Глава 5 Скорость, слова, ясность

Глава 5

Скорость, слова, ясность

1

О невидимой среде мы узнаем главным образом с помощью слов. Эти слова передаются посредством телеграфа или радио — от репортеров к редакторам, которые затем их печатают. Телеграф — дорогой и не слишком удобный канал связи. Поэтому новости часто кодируются. Приведем пример того, как кодируется сообщение. Исходное сообщение может выглядеть так:

Вашингтон. 1 июня. — Соединенные Штаты считают инцидент с немецким грузом, захваченным в этой стране в начале военных действий, исчерпанным.

А его закодированный вариант может быть представлен в следующем виде:

Ваш. 1. США счит инцид нем груз захвач зд в нач воен д исчерп[110].

Еще один аналогичный пример кодирования. Сообщение:

Берлин. 1 июня. — Канцлер Вирт заявил сегодня в рейхстаге, характеризуя программу правительства, что «восстановление и примирение будут ключевым моментом новой политики правительства». Он добавил, что Кабинет уверен: разоружение не будет причиной наложения дальнейших взысканий со стороны союзников

может быть закодировано следующим образом:

Берлин 1. Канцлер Вирт заявил сег в рейхстаге харак прогр прав: восстановление и примирение б ключевым мом новой пол-ки прав. Он добавил: Кабинет уверен разоружение не б прич налож дальнейших взысканий со стор союзн.

Во втором случае из длинной речи на иностранном языке была извлечена главная мысль. Она была переведена, закодирована, а затем расшифрована. Операторы, получая сообщения, переписывают их. Известно, что хороший оператор может написать пятнадцать или более тысяч слов за восьмичасовой день, с получасовым перерывом на обед и двумя десятиминутными перерывами на отдых.

2

Иногда несколько слов замещают целую цепочку из действий, мыслей, чувств и результатов. Так, мы читаем:

Вашингтон, 23 дек. — Заявление, в котором осуждаются японские военные власти за дела более «страшные и варварские», чем все, что происходило в Бельгии за время войны, было сделано сегодня Корейской Комиссией на основании, по словам Комиссии, подлинных отчетов, полученных из Манчжурии.

Здесь говорится о том, что свидетели событий, о добросовестности которых ничего не известно, сообщили сведения составителям «подлинных отчетов». А они, в свою очередь, передают эти отчеты Комиссии, находящейся от них за пять тысяч миль. Комиссия подготавливает заявление, вероятно, слишком длинное для печати, из которого корреспондент выбирает фрагмент для публикации длиною три с половиной дюйма. Сообщение должно быть сокращено таким образом, чтобы читатель понял, какое значение следует придавать этим новостям.

Вряд ли бы нашелся стилист, способный передать в ста словах достоверную картину событий, происходивших в Корее в течение нескольких месяцев. При этом надо отметить, что значение слов в языке постоянно меняется. Слова, как деньги, находятся в постоянном движении, порождая сегодня одну систему образов, а завтра — другую. Нет никакой уверенности в том, что одно и то же слово возбудит в сознании читателей ту самую идею, какую оно породило в сознании репортера. Теоретически, если бы все факты, события и отношения имели свое имя и все согласились бы использовать эти имена, можно было бы общаться избегая недопонимания. Точные науки приближаются к подобному идеалу, и отчасти поэтому научные исследования представляют собой самую эффективную форму кооперации во всем мире.

Люди располагают меньшим числом слов, чем числом идей, которые они хотят выразить. И язык, как сказал Жан Поль, — это словарь поблекших метафор[111]. Журналист, обращающийся к полумиллионной читательской аудитории и имеющий о ней лишь смутное представление, или оратор, чьи слова транслируются в отдаленные деревушки и зарубежные страны, не могут надеяться, что произнесенные ими фразы передадут все вложенное в них богатство смыслов. «Слова Ллойд Джорджа, плохо понятые и плохо переданные, — сказал Бриан в палате депутатов, — дали основание пангерманистам подумать, что пришло время что-то начать»[112]. Британский премьер-министр, обращаясь на английском ко всему миру, вкладывает свой смысл в слова, адресованные миллионам людей. Они, в свою очередь, наделяют услышанное собственным значением. Чем богаче и тоньше то, что хочет донести до людей оратор, тем больше оно будет искажено, так как передается с помощью стандартной речи и распространяется в чуждой среде[113].

Миллионы тех, кто слушал его выступление, едва умеют читать. Другие, с трудом прочитав слово, не понимают его смысла. Из тех, кто может и читать, и понимать смысл прочитанного, добрых три четверти, видимо, могут уделить этому сообщению не более получаса. Воспринятые ими слова возбуждают в их сознании целую серию идей, которые в конечном итоге служат причиной скрытых последствий.

Понятно, что идеи, рождающиеся в сознании под воздействием слов, составляют самую значительную часть сведений, из которых формируются наши мнения. Мир обширен, интересующие нас ситуации сложны, сообщений о них не так много, поэтому самая значительная часть мнения создается в воображении.

Какую картину возбуждает в сознании жителя Нью-Йорка слово «Мексика»? Вполне вероятно, что это некий сложный образ, состоящий из песка, кактусов, нефтяных вышек, пьющих ром индейцев, грубиянов, пожилых вспыльчивых кабальеро, пышных усов и независимости, куда, вероятно, присоединится и идиллическое крестьянство в духе Жан-Жака Руссо, вытесняемое дымящими промышленными трубами, а также борьба за права человека. А какие ассоциации порождает слово «Япония»? Шумная толпа узкоглазых желтолицых людей, «Желтая угроза», фанатики, молодые красотки на картинках, самураи, бонсай, декоративное искусство, цветущая вишня? Или слово «чужой»? По мнению студентов из Новой Англии, отвечавших на этот вопрос в 1920 году, чужой это:

— человек, враждебный данной стране;

— человек, выступающий против правительства;

— человек, находящийся в оппозиции;

— житель враждебного государства;

— иностранец, принимающий участие в войне;

— иностранец, пытающийся нанести вред стране, в которой он находится;

— враг из другой страны;

— человек, выступающий против данной страны, и пр.[114].

В то же время слово «чужой» [alien — т. ж. «иностранец»] — это очень точный юридический термин, гораздо более точный, чем такие понятия, как суверенитет, независимость, национальная гордость, права, защита, агрессия, империализм, капитализм, социализм, которые мы с горячностью принимаем или отвергаем.

3

Умением не увлекаться поверхностными аналогиями, обращать внимание на различия и оценивать разнообразие мы обязаны способности, именуемой «ясность сознания». Ею обладают не все люди. Разница в степени ясности рассудка может быть весьма значительной. Для примера сравним новорожденного и ботаника, исследующего цветок. Для младенца невелика разница между собственными пальцами ног, отцовскими часами, настольной лампой, луной и симпатичным желтым томиком Ги де Мопассана. Для многих членов Клуба Союзной Лиги[115] почти нет различия между демократами, социалистами, анархистами и грабителями, тогда как с точки зрения образованного анархиста существуют колоссальные различия между Бакуниным, Толстым и Кропоткиным. Эти примеры показывают, как сложно обеспечить серьезное общественное мнение как о Мопассане среди младенцев, так и о демократах среди членов Клуба Союзной Лиги.

Человек, у которого нет своей машины, худо-бедно сможет различать основные типы автомобилей. К примеру, он отличит «Форд» от такси или грузовика. Но как только у него появится своя машина и он начнет ездить на ней, он станет разбираться в них гораздо лучше. Дайте ему, как говорит психоаналитик, спроецировать свое либидо на автомобили, и он опишет разницу между карбюраторами, глядя на машины, которые отъехали от него на расстояние квартала. Именно поэтому все испытывают облегчение, когда разговор переключается с «общих тем» на хобби. Это переключение подобно переходу от созерцания нарисованного пейзажа к созерцанию вспаханного поля за окном. Это возврат к трехмерному миру, после пребывания в мире запечатленных эмоций, которые испытывал художник, изобразивший на полотне то, что он когда-то увидел и запомнил.

По мнению Ференци[116], мы с легкостью идентифицируем два частично схожих предмета[117], причем ребенку это удается сделать легче, чем взрослому, а примитивному или скованному уму — проще, чем зрелому. Сознание человека в раннем возрасте является, по-видимому, не поддающейся контролю смесью ощущений. У ребенка нет чувства времени, у него практически нет чувства пространства. Он тянется к люстре с тем же интересом и той же жадностью, с какой тянется к материнской груди. Осознание назначения предметов происходит очень медленно. Завершая нашу короткую характеристику данной стадии развития, отметим, что это связный и недифференцированный мир, в котором, как кто-то сказал об одной философской школе, все факты рождаются свободными и равными. Факты окружающей действительности, сопряженные между собой, на этой стадии еще не отделены от смежных фактов потока сознания.

Сначала, говорит Ференци, ребенок добивается того, чего хочет, с помощью плача. Это период «волшебного галлюцинаторного всемогущества». На второй стадии развития ребенок указывает на вещи, которые он хочет, и ему их дают. Это «всемогущество через магические жесты». Позднее ребенок учится говорить. Он просит то, что хочет, и иногда добивается успеха. Это «период магических мыслей и магических слов». Любая из этих фаз может сохраниться и затем воспроизводиться в некоторых ситуациях, хотя она погребена под другими слоями и может проявляться только временами, например в маленьких безобидных суевериях, от которых мало кто из нас свободен. На каждой стадии частичный успех стимулирует переход к следующей стадии. Многие индивиды, партии и даже нации редко преодолевают магическую стадию организации опыта. Но среди более развитых групп наиболее продвинутых народов многократно повторенный цикл проб и ошибок привел к формулированию нового принципа. Они поняли, что Луна движется не потому, что на нее лают. Посевы растут не благодаря весенним празднествам или республиканскому большинству, а благодаря солнечному свету, влаге, качественным семенам, удобрениям и уходу за растениями[118].

Допуская, что категории реакции, выделенные Ференци, имеют сугубо схематическое значение, следует отметить, что решающим качеством здесь является способность проводить различие на основании грубых перцептуальных образов и смутных аналогий. Эта способность исследовалась в лабораторных условиях[119]. Цюрихские исследования ассоциаций демонстрируют со всей очевидностью, что легкая умственная усталость, внутреннее нарушение внимания или внешние факторы, отвлекающие внимание, способствуют стертой реакции. Примером стертой реакции является звуковая ассоциация (cat — hat), реакция не на содержание, а на звучание слова-стимула. Например, в одном из тестов обнаружилось повышение доли звуковых ассоциаций на 9 % при предъявлении второй сотни слов-стимулов. Таким образом, звуковая реакция — это почти повторение или очень примитивная форма аналогии.

4

Если даже в сравнительно простых условиях лаборатории способность различать стирается так легко, то как же тогда сказывается на этой способности жизнь в городе? В лабораторных условиях усталость незначительна, а способы отвлечения внимания достаточно просты. Оба эти фактора уравновешиваются интересом испытуемого и его самосознанием. Однако если мыслительные способности подавляются даже ударами метронома, то как же тогда влияют на политические суждения, сформированные на основании газет, прочитанных в метро или городском транспорте, восемь или двенадцать часов работы в условиях шума, химических испарений и повышенной температуры на фабрике или день, проведенный под болтовню машинисток, телефонные звонки и стук хлопающих дверей? Можно ли среди городских шумов услышать какой-то звук, если это не визг и не резкий крик? Либо заметить в общем мелькании какой-то знак, если он не освещается резкой электрической вспышкой? Жизнь горожанина лишена уединения, молчания и свободы. Городские ночи — это шум и яркие огни. На жителей большого города непрерывно давит звук — то сильный и резкий, то угасающий, но все же постоянный и беспощадный. В современном промышленном обществе мысль плавает в потоке шума. Если различия, которые человек способен обнаружить в таких условиях, подчас глупы или плоски, то не стоит этому удивляться. Независимые субъекты принимают решения о жизни, смерти и счастье в условиях, которые, как следует из личного опыта и научного эксперимента, являются наисложнейшими. Именно тогда возникает «невыносимая тяжесть мысли», хотя думать — это так же легко и естественно, как и танцевать.

Каждый, кто занимается интеллектуальным трудом, знает, что какую-то часть трудового дня он должен провести в тишине и молчании. Но в той суматохе, которую мы льстиво называем цивилизацией, граждане занимаются труднейшим делом управления в наихудшей обстановке. Смутное осознание этой истины вдохновляет людей на участие в движениях за сокращение рабочего дня, увеличение отпуска, хорошее освещение рабочего места, порядок в рабочем помещении, соблюдение норм инсоляции в фабричных цехах и административных зданиях. Но если мы хотим улучшить интеллектуальное качество нашей жизни, то мы находимся в начальной стадии борьбы. Ведь многие виды работ — это бесконечная рутина, а для выполняющего их работника к тому же и бессмысленная. В процессе выполнения этих однообразных действий вырабатывается своего рода автоматизм в использовании одних и тех же мышц по одной и той же схеме (pattern). Вся жизнь работника тоже превращается в своего рода автоматизм, при котором ни одно событие не воспринимается как отличное от другого, если оно не сопровождается чем-то экстраординарным, вроде удара грома. Поскольку днем и ночью он замкнут в толпе людей, его внимание подобно вспышке: оно вспыхивает и тут же угасает. Он не может быстро сосредоточиться. Он не понимает, что становится жертвой шума и гама в собственном доме, нуждающимся в освобождении от пустых хлопот, визга детей, хриплых выкриков, неудобоваримой пищи, дурного воздуха, съедающих пространство безделушек.

Иногда мы попадаем в просторное и удобное помещение. Мы приходим в театр, организованный так, чтобы внимание зрителя не отвлекалось от действия. Или едем к морю или в какое-то спокойное место и там вспоминаем, как хаотична, капризна, поверхностна и шумна наша городская жизнь. Мы начинаем понимать, почему запоминаем так мало деталей, почему вертимся в каком-то безумном танце заголовков и лозунгов, почему так часто не можем уловить сходство во внешне непохожих вещах или заметить различие.

5

Но внешний беспорядок дополняется еще и внутренним. Как показывают результаты опытов, скорость, точность и интеллектуальное качество ассоциаций снижаются из-за эмоциональных конфликтов. Из сотни слов-стимулов, как нейтральных, так и эмоционально нагруженных, предъявленных за время, исчисляемое долями секунды, реакцию могут вызывать от 5 до 32 слов, а то и вообще ни одного[120]. Очевидно, что общественное мнение наталкивается на всякого рода сложности: непомерные амбиции и экономические интересы, личную вражду, расовые предрассудки, классовые чувства и т. д. Они разрушают понимание текста при чтении, искажают мышление, поведение.

И, наконец, следует отметить, что мнения распространяются не только в повседневной жизни. Они используются в процессе выборов, в целях пропаганды, вербовки сторонников, то есть в тех областях жизни, где имеет значение количество людей, следующих определенным взглядам. В силу этого внимание людей еще больше подавляется. Число абсолютно безграмотных, слабоумных, невротизированных, голодных и фрустрированных индивидов довольно значительно, гораздо более значительно, чем мы привыкли считать. Допустим, что некий популярный призыв распространяется среди людей, которые по своему умственному развитию находятся на уровне младенцев или варваров, среди людей, отгородившихся от внешнего мира, среди неудачников, уставших от жизни и не имеющих опыта, необходимого, чтобы оценить содержание призыва. Эти люди останавливают поток общественного мнения — он угасает в небольших водоворотах непонимания и теряет свою силу, разбиваясь о предрассудки и слишком сильные аналогии.

Авторы призыва, обращенного к широкой аудитории, тщательно следят за качеством ассоциаций. Распространяя призыв, адресованный узкой аудитории, его авторы принимают во внимание специфику группы. Один и тот же индивид по-разному реагирует как на разные стимулы, так и на одни и те же стимулы, предложенные в разные моменты времени. Мир человеческих восприятий подобен альпийскому пейзажу, где видны отдельные вершины, обширные, но отделенные друг от друга плато, а также равнинные участки, встречающиеся чаще всего. Так, отдельные люди, чье восприятие достигает разреженной атмосферы вершин, где существует тонкая разница между Фреге[121] или Пеано[122] или ранним и поздним Сассетой[123], на другом уровне могут проявить себя как добропорядочные республиканцы, но стоит им поголодать или испытать страх, как они могут скатиться на уровень любого другого голодающего или испуганного человека. Не удивительно, что журналы, рассчитанные на массовую аудиторию, любой другой торговой марке предпочитают лицо симпатичной девушки. Оно должно быть достаточно миловидным, чтобы привлекать взор, и в то же время достаточно невинным, чтобы быть приемлемым для широкой аудитории. Ведь «психический уровень», на котором действует стимул, определяет, насколько потенциально велика или мала данная аудитория.

6

Итак, среда, с которой взаимодействует общественное мнение, преломляется через многочисленные факторы. Это — цензура и секретность, физические и социальные барьеры, деформация внимания, бедность языка, отвлекающие моменты, бессознательные чувства, усталость, насилие, однообразие. Эти факторы, ограничивая доступ к среде, накладываются на непонятность происходящих в ней событий, ограничивая тем самым ясность и корректность восприятия. В результате этого наложения реальные представления подменяются вводящими в заблуждение фикциями, лишая нас возможности контролировать тех, кому наши заблуждения играют на руку.