невелик процент «полезных комбинаций» по сравнению с «тысячами тонн словесной руды», о которых говорил Маяковский. Мы процитировали А. Пуанкаре лишь для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, что деятельность сверхсознания (интуиции, психического мутагенеза) — не калейдоскоп, не бросание орла и решки, но процесс неосознаваемого поиска, имеющий свои, пока что неведомые нам правила рекомбинирования ранее накопленного опыта.

Не менее существенна разница между догадками дилетанта и творческими гипотезами профессионала, хотя дилетант порой и может нащупать верный путь к решению проблемы. И снова здесь напрашивается аналогия с биологической эволюцией. Примитивные организмы элиминируются хищниками неизбирательно, поэтому их эволюция протекает очень медленно. Сложные организмы, способные к активному расселению и сопротивлению, к быстрому бегу, элиминируются избирательно в зависимости от эффективности их действий, благодаря чему они эволюционируют гораздо быстрее. Здесь возникают сложные обратные связи организма со средой, которые влияют на направление филогенеза и ускоряют его течение[83]. Надо ли говорить, что ход порождения гипотез, их отбор и выдвижение новых идей протекают у талантливого и вооруженного знаниями профессионала совершенно в иных временных интервалах, чем более или менее случайное угадывание даже одаренного дилетанта.

Прогресс. Новые формы живых существ появляются преимущественно в изолированных периферических популяциях, отделившихся от свободно скрещивающейся предковой популяции. Возникновение новых крупных биологических групп совпадает, как правило, с занятием этой группой ранее не освоенных адаптивных зон. Этот процесс чрезвычайно напоминает те благоприятные условия для порождения и развития новых идей, которые складываются в немногочисленных, как бы изолированных от господствующих научных представлений группах исследователей. Примером такой «дочерней популяции» может служить, скажем, «Копенгагенский кружок» физиков или школа Павлова при жизни своего основателя. Связь появления новых групп живых существ с занятием новой адаптивной зоны сопоставима с бурным развитием оригинальных научных идей на «свободных территориях», в том числе в зонах, граничащих с различными отраслями знаний (биофизика, молекулярная биология, кибернетика и т. д.).

Наиболее важным признаком прогресса в органической эволюции считается способность управлять средой, что ведет к уменьшению зависимости от ее изменений. Нарастающая специализация не может быть признана критерием прогресса, потому что она препятствует освоению новых сред и часто заканчивается тупиком. «Прогрессивная эволюция слагается из приспособлений к ряду последовательных сред, все более отдаляющихся от первоначальной среды, в которой обитали предки»[84]. Прогресс есть «постепенное завоевание сред». Это определение В. Гранта почти текстуально воспроизводит идеи В. И. Вернадского и А. А. Ухтомского. После возникновения того, что Вернадский назвал ноосферой, освоение окружающего пространства приобретает не только физический, но и интеллектуальный характер: так наука осваивает глубины Вселенной, физически недостижимые для человека.

Рассматривая эту тенденцию на уровне потребностей, инициирующих индивидуальное поведение, А. А. Ухтомский считал, что основной тенденцией в развитии мотивов является экспансия в смысле овладения средой во все расширяющихся пространственно-временных масштабах (хронотопе), а не редукция как стремление к «защите» от среды, уравновешенности с ней, разрядке внутреннего напряжения[85]. Таким образом, освоение окружающего мира в свете идей Вернадского—Ухтомского включает в себя: 1) физическое заселение путем роста и размножения (место в геосфере); 2) необходимость занимать определенную позицию среди других живых существ своего и чужих видов (место в биосфере, которое на уровне человека становится местом в социосфере); 3) интеллектуальное освоение мира путем присвоения уже имеющихся культурных ценностей и познания неизвестного предшествующим поколениям (место в ноосфере). Эта тенденция развития («потребности роста» — по терминологии западных авторов) может реализоваться только благодаря ее диалектическому единству со способностью к сохранению живых систем и результатов их деятельности, благодаря удовлетворению «потребностей нужды».

О самодетерминации поведения и творчества. Процесс самодвижения живой природы предстает как диалектически противоречивое единство тенденций самосохранения и саморазвития. Признавая наличие самодвижения, саморазвития и самосохранения, мы тем самым предполагаем и факт самодетерминации этого развития, поскольку в противном случае его «самость» теряет смысл. Однако большинство авторов считает самодетерминацию свойством, присущим только высшим и наиболее сложным живым существам. «Свободный выбор, — пишет Д. И. Дубровский, — ... это особый тип детерминации — самодетерминация, присущая определенному классу высокоорганизованных материальных систем»[86]. Современное естествознание знает два источника детерминации поведения живых существ. Это — либо врожденные формы поведения, детерминированные процессом филогенеза, либо индивидуально приобретенный опыт, детерминированный влиянием внешней (для человека — прежде всего социальной) среды, т. е. воспитанием в широком смысле. Откуда же берется, что из себя представляет загадочное «третье», дающее основание говорить о самодетерминации?

Оно исчезает, как только исследователь пытается сколько-нибудь детально обсудить вопрос об источниках самодетерминации. В качестве примера приведем рассуждение Р. Сперри — одного из первооткрывателей функциональной асимметрии головного мозга. «Принятие решений человеком не индетерминировано, но самодетерминировано. Каждый нормальный субъект стремится контролировать то, что он делает, и определяет свой выбор в соответствии со своими собственными желаниями... Самодетерминанты включают ресурсы памяти, накопленные во время предшествующей жизни, систему ценностей, врожденных и приобретенных, плюс все разнообразные психические факторы осознания, рационального мышления, интуиции и т. п.»[87]. Но ведь и память, и структура потребностей («желаний»), присущих данной личности, детерминированы, как признает сам Сперри, врожденными задатками и «предшествующей жизнью». При чем же здесь «самодетерминация»?

Считается, что поведение является тем более самодетерминированным (т. е. свободным), чем лучше и полнее познаны объективные законы действительности. Но ведь в случае познания объективных законов поведение начинает детерминироваться этой познанной необходимостью. Познанная необходимость определяет и выбор поступка, действия, принимаемого решения. Какая уж тут «самодетерминация» и «свобода выбора»!

Мы полагаем, что в основе самодетерминации лежит универсальное для всего живого, хотя и качественно различное по своим конкретным проявлениям, сочетание первичной вариабельности, изменчивости исходного материала (мутации, рекомбинации генов, модификация и рекомбинирование хранящихся в памяти следов) с вторичным действием отбора. На биологической стадии развития живой природы этот отбор предстает как естественный (а затем и искусственный) отбор, открытый Дарвином. На уровне творческой деятельности человека речь идет об отборе гипотез, предположений и других результатов рекомбинированного сверхсознанием опыта путем их сопоставления с реальной действительностью, с многообразными потребностями человеческих обществ.

Важно подчеркнуть, что изменчивость и отбор существуют не изолированно друг от друга, но будучи взаимообусловлены сложнейшей системой обратных связей. Мы уже ссылались на М. С. Гилярова, показавшего некоторые из этих связей в сфере биологической эволюции. Роль подобных связей резко возрастает и приобретает новое качество в сфере творческой деятельности человека. Здесь социально детерминированные человеческие потребности, с одной стороны, выполняют отбирающую функцию, поскольку ценность новой информации определяется через ее способность повышать вероятность удовлетворения этих потребностей. С другой стороны, именно актуализированная потребность и сопровождающие ее эмоции оказываются фактором, побуждающим и канализирующим деятельность интуиции (сверхсознания).

Впрочем, аналогичную ситуацию мы находим и в сфере эволюции, где, по данным академика Д. К. Беляева, эмоциональный стресс одновременно представляет собой и фактор отбора (например, по стрессоустойчивости), и фактор, усиливающий разнообразие подлежащего отбору генетического материала.

В самом начале раздела мы подчеркнули, что мысль о сходстве фундаментальных принципов, лежащих в основе биологической эволюции и эволюции культуры — творческой деятельности человеческого мозга, высказывали многие авторы. В чем мы видим наш собственный вклад в развитие этой идеи, имеющей непосредственное отношение к проблеме человеческой индивидуальности? Прежде всего, в утверждении о том, что механизмы сверхсознания обслуживают потребность, главенствующую в структуре мотивов данной личности. Творческая активность порождается недостаточностью для субъекта существующей нормы удовлетворения этой потребности. Интуиция непреложно работает на доминирующую потребность, и бессмысленно ждать озарений на базе второстепенного для субъекта мотива. Следовательно, формирование социально ценной творческой личности начинается с формирования достаточно сильной социально ценной потребности. Тренировка «творческого мышления», «творческого труда», развитие так называемой «креативности» сами по себе ничуть не лучше воспитания «эмоционально богатой» личности безотносительно к характеру ее потребностей.

Далее. Интуиция (сверхсознание) включается там, где мотивационная доминанта встречается с информационным дефицитом, с разрывом логической цепи мышления и действий. Вот почему игровая деятельность детей с их познавательными доминантами и чрезвычайно слабой «вооруженностью» сознания оказывается периодом интенсивной тренировки механизмов интуиции, где озарения, догадки и открытия следуют буквально друг за другом. Не зря говорят, что творческие личности — это люди, сохранившие в себе черты детства с его изумлением перед окружающим миром и свежестью взгляда, не отягощенного мыслительными стереотипами и готовыми решениями. По мере взросления происходит обогащение как сознания (вполне осознаваемого опыта), так и подсознания, т. е. совокупности вторично неосознаваемых, автоматизированных навыков и умений. На определенном этапе у сверхсознания (творческой интуиции) появляется возможность непосредственного использования опыта, хранящегося в подсознании. «Творческая личность, — утверждает американский психолог Л. С. Кьюби, — это такая, которая некоторым, еще случайным образом сохраняет способность использовать свои подсознательные функции более свободно, чем другие люди, которые, быть может, потенциально являются в равной мере одаренными»[88].

Далее. Широкий эволюционный подход к природе сверхсознания подтверждает справедливость неоднократно высказывавшихся предупреждений о бессмысленности попыток прямого волевого вмешательства в механизмы творчества. Отвергая продуктивность и саму возможность подобного вмешательства, К. С. Станиславский настаивал на существовании косвенных путей сознательного влияния на эти механизмы. Инструментом подобного влияния служит профессиональная психотехника артиста, призванная решать две задачи: готовить почву для деятельности подсознания и не мешать ему. «Предоставим же все подсознательное волшебнице природе, а сами обратимся к тому, что нам доступно, — к сознательным подходам к творчеству и к сознательным приемам психотехники. Они прежде всего учат нас, что, когда в работу вступает подсознание, надо уметь не мешать ему»[89]. Именно создание условий, оптимальных для неосознаваемой творческой деятельности, является объектом того научного анализа, который способен вооружить художественную практику искусства, причем «чем гениальнее артист ... тем нужнее ему технические приемы творчества, доступные сознанию, для воздействия на скрытые в нем тайники подсознания, где почиет вдохновение»[90].

«Как у актера возникает и формируется сценический образ, можно сказать только приблизительно, — утверждал Ф. И. Шаляпин. — Это будет, вероятно, какая-нибудь половина сложного процесса — то, что лежит по ту сторону забора. Скажу, однако, что сознательная часть работы актера имеет чрезвычайно большое, может быть, даже решающее значение — она возбуждает и питает интуицию, оплодотворяет ее... Какие там осенят актера вдохновения при дальнейшей разработке роли — это дело позднейшее. Этого он и знать не может, и думать об этом не должен, — придет это как-то помимо его сознания; никаким усердием, никакой волей он этого предопределить не может. Но вот от чего ему оттолкнуться в его творческом порыве, это он должен знать твердо. Именно знать. То есть сознательным усилием ума и воли он обязан выработать себе взгляд на то дело, за которое он берется»[91].

Говоря о неосознаваемых этапах художественного творчества, Станиславский использовал два термина: «подсознание» и «сверхсознание». По мысли Станиславского, «истинное искусство должно учить, как сознательно возбуждать в себе бессознательную творческую природу для сверхсознательного органического творчества»[92]. В трудах Станиславского нам не удалось найти прямого определения понятий под- и сверхсознания. Тем не менее мы убеждены, что введение категории сверхсознания — не случайная вольность изложения, но необходимость, продиктованная представлением о сверхзадаче.

Поскольку искусство есть разновидность деятельности познания, ключевым моментом этой деятельности оказывается открытие, где роль гипотезы играет феномен, названный К. С. Станиславским сверхзадачей. «Подобно тому, как из зерна вырастает растение, — писал Станиславский, — так точно из отдельной мысли и чувства писателя вырастает его произведение... Условимся ... называть эту основную, главную, всеобъемлющую цель, притягивающую к себе все без исключения задачи ... сверхзадачей произведения писателя»[93].

Сверхзадача характеризуется следующими чертами.

1. Будучи тесно связана с мировоззрением художника, с его гражданской позицией, сверхзадача нетождественна им, поскольку является эстетической категорией, специфическим феноменом художественной деятельности.

2. Определить сверхзадачу словами можно только приблизительно, потому что в целом она непереводима с языка образов на язык понятий. Отсюда проистекает множественность (практически неисчерпаемость) толкований сверхзадачи одного и того же произведения.

3. Процесс нахождения, открытия сверхзадачи протекает в сфере неосознаваемой психической деятельности, хотя путь к этому открытию, равно как и последующая оценка его эстетической, философской, общественной значимости, характеризуется активным участием сознания.

Хотя сверхзадача художественного произведения не поддается исчерпывающему логическому истолкованию, хотя восприятие сверхзадачи оказывается различным у разных людей (слушателей, читателей, зрителей), в этом восприятии безусловно присутствует нечто общее, сходное для всех, адресованное скорее сверхсознанию зрителя, чем его сознанию, понимаемому как рациональное мышление. Воспринимая произведения искусства, зритель, читатель, слушатель тренируют свое сверхсознание. В метафорическом строе произведения они обнаруживают вопросы, проблемы, загадки, требующие ответа. Но ответа, не известного ранее, а нового, еще незнакомого сознанию, не бытовавшего в данной общественной среде. Самостоятельно найдя такой ответ, люди познают неизвестное им до этого, открывают для себя истину, которая подлежит последующему размышлению, сопоставлению с наличным знанием и включению в сферу сознания.

Так искусство служит удовлетворению исходной человеческой потребности познания. Общественный спрос свидетельствует об успешности этого служения. Но познание, которое дает потребителю искусство, своеобразно, — оно подобно познанию практическому, тем знаниям, которые человек приобретает сам, своими собственными путями, о которых говорят: «своим умом дошел». Такие знания не всегда и не полностью переходят в сознание, но они отличаются большей прочностью, чем знания, усвоенные теоретически или путем подражания. Адресуясь к сверхсознанию человека, они формируют в читателе, зрителе, слушателе те свойства и качества, доступ к которым наиболее сложен и труден.

Трехуровневая структура психики — подсознание, сознание и сверхсознание — может рассматриваться как еще один параметр индивидуальности, поскольку у разных людей активность этих трех инстанций выражена далеко не в одинаковой степени. Мы уже упомянули об особой активности сверхсознания у детей на определенном этапе онтогенетического развития. Следует специально оговорить, что сверхсознание в нашем понимания не имеет ничего общего с представлением З. Фрейда о «Сверх-Я». «Сверх-Я» Фрейда — это совокупность социально детерминированных норм (запретов, велений, предписаний), усвоенных субъектом и вторично перешедших в сферу неосознаваемого психического. Конфликт между «Оно» и «Сверх-Я» у Фрейда есть конфликт между биологическими влечениями и социальными нормами их удовлетворения. Что же касается сверхсознания, то оно нередко функционирует в зоне конфликта между социальными и идеальными потребностями, между существующими нормами и необходимостью их изменения, совершенствования, возвышения в связи с успехами познавательной деятельности человека.

Каждый человек обладает индивидуальной структурой трех уровней психики. Все они входят в его вооружение, обеспечивающее удовлетворение потребностей и их возвышение в процессе исторического развития человечества. Все три уровня развиваются, обогащаются и тренируются, начиная с раннего детства. Сверхсознание тренируется игрой, а затем — искусством. Сознание обогащается в процессе обучения, а потом — образованием и мышлением. Подсознание «наполняется» посредством подражания, а позднее — практическим опытом, который контролируется сознанием.