Глава XII. В сердце вихря

Глава XII. В сердце вихря

В которой мы обнаруживаем, что Вселенная еще страннее, чем мы предполагали, Деннис совершает шаманское путешествие, и наша группа раскалывается на два лагеря.

Чтобы избавить Ванессу от необходимости возвращаться домой к реке, мы решили, что они с Дейвом переночуют у нас в хижине. Два их гамака повесили рядом с тремя нашими. Получилось тесновато, но в тот вечер мы приятно поужинали вместе: если не считать двусмысленных, а то и вовсе невразумительных замечаний, которые время от времени вставлял Деннис. Отношения вроде бы восстановились, по крайней мере, внешне. Нога у Ванессы все еще болела, и этой напасти уделялось много внимания — возможно, из-за того, что она была единственным осязаемым из того, что с нами происходило. Я по-прежнему ощущал себя совершенно изменившимся и обновленным, чувствуя отстраненность от всех остальных и одновременно желая, чтобы события разворачивались как им заблагорассудится. То новое, что появилось у меня внутри, уверяло меня: каким бы странным все это ни казалось, на самом деле все идет прекрасно.

Последнее испытание этого длинного, потрясающего дня произошло после ужина, при свете костра. Лежавший в гамаке Деннис нарушил молчание, чтобы объявить нам: сегодня ночью во сне мы узнаем много нового, и все это закончится тем, что еще до утра наша связь с телами прекратится. Мы вновь водворимся в совершенные, истинные тела на борту звездолета, который ожидает нас над бассейном Амазонки, на геосинхронной орбите, на высоте двадцать две тысячи миль.

Таково было второе пророчество о том, что наша жизнь на Земле подходит к концу, сделанное с начала эксперимента, а первым была утренняя попытка вернуться мыслью в прошлое, вплоть до самого рождения. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что эта "эсхатологическая истерия" была одной из главных и коренных перемен в моем сознании. Пройдут недели и годы, и мне доведется выслушать еще немало таких же испытующих "эго" пророчеств, множество сценариев того полного и бесповоротного эсхатологического преображения, которое суждено нашему миру. Как старозаветные пророки или эллинские алхимики, мы остро ощущали, что запутались в космической драме падения и искупления.

Четыре дня от начала эксперимента, пять, семь, десять, шестнадцать, двадцать один, сорок, шестьдесят четыре — все это были сроки, которых мы ожидали с надеждой и сознательно поддерживаемым недоверием. И все они подошли и миновали, а эсхатон остался — по-прежнему всеобъемлющий и все же совершенно неуловимый. Высказанная когда-то идея о покоряющем измерения линзообразном аппарате, продолжала витать где-то поблизости. Она вторгалась в мои и Деннисовы грезы наяву, в наши тайные надежды и ночные сновидения.

Заявление Денниса об ожидающем нас звездолете также знаменовало первую с начала появления образа НЛО в его мыслях тему, которой в последующие дни было суждено обрести тысячи разных воплощений. Уравнение камень = "я" = НЛО было рабочей гипотезой его длительного путешествия к познанию собственного "я" и обратно. Наконец, совершенно измученные, мы улеглись. Нам не давали покоя мысли о смерти во сне и новом рождении на борту звездолета.

Я еще раз напоминаю: в хижине было не повернуться, отовсюду свисали гамаки. Из-за натянутых веревок невозможно было сделать и шагу, чтобы не потревожить соседа. Должно быть, мы угомонились часов в десять. Я крепко спал несколько часов, пока не проснулся, как мне показалось, около двух. Пришлось встать и, как это бывает у путешественников под влиянием сгущенного молока, выйти, чтобы облегчиться. Сидя в гамаке, я нашарил спички, зажег свечу и услышал собственный возглас изумления. От пламени свечи на расстоянии фута в четыре, дрожа, расходился тройной ореол света. Яркий, переливающийся синий цвет чередовался с таким же чистым оранжевым. Мне тут же припомнился сияющий нимб, окружающий тело воскресшего Христа на картине Матиаса Грюнвальда. Я понял:

Грюнвальд, должно быть, видел то же, что вижу теперь я, и позже использовал в своем "Воскресении". Одновременно мне пришла в голову еще более глубокая мысль. Каким-то образом я интуитивно "понял", что искажение поляризации света пламени есть эффект, вызванный искривлением физического пространства-времени, которое возникло под влиянием нашего эксперимента и повсеместно присутствующего поблизости камня. За этой мыслью последовала еще одна: возможно, временное и пространственное расстояние до камня можно определить по интенсивности цветов в световом ореоле вокруг пламени обыкновенной свечи. Искажение света свечи может действовать как детектор философского камня. Я вспомнил Диогена, отправившегося на поиски добра с фонарем. Так вот, должно быть, чем он занимался?! Мне пришла в голову пословица "Лучше зажечь одну свечу, чем проклинать темноту", и я рассмеялся.

Потом я разбудил Ив, и она сонным голосом подтвердила, что видит разноцветный ореол вокруг пламени. Но ей он не сказал ничего из того, что говорил мне. Ив перевернулась на другой бок, и когда я вернулся со своей прогулки, она уже тихо посапывала. Забравшись в гамак, я пересчитал друзей по головам — все были на месте и мирно спали. Я долго лежал и думал. Все выглядело вполне безмятежно.

На следующее утро, шестого марта, по мере того как время двигалось к завтраку, стало ясно: мирный, исцеляющий сон, которым, как мне представлялось, мы все забылись, таковым отнюдь не являлся. Из по-прежнему сумбурных, но пространных высказываний Денниса было ясно, что он провел — или воображал, что провел, — очень деятельную ночь. После пристрастных расспросов оказалось, что он абсолютно уверен, будто посреди ночи встал и оделся, после чего шла целая серия ночных приключений. Они подразумевали предпринятый в одиночку поход к грохочущей громаде чорро, расположенной на расстоянии около мили, потом обратный путь, во время которого Деннис якобы залез на большое дерево близ миссии и просидел на нем какое-то время. Потом он снова пересек выгон, вернулся в хижину и забрался в свой гамак, висевший рядом с остальными. Подумать только — бродить всю ночь наугад, без очков, то впадая в шаманский экстаз, то выходя из него, может быть, издавая жуткие вопли или выкидывая еще какие-нибудь первобытные штучки, — нет, это уж слишком, даже для меня. Наше общее терпение иссякло. Пусть я и был на девяносто процентов уверен, что ничего подобного не случилось, меня переполняла решимость полностью исключить любую возможность таких прогулок в будущем.

То, что рассказал нам сам Деннис, представляло собой классическое описание шаманского ночного путешествия. Он сказал, что отправился к чорро и там, погрузившись в созерцание, какое-то время просидел на кладбище, которое мы видели раньше. Потом стал возвращаться в лагерь, и вдруг там, где тропа шла вдоль границы миссии, набрел на особо большой экземпляр дерева инга. Повиновавшись внезапному импульсу, он влез на дерево, попутно к нему пришло понимание, что подъем на древо мира — это лейтмотив путешествий сибирских шаманов. Взбираясь на дерево, он ощущал что его окружают мерцающие противоположности самых разных архетипов, а когда он влез на самый верх, перед ним открылось нечто такое, что он назвал "вихрем", — огромный, клубящийся проем во время. Перед ним предстали циклопические мегалиты Стоунхенджа, а за ними, вращаясь с разной скоростью и на более высокой плоскости, очертания пирамид, сверкающих белоснежными гранями, — такими они не были с тех дней, когда в Египте царили фараоны. Еще глубже, в клокочущей пасти вихря, он увидел тайны, которые стали достоянием древности задолго до того, как на Земле появился человек, — титанические первозданные постройки, расположенные на неведомых нам планетах, загадочные аппараты, посланцы разумных сообществ, проносившиеся через эту часть галактики, когда наша планета была совсем юной и поверхность ее едва остыла. Эти аппараты, эти непостижимые бездны, тронутые холодом межзвездных пространств и пожирающего эпохи времени, — все обрушилось на него. Он потерял сознание, и время — кто знает, сколько времени? — потекло мимо.

Очнулся он на выгоне, на расстоянии нескольких сотен футов от недавно обнаруженной axis mundi (Земная ось (лат.)). Если он и свалился с дерева, то никаких неприятных последствий не ощущал. Изумление, восторг, испуг и смятение — вот что переполняло его мысли. Казалось, окружающий мир расползается в клочья прямо на глазах, время и пространство, кружа, уносят памятники двух тысячелетий человеческих устремлений в вихрь апокалиптических противоречий. И вот в таком состоянии страха и восторга, нахлынувшем на него при взгляде на открывшуюся картину судьбы человечества в звездных мирах, Деннис вернулся в лагерь и бесшумно забрался в свой гамак — или проснулся там, увидев все это во сне.

Со времени нашей попытки гиперкарболизировать человеческую ДНК прошло двадцать четыре часа. Становилось все очевиднее, что, вопреки нашим надеждам, Деннис не собирается в ближайшее время выходить из шаманского транса. Все это слишком затянулось, чтобы можно было считать его состояние обычной реакцией на грибы или аяхуаску. Перед нами предстали два варианта объяснения создавшейся ситуации.

Первая отражала позицию Ванессы и Дейва и заключалась в том, что тяготы путешествия и недавний вызванный псилоцибином "полет" способствовали тому, что в Деннисе пробудился дремавший доселе шаманский архетип. Теперь он вышел наружу и оказывает сильное влияние на окружающих, главным образом на меня, — вот почему я не способен понять, что состояние моего брата граничит с патологией. Это и порождает источник противоречивых мнений о том, что делать дальше.

Второе объяснение, к которому склонялись мы с Ив, имело под собой скорее биохимический, нежели психологический подход. Оно гласило, что в результате необычной диеты из алкалоидов и проведенного эксперимента у Денниса отказала ферментная система, — именно она обычно возвращает человека из галлюциногенных странствий, теперь же она почему-то не сработала. Наиболее вероятный кандидат на эту роль — система моноаминоксидазы (МАО), функция которой преобразовывать многие галлюциногены в безвредные побочные продукты. Известны случаи, когда при использовании некоторых психоделиков происходил феномен необратимого торможения МАО, вызывая состояния, на коррекцию которых уходило до двух недель. Несмотря на то что присутствующие в Banisteriopsis соединения обычно прекращают торможение МАО через четыре-шесть часов, тем не менее, как показывают последние события, такое объяснение несомненно не лишено смысла, а значит, Деннису предстоит пробыть в шаманском бреду еще недели две.

После многолетних размышлений мое собственное объяснение продолжает сильно склоняться в пользу второй гипотезы. Я не верю, что Деннис был предрасположен к подмене архетипа, и считаю, что каким-то образом вся МАО в его организме оказалась связанной, а все отклонения объясняются отсрочкой, которая требовалась для того, чтобы восстановить уровень МАО после столь внезапного и полного торможения. Я полагаю, что столь внезапное падение МАО — следствие эксперимента, и главные химические изменения в организме брата были вызваны тем самым вынужденным затуханием обычно действующих в молекулах сил, которое произошло под влиянием голосового сигнала, то есть, если быть кратким, я считаю, что использовав псилоцибин, голос и волю, он вызвал в своем организме необратимое торможение МАО.

Если это действительно так, то значение эксперимента для человечества может быть именно так грандиозно, как мы и предполагали в своей гордыне, поскольку он дает представление о фармакологическом методе, который позволит человечеству исследовать параллельное измерение, взаимодействие которого с нашей жизнью подтверждают переживания визионеров. Мы столкнулись с эффектом, который, быть может, когда-нибудь распахнет двери во все миры, наполняющие наши сны и мечты. Разумеется, прежде чем учиться у него, придется как следует его изучить. И сегодня, спустя столько лет, он по-прежнему кажется мне очень многообещающим. Мой постоянный интерес к подобным вещам основан на личной уверенности: в нашем эксперименте проявилось действие какого-то необычного и до сих пор не подтвержденного наукой эффекта, чего-то вроде принципа гашения резонанса, который так занимал Денниса.

Утром седьмого марта, через два дня после эксперимента, завтрак закончился жарким спором: действительно ли Деннис ходил к чорро, или это ему просто приснилось. После того как все доводы истощились, Ванесса вызвала меня из хижины, и мы вместе пошли к ручью, куда я направлялся за водой. Ей хотелось поговорить, главным образом потому, что наши диагнозы относительно происходившего, как и мнения о том, что делать дальше, кардинально отличались друг от друга.

"Но поскольку Деннис твой брат, — говорила Ванесса, — а у тебя на этот счет есть свое мнение, то я поддержу твои соображения относительно того, что следует предпринять. По крайней мере, сейчас".

Я был благодарен ей за временные рамки, присутствовавшие в избранном ею курсе. Весь вопрос, вращавшийся вокруг психического состояния Денниса, заключался в том, как и самое главное когда он из него выйдет. Каждый диагноз должен был содержать в себе реальный прогноз этого жизненно важного для нас момента. Внутренний голос уверял меня, что все будет хорошо, но я хотел показать Ванессе, что ценю ее отношение, даже если и не разделяю его.

По тому, как Ванесса держалась, я понял, что нас — оставят в покое в нашей "лесной хижине", Максимум, чего нам следует ожидать от нее с Дейвом, так это того, что они будут изредка заходить в гости. К тому же в их разговорах — сначала слабо, но постепенно все более настойчиво — начинала звучать тема возможности скорого отбытия из лесной глуши.

Итак, в Ла Чоррере все было готово для наступления следующей пятидневки хаоса — с седьмого по двенадцатое марта. Начиная с этого дня Ив стала для нас кем-то вроде связной с остальными обитателями миссии. Она приходила к вечеру, а утром уходила обратно, стряпала для нас завтрак и ужин, и вообще в этой ситуации держалась молодцом, если учесть, что она присоединилась к нашей маленькой компании всего три недели назад. Время шло, и Деннису понемногу становилось лучше. Казалось, ум его буквально вывернут наизнанку. Каждый день бывали моменты, когда он говорил более связно, тогда-то он и сообщил, что эксперимент забросил его на окраину псевдосферы Римана, во вселенную, где даже параллельные линии пересекаются. Он заявил, что должен вернуться в обычное пространство и уже начал обратное движение, постепенно переходя с одного уровня на другой. В этот период постепенно происходили очень странные вещи. Брат мог слышать работу моих мыслей. Ну а в том, что он телепат, у меня не было ни малейшего сомнения. Он мог в совершенстве подражать голосам отца и матери. Он стал многими людьми сразу и всех их прекрасно имитировал. Во мне он видел шамана или мессию и звал меня Уч — не учитель и не учение, а просто Уч, нечто вроде воплощенного посла иных миров, уполномоченного вести переговоры о приеме человеческого вида в сообщество высшего разума.

И это далеко не все: его посещали видения из истории XX века, сцены постройки линз и скончания веков. Он сказал, что открытие высшего физического измерения ожидает нас через несколько лет и что, оно имеет отношение к Египту, к акациевым, триптаминовым культам, к Тибету, каким он был восемь тысячелетий назад, к шаманской магии, к бонпо и к книге перемен "Ицзин". Вот, такие идеи витали у него в голове, пока он беспрестанно говорил и, не только говорил.

От этого периода не осталось никаких записей. Меня так переполняла уверенность, что мы пребываем в вечности, что я не ощущал никакой необходимости что-то записывать. По мере того как мир — так мне казалось — становится все совершеннее, я в какой-то момент решил написать поэму, но этот миг так никогда и не настал. В те пять дней все происходило как-то хаотично, бессвязно. Это был самый напряженный период времени, какой мне довелось пережить. Не было такой эмоциональной или интеллектуальной струны в человеческом регистре, которая не звучала бы вновь и вновь в тысячах вариаций.

В записках, сделанных несколько недель спустя, я мог подвести итог тем пяти дням, только дав им нелепые названия: Огонь, Вода, Земля, Человек, Мир. Я сидел и слушал, а Деннис витийствовал.

Глаза его без очков казались безумными и пронизывали насквозь, смотришь в них-и становится не по себе. С той самой ночи, когда его обуял тот шаманский бред, я твердо решил не спать и ни на минуту не спускать с него глаз ни днем, ни ночью. Следующие девять дней я не спал и даже не ощущал потребности во сне: Хоть я и знаю, что такое порой случается, тем не менее потом, на протяжении многих лет, я воспринимал свое тогдашнее отсутствие желания спать как самый веский аргумент в пользу реальности тех сил, с которыми мы экспериментировали. Я не только не нуждался в сне — мои мысли постоянно текли плавным, насыщенным, наполненным образами потоком, по сравнению с которым обычный процесс мышления казался бледной, судорожно подергивающейся тенью. И эта психическая сила пронизывала весь мой бессонный период и сохранялась долгое время после него.

Мне казалось, что время, которое мы переживаем, состоит из отражений того, что ему предшествовало, и того, что должно по следовать за ним. Шестое марта. Первый день, когда я решил не спать, прошел в глубоком благоговении и растущем изумлении: я не ощущал ни малейшей сонливости, хотя в остальном чувствовал себя нормально. В последние темные часы перед рассветом, время, которое — я это почувствовал — в точности совпадало С тем часом, когда мы два дня назад проводили эксперимент, я услышал, как Деннис зашевелился в своем гамаке. Потом он издал все тот же заунывный вой, тихий, но сильный и отчетливый, Который сорок восемь часов назад забросил его в новый мир. Он прозвучал трижды, и как я и предполагал, — что-то в моем мозгу убедило меня в этом

Как и раньше, последний вопль был самым протяжным, он усиливался, а потом затихал, наверное, целую минуту. Когда Он наконец замер, я Снова услышал, как сквозь бледнеющий воздух из миссии донесся петушиный крик. Почему все Происходит так симметрично, будто что-то огромное, упорядоченное старается показаться на поверхности самой организации окружающей нас реальности? В небе заполыхал рассвет, начинался еще один из череды этих бесконечных дней. То, что скрывалось в моем мозгу, шевельнулось, готовясь встретить вызов, который бросал рассудку каждый новый миг. Все, что осталось от того времени, — это обрывочные образы и случайности, и только метафоры проходят сквозной темой. Все являло собой сотворение мифов, сотворение образов — подвижное, метауровневое, безостановочно текущее.