Глава IX. Беседа над тарелками

Глава IX. Беседа над тарелками

В которой для всех и каждого перечисляются подробности проникновения в тайну Тела Воскресения и предпринимается частичная проверка нашей теории.

Читая записи Денниса, я почувствовал, что темы странного места, в которое мы попали, наконец приняли ощутимую форму. Я снова почувствовал в небе присутствие чего-то всеведающего, пристально наблюдающего за нами. Снова вернулся к началу записей и перечитал их еще раз, но мне не на что было опереться, чтобы оценить прочитанное. Казалось, научные размышления брата обрели самостоятельную жизнь. Он напоминал мне большой всезнающий компьютер.

Собравшись вокруг костра, мы все слушали, как Деннис объясняет нам свое видение эксперимента. Он ушел в него с головой. Идеи так и перли из него, как фарш из мясорубки: тысячи слов обо всех этих странных делах. "А знаете, что можно сделать?" — спросил он вдруг и тут же выдал гипотезу, которая теперь стала известна как центральная доктрина опуса. Он назвал ее гиперкарболяцией. Согласно его теории, певческий голос и сверхпроводимость (или полное исчезновение электрического сопротивления, которое обычно становится возможным лишь при температурах, близких к абсолютному нулю) можно использовать для приведения молекул психоделических соединений в состояние постоянной связи с живыми человеческими ДНК. Гипотеза Денниса была позаимствована из теории звука. Если тронуть струну, то она зазвучит в той октаве, в которой ее тронули, но, кроме того, еще и в октавах выше и ниже собственной тональности. Она обладает так называемыми гармоническими обертонами. Если вы тронете струну, а потом прижмете ее, то по-прежнему будете слышать гармонические обертоны — феномен, так очаровавший Пифагора. Деннис обратил наше внимание на то, что можно использовать два звука, так чтобы они гасили друг друга, если эти два звука абсолютно одинаковы.

Тот же феномен, который создает гармонические обертоны, можно использовать и для остановки движения молекул. В очень ограниченных пространствах, возможно, имеющих в поперечнике всего несколько тысяч ангстрем, можно создать низкие температуры с затуханием звука. Движение молекул — это разновидность колебаний, и при наличии нужного аудиосигнала такое движение прекратится. По сути дела, когда молекулярное движение прекращается, молекула достигает температуры абсолютного нуля, при которой становится возможной сверхпроводимость.

Деннис чувствовал, что нащупал способ вышибить запертые двери рая в этом ему должны были помочь психоактивные соединения — псилоцибин, триптаминовый комплекс и бета-карболины, которые содержатся в аяхуаске. Если рассмотреть вибрацию молекул бета-карболинового ряда, говорил он, то можно обнаружить, что их электронный парамагнитный резонанс, перемещающийся от одной молекулы к другой, фактически представляет собой последовательность гармонических обертонов. Это интересно, поскольку психиатр Клаудио Нараньо в своем "Исцеляющем путешествии" сообщает, что 50 процентов его пациентов, принимавших гармин — бета-карболин, содержащийся в аяхуаске, — жаловались на гудение в голове. Оно не отмечается при употреблении других психоделиков и связано исключительно с этими гарминовыми соединениями. Эквадорские шаманы из племени дживаро тоже говорят о гудении в голове. Идея Денниса заключалась в том, что этот звук слышится при метаболизме аяхуаски в нервных тканях мозга.

Объяснить, как это происходит, далеко не просто. Электронный парамагнитный резонанс представляет собой явление в молекулярной структуре, при котором высокочастотная энергия вводится в молекулярную систему, а ЭПР-сигналы выходят из нее. Но не все соединения обладают электронным парамагнитным резонансом: чтобы проявить ЭПР-деятельность, молекула должна иметь кольцо, свободное от молекулярных связей. Все соединения со свободным кольцом резонируют при определенных условиях. У галлюциногенов, которые нас интересовали, имелись свободные кольца, как и у ДНК, молекулы, являющейся сосредоточием генетической структуры всего живого.

Когда в организме происходит метаболизм содержащихся в аяхуаске алкалоидов, возникает связь с триптаминовыми метаболитами в мозгу. И становится слышен звук — признак этого взаимодействия. Как только он становится слышен, его можно имитировать. Это и есть "голосовой звук".

Обычно никому не приходит в голову увидеть связь между этим звуком и создаваемыми ЭПР-сигналами, которые относятся к сфере микрофизики. Именно здесь Денниса и посетило не то заблуждение, не то озарение: он стал утверждать, что, используя этот звук, можно создавать материальные объекты. Он чувствовал, что, имитируя звук голосом, он, по сути, испускает усиленный сигнал парамагнитного резонанса, усиленный, ЭПР-модулированный звук, который возникает при метаболизме псилоцибина у него в мозгу. Издавая такой звук, можно возбудить серию гармонических колебаний выше и ниже тоном в других активных соединениях, которые тоже присутствуют в мозгу.

А теперь начнем танцевать от этой теоретической основы. Если человек находится в правильной пространственной ориентации относительно молекулы, на которую он направляет звук, то стоит ему прервать звук, который он слышит, и молекула станет сверхпроводящей, потому что ее вибрации затухнут. Из миллионов таких молекул, испытавших воздействие звука, найдется несколько тысяч, которые правильно геометрически сориентированы, Тогда их молекулярное движение прекратится почти мгновенно. Особое свойство низких температур состоит в том, что между молекулами возникают очень высокие связующие энергии. Молекула, температура которой близка к абсолютному нулю, готова соединиться с чем угодно. Она отчаянно стремится стать частью структуры.

Деннис старался объяснить нам:

— Молекула гармина, структура которой похожа на колокольчик, издает звон, подобный колокольному, и гудение. Если мы сразу же погасим его, то при наличии в мозгу активной нервной ДНК, электрическая структура гармина становится настолько близка к молекулярной структуре аденина, одного из основных компонентов ДНК, что сможет его заместить. Таким образом она включится в цепочку. А когда это произойдет, ее кольцо активизируется. Она такого же размера, что и молекула аденина, но несколько сложнее. У нее есть свободное резонансное кольцо. — Деннис помолчал, потом, собравшись с мыслями, продолжал:

— Обычный ЭПР гармина — простой сигнал, но структура электронного спина ДНК — чрезвычайно сложная штука и происходит в широкой полосе частот. Когда гармин попадает туда, он перестает передавать собственный резонанс, потому что плотно встраивается в структуру макромолекулы и начинает передавать ЭПР-колебания ДНК. Вот в чем все дело. Если вы сумели проследить ход моих рассуждений, то остальное совсем просто. ДНК — это вы сами собственной персоной. Внешняя форма — просто множество мясистых макрофизических кристаллов, порождение генов — понимаете? — результат работы ферментов, приведенных в движение и закодированных ДНК. Известно, что нервная ДНК не участвует в метаболизме. Она никуда не девается. Мышечная ткань тела заменяется раз в несколько лет. Скелет тоже не тот, каким был пять лет назад, а вот нервная ДНК — исключение: она всегда на месте. С ней вы появляетесь на свет. Она — записывающее устройство и антенна вашей памяти. И не только нашей личной памяти, а памяти любого существа или организма, имеющего ДНК. И с ними можно установить связь. Именно таким образом мы и открываем путь к Божественному Воображению, именно так Уильям Блейк понимал Спасение. И теперь оно становится доступным.

Вот как это делается. Вы встраиваете в ДНК радио, и ЭПР-колебания начинают заполнять ваш организм, потому что связь становится постоянной, нарушить ее невозможно. И они расскажут вам обо всем — обо всем, что можно познать в мире пространства и времени, ибо они содержат все, что хранится в вашей собственной памяти и в памяти всех остальных. Всех нас связывает эта волшебная субстанция, и именно она делает возможной саму жизнь и заставляет ее принимать бесконечное множество форм. Все ДНК одинаковы, разнятся только личины. И в зависимости от них мы получаем бабочек, мастодонтов или людей.

— Это по-твоему, — уклончиво заметил я. Тем не менее, у меня создалось отчетливое впечатление, что я уловил то, что именно он хотел сказать. Организмы — это сложные структуры, внешний вид которых создавался и приобретал устойчивость на протяжении миллионов лет. Можно сказать, что их формы буквально отлиты течением времени, причем происходил этот процесс в гораздо более внушительном промежутке времени, чем тот, в который укладывается любая отдельно взятая жизнь, или тот, с которым ее можно соотнести. И в своей эмбриологии, и в своей морфологии эти организмы таят сведения о строении более грандиозной вселенной. Мистики всегда отстаивали эту мысль. А молекулярная биология, ставшая наследницей теории эволюции, судя по всему, ее подтверждает. Возможно, жизнь — это стратегия для расширения квантово-механической неопределенности до такого уровня, где макрофизическая химическая система (чем по сути и является человек) может пережить и понять ее. Если бы кому-то из нас удалось фармакологически воспроизвести химию наших нервных клеток, то перед этим счастливчиком открылось бы широкое поле для исследований — новые неведомые сферы восприятия и понимания, прекрасные новые миры воображения, основанные на новых соотношениях нейропередатчиков в продолжающем развиваться мозгу людей. — "Мне ли судить?" — подумал я.

Меня заинтриговало то, как подробно Деннис изложил свои идеи, но тогда я просто не знал, что и сказать. Он уставился на меня, явно ожидая большего. Я верю в бесконечную, самопреобразующую силу человеческого разума и вида, я мог предположить, что существуют параллельные миры и альтернативные измерения. Я мог представить себе сколько угодно научно-фантастических гипотез, но при одном условии: пусть меня не просят поверить, что мне лично предстоит присутствовать на их открытии или превращении в реальность. Но именно об этом и говорил Деннис:

— Каким-то образом мы столкнулись или же нас подвели к встрече с событием, критическим для всего человечества: оно настолько преобразит онтологическую основу реальности, что разум и материя повсеместно превратятся в одно и то же и обретут способность в совершенстве отражать человеческую волю.

Ну как, спрашивается, можно такое переварить? Мы явились в Ла Чорреру с уверенностью: если Жизнь и Ум возможны, то вполне может статься, что загадки Вселенной неисчерпаемы. И все же что-то очень пассивное, но постоянно присутствующее неуклонно развивало эти идеи в наших умах — что-то, о чем мы вот уже несколько дней думали: "Уж, не гриб ли это?"

Мы больше часа проговорили об этих идеях и в конце концов пришли к выводу, что их необходимо проверить. По крайней мере, Деннис утверждал, что можно провести частичную проверку его гипотезы, чтобы убедить меня и наших товарищей. Он считал, что при стабилизации сверхпроводящего состояния в ближайших окрестностях должно наблюдаться заметное понижение температуры. Разговаривая, мы отошли от хижины и теперь брели по лесной тропинке.

— Можно попробовать получить эффект охлаждения прямо здесь, на этом самом месте, — вдруг предложил он.

Мы сели на песчаную тропу лицом друг к другу под лучами послеполуденного солнца. Для начала издав пару раз тихое механическое жужжание, Деннис изобразил звук, очень похожий на тот, который получился у него в "доме на пригорке" три дня назад. Звук этот невозможно было спутать ни с чем, он становился все громче и громче. Я взглянул на свои руки — они покрылись гусиной кожей, волоски встали дыбом. Меня затрясло как в лихорадке. Я крикнул Деннису, чтобы он перестал. Он сразу же послушался, вид у него был совершенно обессиленный. Я был в полной растерянности и совершенно искренне не мог сказать, обдало ли меня волной очень холодного воздуха, или же этот странный звук каким-то образом вызвал у меня такую реакцию — будто вокруг резко похолодало. Попутно я не забывал о том, что если этот аффект действительно создал порыв холодного воздуха, то он заодно нарушил все известные законы физики. Но дальше экспериментировать я не собирался: во всем этом было что-то зловещее, и, окажись эффект реальным, кто знает, к чему могут привести наши дальнейшие игры с ним? Мой непредсказуемый братец и его буйные идеи и способности больше чем когда-либо поставили меня в тупик. Все произошедшее казалось абсурдным и в то же время чрезвычайно притягательным — вроде гипнотической забавы, в которую втягиваешься помимо своей воли.

— Ну что, можно созывать пресс-конференцию? — настойчиво спрашивал меня Деннис, когда мы шли по тропе обратно. Но я едва слышал его, погрузившись в приятные мечты о еще недавно невообразимом будущем.

Вернувшись в лагерь, мы сообщили всем присутствующим, что Деннис создал волну холодного воздуха, возможность получения которой вывел из своей теории. Но все это звучало настолько неубедительно, что ни у кого не возникло желания пускаться в расспросы. После обеда Ванесса с Дейвом вернулись в свой "речной дом", а Ив, Деннис и я стали устраиваться на ночлег в лесу — первый со времени прибытия в Ла Чорреру.

Деннис пребывал в состоянии бурной деятельности: он продолжал генерировать идеи и проверять на нас новые наметки. В тот вечер и весь следующий день он с головой ушел в напряженную работу: делал все новые и новые записи своих идей, стадий их осуществления и теорий, объясняющих, почему они должны подтвердиться. Он долго писал в одиночестве, потом выходил и делился с нами своими мыслями. Похоже, он был на подступах к чему-то очень странному: его словесные образы заставляли реальность содрогаться, трещать по швам. Он и вправду прикоснулся к той кипящей стеклянистой жидкости из четвертого измерения, которую мы собирались превратить в полезный инструмент, и на этом закончить нашу историю. И полететь к звездам.

Мое отношение ко всему можно выразить так: "Отлично, давайте попробуем". Атмосфера была полна присутствием сверхъестественного. Теперь, когда мы находились в самом центре бассейна Амазонки, нас преследовало чувство, будто с небес за нами кто-то наблюдает. Поначалу мы ощущали себя этакими счастливчиками, которым выпала задача развенчать последнюю волшебную сказку, чтобы уже навсегда стать рационалистами. И вот взамен мы столкнулись с чем-то огромным, с чем-то живым, очень старым и очень чуждым. С чем-то до крайности необычным.

В это время я начисто забросил все дела, принимал гриб и пребывал в постоянном экстазе. Это был единственный раз в жизни, когда мне доставляло истинное удовольствие просто быть. У меня как-то сама собой возникла мысль, которую, по-моему, разделяли все остальные: мы навсегда останемся в Ла Чоррере. Разлуку с ней было невозможно представить — здесь было абсолютно все, о чем только можно мечтать. Ощущение, что ты вернулся домой, что ты наконец там, где тебе предназначено быть, временами становилось просто ошеломляющим. Что до будущего, то я воображал, что так и буду слушать разглагольствования Денниса. Картины, которые он рисовал и в которые я доверчиво погружался, выходили за рамки всего, о чем могли мечтать все известные мне люди.

На следующий день, четвертого марта, мы назначили полную проверку теории связи между гармином и ДНК. Я с особым удовольствием отметил, что этот день упоминался в идиотском каламбуре, который сидел у меня в памяти с раннего детства: "Какой день в году подает команду?" Ответ: "Четвертое марта". (В английском языке слова "четвертое марта" созвучны команде "Вперед шагом марш!")

"До чего же знаменательно, — радовался и веселился я, — до чего же знаменательно, что мы предпримем попытку материализовать душу именно в этот день!" Как это ни абсурдно, совпадение даты с днем из каламбура казалось мне частью тайного вселенского замысла, который постепенно развертывался, чтобы в конце концов привести нас к высочайшему моменту истории, когда человечество бодрым маршем двинется в новое, высшее измерение. Собственные измышления казались мне ничуть не похожими на сверхнаучные теоретизирования, в которые был погружен мой братец. Меня ставило в тупик многое из происходящего. В тот день, третьего марта, я развлекался тем, что сооружал кальян из странных сердцевидных плодов макобии, которые все объявили несъедобными. Из одного такого плода, полого стебля тростника и пригоршни речной глины я изготовил сей курительный прибор — предмет моей несказанной гордости.

Под раздававшуюся вокруг трескотню биофизических терминов я размышлял о том, чего достиг, использовав два растения и немножко грязи. Мое творение казалось мне чудом изобретательности, а из-за необычной формы плода в нем было что-то чуть-чуть неземное, Этот кальян мог быть сделан из одного из тех плодов, которые в романе Уэллса нежная Вина поднесла покорителю времени. Кальян мой выглядел диковинно и таинственно, а когда его начинали курить, бульканье воды под плотной кожурой напоминало биение сердца какого-то огромного зверя. Даже Деннис остановился полюбоваться кальяном, и мы решили, что используем его в завтрашнем эксперименте, когда подойдет время покурить кору аяхуаски, чтобы повысить содержание гармина в крови. Мы жили в мире, где научный метод, ритуал и мистический компонент оказались неразрывно переплетены. Нашим собственным телам предстояло стать ретортами, вместилищем психо-алхимического преображения, с которым мы экспериментировали.

Днем мы сообща выдирали корни и раскладывали их на солнце. Казалось, невозможно себе представить занятие более приятное, более уместное. В тот вечер мы записали на пленку план эксперимента, но, к сожалению, магнитофон барахлил и оказалось, что восстановить запись невозможно. Я очень жалею об этой неудаче: эмоциональная составляющая того, что мы тогда ощущали, могла быть ясно прослежена по нашим собственным словам. Запись касалась нескольких тем:

Гиперкарболяция — так мы назвали процесс изменения нервной ДНК и превращения человека в вечное гипермерное существо. Этот процесс представлялся нам очень схожим с процессом размножения у человека. Мы называли его "рождением идеи", вкладывая в это выражение смысл, буквальное значение которого трудно уловить уму, не тронутому шизофренией. Мы надеялись, что разум, побуждаемый стремлением к добру, сможет контролировать процесс рождения и направлять его на создание Тела Воскресения — продукта воображения, столь любезного сердцу отцов Церкви, алхимиков XVI века и нынешних энтузиастов НЛО. В этом мы следовали за Юнгом, который раньше других понял: летающая тарелка — это образ нашего "я", подавленный психический комплекс, скрытый за внешним дуализмом природы и разума. Мы думали, что область разума и его стремление к добру можно наложить на генетические движители жизни. Эта надежда была обязана своим появлением биологии, тантра могла подтвердить реальность живого камня, и фантастическому единорогу, символу алхимических поисков, вот-вот наконец придется прильнуть головой к девичьим коленям. Короче говоря, мы грезили о единстве Духа и Материи.

Мертвые. Мы полагали, что гиперкарболяция должна стать победой шаманизма над смертью, что те врата, через которые ежедневно проходят мертвые, откроются настежь перед гиперкарболизированным человечеством, которое благодаря этому обретет способность проникать в вечность, где все особи вида существуют как живая реальность, и наоборот. Присутствие там гигантов человеческого прошлого — Карла Юнга, Ньютона, Набокова, Бруно, Пифагора и Гераклита — было плодом потрясающей всеобъемлющей интуиции, которую мы все разделяли и не могли игнорировать.

Нам казалось, что существует некая идеологическая линия преемственности, золотая цепь, объединенная одной целью — разрушить историческую среду, породив живой философский камень гиперкарболизированного человечества. Каждому из этих мыслителей-визионеров было отведено особое место. Теперь, когда тайный труд человеческой истории — рождение космического тела Адама, утраченного с райских времен, — близился к концу, эти тени собрались и толпились вокруг нашего амазонского лагеря. Очевидно, судьба уготовила нам удел человеческих атомов, которым предстояло сыграть решающую роль в преображении Homo sapiens в галактических странников, бодхисаттв, кульминацию и квинтэссенцию самых заветных чаяний стремящегося к звездам человечества.

Читатель с психологическим складом ума узнает в этих строках описание раздутого мессианского "эго". Так оно и есть, но мы ощущали все это, как ощущал бы любой, кто искренне верит, что ему удалось достичь подобного исторического момента. "Почему? — недоумевали мы, — почему выбор пал на нас?"

На такие вопросы голос гриба в моем мозгу отвечал без малейших колебаний: "Потому что вы упорно искали путь к добру и ни одному человеку не доверяли больше, чем себе самим".

Эмоциональное воздействие подобных внутренние диалогов превосходило все, что мне приходилось испытывать до сих пор. Я ощущал смиренную благодарность, доводившую меня почти до слез. Я ощущал душевным подъем, Мы хотели спасти рай для человечества и благодарили всех богов и природу за то, что из всех жизней и путей, прожитых на этой земле, судьбе было угодно поместить именно нашу эксцентричную затею так однако к линии раздела. Мы одержим победу там, где старый шаманизм потерпел поражение.

Благодаря гиперкарболяции спасение вечной жемчужины человеческого бессмертия из бездны смерти станет реальностью для каждого, кто когда-то жил на земле. Вся боль, все страдания, все войны и лишения будут оплачены и оправданы благодаря пересечению тайны высших измерение и повернутой вспять логики времени, которая каким-то образом сводит на нет то. что уже произошло. Волна понимания, набирающая силу с самого двадцать седьмого февраля, достигла такой мощи, что почти виделась во всем, что меня окружало. Двояковыпуклая форма приближающегося философского камня, казалось, была везде, куда бы ни падал взгляд. Каждая форма, каждое очертание таили в себе его неземные, таинственные, переливающиеся глубины.