Глава 4 Мы знаем больше, чем думаем, что знаем: интуиция и творческие способности

Глава 4

Мы знаем больше, чем думаем, что знаем: интуиция и творческие способности

– Это ты сам додумался?

– Да, вроде как сам, – отвечал Пух. – Но не то чтобы я умел думать, – продолжал он скромно, – ты ведь знаешь, но иногда на меня это находит.

– Угу, – сказал Кролик, который никогда не позволял ничему находить на него, а всегда все находил и хватал сам.

Алан Александр Милн,

«Винни-Пух и все-все-все»[8]

Герберт Спенсер, английский философ XIX века, в автобиографии пересказывает свой диалог с писательницей Мэри Энн Эванс, известной нам под псевдонимом Джордж Элиот. Они обсуждали новую книгу Спенсера «Социальная статика», и Мэри Энн вдруг заметила, что, несмотря на все эти умные мысли, которые излагал ученый, его лоб оставался ровным, без единой морщины. «Думаю, это все потому, – сказал Спенсер, – что я никогда не бываю озадачен». А Мэри Энн понимающе ответила, что это самое нахальное замечание, которое она когда-либо слышала. В ответ Спенсер заявил о готовности обосновать свое замечание, говоря, что режим работы его мысли не подразумевает направленного усилия, которое и заставляет нас хмурить брови.

«Заключения, к которым я иногда прихожу… возникают неожиданно – каждое в виде законченной мысли, которая медленно выросла из зародыша… Мало-помалу, очень ненавязчиво, без осознанного намерения и особых усилий вырастает ясная и связная теория. Как правило, это медленный и естественный процесс развития, который может растянуться на годы; и так как раз происходило, я думаю, потому, что мыслительный процесс шел постепенно, почти стихийно, без напряжения. Именно поэтому, мисс Эванс, у меня нет морщин», – пояснил он. По мнению Спенсера, «решение, найденное подобным способом, с большей вероятностью окажется истинным, чем добытое в результате настойчивых усилий. Настойчивые усилия препятствуют работе мысли… Попытка немедленно найти решение проблемы выступает в качестве искажающего фактора в сознании и является причиной ошибки, [тогда как] спокойное созерцание этой же проблемы порой выпускает мысли, которые пришли к нам в голову сами собой из опыта, и приводит к правильному умозаключению»{31} (курсив автора).

Путь познания, с которым знакомы и Винни-Пух, и Герберт Спенсер, отличается от р-состояния по многим важным параметрам. Нет сомнений, что он требует времени и терпения: это расслабленный, неспешный и бесстрастный подход к проблеме. Такой путь чем-то напоминает впитывание знаний, но это не одно и то же.

При впитывании знаний субразум постепенно открывает уже существующие в нем схемы и распространяет их на разные ситуации. Опыт по крупицам накапливается из особых случаев и единичных событий. Но несмотря на то, что способность Спенсера проникать в суть организации общества, несомненно, опирается на предшествующее наблюдение, процесс, к которому он обращается, происходит за пределами бессознательного накопления. Кажется, что этот процесс отражает не столько приобретенную информацию, сколько способность разума постепенно находить новые схемы и значения в информации, которую он уже содержит, и сознательно проявлять их как проницательность и интуицию. Хотя опыт и предоставляет данные, это процесс не восприятия, а размышления. Песенка Винни-Пуха, которая вызвала у Кролика вопрос, демонстрирует то же самое, только в меньшем масштабе. Он не выводил новое индуктивное обобщение, а просто как бы воспроизвел то, что пришло к нему само, совершенно неожиданно.

Широко распространено мнение, что р-состояние – самый мощный инструмент мышления, который есть в нашем распоряжении, именно к нему мы обращаемся снова и снова, когда нужно срочно принять решение. Однако правда состоит в том, что возникающие у нас идеи – зачастую самые лучшие, даже гениальные – не являются результатом безошибочных рассуждений. Они неожиданно возникают в голове или приходят туда извне. В расслабленном состоянии у нас больше работает интуиция. Мы обычно не даем подробного рационального объяснения, когда в ресторане нам хочется чего-нибудь восточного, а с радостью доверяемся чувствам и порывам. При этом, когда начальник начинает закручивать гайки или возникает срочная проблема, требующая решения, мы ведем себя так, как будто эти подсказки были слабыми, ненадежными и недостойными внимания. Нам и невдомек, что интуиция может выдержать конкуренцию с тщательным изучением и перевесить его результат. Уже есть исследование, согласно которому интуицию следует ценить и доверять ей гораздо больше, чем мы думаем. Также оно показывает, что мы пренебрегаем ею, предпочитая сделать хуже, но зато привычным способом.

Нам нужно лучше понять природу и значение интуиции, потому что мы ее либо недооцениваем, либо переоцениваем. Те, кто недооценивает интуицию, сами того не желая, часто высказываются против предположения, что интуиция основана на форме знания, ставящей себя выше рассудка, более того – что она безошибочна. Словари дают очень напыщенные определения интуиции и таким образом создают заведомо неправильные оценки. Словарь Chambers определяет интуицию как «умственную способность, которая без объяснений и анализа немедленно определяет истинное положение вещей». Малый оксфордский словарь более поэтичен и все столь же самоуверен. Он определяет интуицию как «непосредственное знание, которое приписывают ангелоподобным и другим божественным существам, для которых равны понятия созерцания и знания»{32}.

Теперь, хотя мы и знаем о существовании определенных свойств интуиции, которые могут открыть путь к качественно иному способу познания, нам становится очевидно: эти определения очень далеки от того, что мы понимаем под повседневной интуицией. Наши предположения бывают ошибочны, к чему бы они ни относились: к продвижению по служебной лестнице, к отношениям со спутником жизни, к книге, о которой неверно судим по обложке, к неизвестному маршруту, когда чутье нам подсказывало самый короткий путь, но в итоге мы заблудились.

Интуиция может приводить к ошибочным решениям, но это совсем не значит, что она бесполезна. Часто ее рассматривают как умение «применять догадку»; чутье или наитие, которое рождается в субразуме и вполне заслуживает серьезного, но при этом критичного отношения. Предлагается целиком принять ситуацию, которая проявляется не как обоснованный вывод (его пока нет), но в виде намека или картинки.

Возможно, субразум тайно соединил в этой реальной подсказке уйму разных факторов, включая аналогии с опытом из прошлого и аспекты настоящего, неведомые сознательному мышлению. И это слияние может произойти, как сказано в словаре, «немедленно», а может занять какое-то время, даже годы, как в случае Спенсера. Но результат, когда он возникает, всегда предварительный. Это пирог, который подает ваше бессознательное, и, чтобы понять, удался ли он, его нужно хорошенько распробовать. Самым важным испытанием может быть реакция слушателей на импровизированное остроумие (как у Винни-Пуха), или строгая проверка логической последовательности, или же детальная разработка поэтической либо художественной темы.

Быстрая интуитивная реакция – «скоропалительные выводы» – жизненно необходима людям так же, как и животным. Когда происходящее событие – вариация уже знакомого, то следует отнести его к какой-то категории и реагировать привычным способом. Тратить время на долгие размышления и несущественные детали иногда совершенно не нужно или даже опасно. Не надо тщательно разглядывать номер автобуса, если он едет на вас на полной скорости. Однако поспешные реакции работают против нас, если новая ситуация очень похожа на привычную, но на самом деле совсем другая. Равновесие приоритетов нарушается, и тогда быстрый стереотипный ответ может быть очень рискованным, поскольку здесь как раз необходимо более внимательное, неторопливое изучение.

Важность перехода от быстрой к медленной работе мозга еще в 1950-е годы была наглядно продемонстрирована Абрахамом и Эдит Лачинс[9] в лабораторных условиях. Они давали участникам эксперимента примерно такие задачи: «Представьте, что вы стоите на берегу озера и у вас есть три пустых сосуда разной емкости. В первый сосуд помещается 11 л воды, во второй – 27 л, а в третий – 2 л. Используя эти три сосуда, нужно отмерить ровно 12 л воды». Испытуемым приходилось немного подумать (и все размышления могли быть очень логичными). Большинство справлялось с задачей, отмерив в итоге 12 л в самом большом сосуде. Затем перед ними ставили похожую задачу, менялись только сосуды (соответственно 19, 29 и 1 л) и конечная цель – 8 л, а потом еще одну – при помощи сосудов 9, 19 и 3 л нужно было отмерить 4 л. Можете попробовать повторить этот опыт перед тем, как прочитать описание{33}. Вы обнаружите, что одна и та же стратегия работает для решения всех трех задач. Однако теперь – переломный момент. Вам дают сосуды емкостью 12, 26 и 2 л и просят отмерить 10 л. Если вы перестанете размышлять, а просто примените правило, которое только что вывели, то решите задачу. Но при этом упустите из виду, что есть более простое решение. Задача выглядит так же, как предыдущие, но конкретно у этой есть два решения, одно из которых красивее и рациональнее второго.

Легко представить себе абсолютно любую компанию (не важно, чем она занимается), которая попала в такую же ловушку. Управляющие могут «считать, что они думают» над каждой возникающей проблемой. При этом, если они не способны думать по-новому, у них будут однотипные ответы, даже когда обстоятельства меняются и появляются другие возможности. Одна из главных причин, мешающих компании найти нехоженые пути, – это привычка думать быстро: принимать без доказательств первый интуитивный ответ, не заботясь о том, чтобы остановиться и проверить еще раз. Милтон Рокич[10] подтвердил эту гипотезу, используя сосуды супругов Лачинс. Он заставлял испытуемых немного помедлить, когда те видели перед собой новую проблему. Если их не просили подождать и позволяли представить решение, когда они сами захотят, большинство применяло правило, которое отлично срабатывало прежде. Однако когда им не разрешали давать ответ немедленно и заставляли размышлять, то некоторые из них вдумывались тщательнее, и им удавалось найти новое решение.

Неудивительно, что это преимущество было только у тех, кто действительно озаботился деталями в отведенное время. Многие участники исследования говорили, что быстро пришли к ответу, а остальное время потратили на все что угодно, только не на решение задачи: строили планы на воскресенье, обдумывали письма, которые нужно написать, считали щербинки на кафеле и т. п. Естественно, дополнительное время никак не помогло им использовать свой творческий потенциал. Однако гораздо интереснее рассмотреть умственную деятельность участников, которые нашли новое решение. Они не делали никаких скрупулезных вычислений и не писали расчеты на клочках бумаги. На самом деле они просто задумались над тем, что за вопросы им задавали и почему экспериментаторы это делали. Один испытуемый сказал, что задумался, зачем же проводится эксперимент. Другой подумал над тем, что же должны показать результаты. То есть к озарению привели общие либо косвенные вопросы, а не механические манипуляции с сосудами.

Позвольте мне продемонстрировать работу интуиции на более сложном примере (один из которых, между прочим, любил приводить на своих философских семинарах Витгенштейн[11]). Представьте себе, что Землю немного сгладили, и теперь она правильной сферической формы. По экватору ее плотно обвязали веревкой (не эластичной). Теперь предположим, что веревку развязали и добавили к ней еще 2 м, поэтому сейчас между веревкой и экватором образовалось пространство. На сколько веревка отстает от экватора? Можно ли просунуть между ними волос? А монетку? А книгу? А можно проползти под веревкой?

Большинству людей интуиция подскажет, что это пространство будет крошечным, максимум 1–2 мм. Но на самом деле между веревкой и экватором будет примерно 32 см, и это очень легко математически доказать, то есть под ней вполне можно проползти (если кому-то интересно, доказательство приводится в комментариях{34}). Странно вот что: если просчитать с точки зрения геометрии, получается, что расстояние между веревкой и экватором никак не связано с размером шара (или круга: задача совсем не обязательно про объемный предмет), поэтому промежуток будет один и тот же, независимо от того, возьмем мы теннисный мячик, цирковую арену или Вселенную. Однако большинству людей интуиция подсказывает, что чем больше сам предмет, тем меньше будет промежуток, образованный с помощью 2-метровой веревки.

Здесь интуиция дает сбой, поскольку она основана на бессознательном предположении, что эта ситуация аналогична другим, несомненно похожим, где правило «Чем больше предмет, тем меньше изменение» работает. Давайте рассмотрим немного иную задачу. «Возьмем воду всех океанов и нальем ее в огромный цилиндр. Как поднимется уровень воды, если мы добавим туда еще 20 л?» В данном случае ответом, безусловно, будет: «Не очень сильно». И тут мы были бы правы: чем больше изначальный объем, тем меньше заметна разница. А вот на глубину детского бассейна лишние 20 л повлияют куда сильнее. Получается, что это правдоподобное допущение верно в отношении цилиндров, но неверно в случае с длиной окружности. Как же догадаться, когда оно будет верным? Быстрая интуиция зависит от субразума. Тот сразу подмечает особенности ситуации и находит аналогию, которая, как нам кажется, помогает понять и предвидеть дальнейшие события. Подобные бессознательные аналогии проявляются внешне как интуиция. Правы вы или нет, зависит не от того, насколько вы догадливы, а от того, насколько точна аналогия. Очень часто мы абсолютно правы, но иногда внешнее проявление ситуации обманывает субразум, и он заводит нас не туда.

Этот пример также демонстрирует, как способ познания, который вы применяете, может привести к разным ответам на один и тот же вопрос. Р-состояние и интуиция могут иметь различные опоры – знания и мнения – и таким образом приводить к противоречащим друг другу решениям. Если вы смотрели математические расчеты в комментариях, то убедились, что расстояние между экватором и веревкой 32 см, при этом интуитивно продолжаете верить в то, что оно ничтожно мало. Некоторые догадки, рожденные в глубинах интуиции, ведут к одному ответу, а иные положения, появившиеся на поверхности сознания, кажется, ведут к другому ответу. В нашем случае получается, что правильным будет рациональный ответ. В других же случаях (например, когда интуиция вам подсказывает: есть что-то подозрительное в той женщине, собирающей деньги на благотворительность, особенно в ее поставленной речи, но вы все равно убеждаете себя, что глупо обращать на это внимание) интуиция может быть права, а разум – нет. Все определяет ситуация{35}.

Какой режим мозга задействован и, соответственно, какой ответ вы получите, зависит от того, как вы начинаете мыслить, когда возникает вопрос, или от особенностей ситуации, иногда случайных. Встречаете вы, например, в баре студентку факультета физики и спрашиваете у нее, почему, если бросить мяч, он описывает в воздухе дугу. Студентка (если напряжется) расскажет вам историю про энергию или импульс, которые вы передаете мячу во время броска, еще расскажет про сопротивление воздуха и силу гравитации. В тот момент, когда мяч, взлетев с глухим «фух», замедляет движение, гравитация начинает побеждать, мяч достигает высшей точки и падает. Однако если вы напомните ей, что это физическая задача, она на секунду задумается (ей же нужно переключиться с интуиции на р-состояние ученого-физика) и скажет: «Конечно! Какая я глупая! Никакого “фух” не будет во время броска. Только сила гравитации и сопротивление воздуха»{36}. Первая ее попытка объяснить мне пример – повседневная и интуитивная. Вторая же перенесла ее в другую систему координат и открыла доступ к другой базе данных и другому способу мышления. Если бы этот вопрос был задан на экзамене, то студентка автоматически выбрала бы р-состояние.

Это удивительное явление, но очень распространенное, – люди выбирают тот, а не другой способ мышления и реагируют на одну и ту же ситуацию по-разному. Сэси и Бронфенбреннер[12] в 1985 году проводили исследование. Десятилетние дети сидели перед экраном компьютера, в центре которого периодически появлялись разные геометрические фигуры{37}. Детям нужно было показать с помощью курсора и мышки, в каком направлении и как далеко полетит фигура. Там были круги, квадраты и треугольники, разные по цвету (темные и светлые) и размеру (маленькие и большие).

Идея исследования заключалась в том, что дети должны были предугадать, куда может полететь фигура. Квадраты всегда летели направо, круги – налево, а треугольники оставались в середине. При этом темные фигуры летели наверх, а светлые падали вниз. Большие летели недалеко, а маленькие – дальше. После 750 попыток дети практически ничего не усвоили и не запомнили.

Однако потом задание немного изменили. Оно стало выглядеть совсем иначе, хотя на логику это никак не повлияло. Все, что сделали экспериментаторы, – просто поменяли геометрические фигуры на изображения животных (птиц, пчел и бабочек), а курсор стал выглядеть как сачок. Кроме этого, они добавили звуковые эффекты и сказали детям, что в этой игре нужно просто-напросто ловить животных в движении.

Понадобилось меньше половины возможных попыток, чтобы все дети начали четко ставить сачок в нужную позицию. Геометрические фигуры делали задание похожим на школьные задачи, поэтому дети автоматически включали р-состояние. Они пытались вычислить правило и не могли, вот почему у них ничего не получалось. Вторая версия задания походила на игру, и дети сразу начинали прислушиваться к интуиции, что дало им возможность легко и не задумываясь определить зависимость{38}.

Интуиция может привести к неправильному решению, если в ее основе лежит ошибочная информация о том, что имеет отношение к задаче, а что – нет. Я уже приводил пример с шахматной доской, у которой вырезали две клетки. А вот другой пример:

В неком городе есть две больницы. В большой больнице каждый день рождается примерно 45 малышей, в маленькой – порядка 15 детишек. Как известно, около 50 % всех детей – мальчики, а остальные 50 % – девочки. Однако количество девочек каждый день разное. Иногда их может быть больше 50 %, а иногда меньше. Для выявления закономерности обе больницы целый год записывали дни, в которые рождалось больше 60 % девочек. Если взять общее количество таких дней за год, в какой больнице их будет больше? В большой или в маленькой? А может, их будет примерно поровну?

Когда психологи Даниэль Канеман и Амос Тверски опросили почти 100 человек, 22 % сказали, что в большой, 22 % были за маленькую, а 56 % считали, что «примерно одинаково»{39}. Ни один из участников опроса не сел и не посчитал на калькуляторе, должно быть, всем им ответ подсказала интуиция. Как выяснилось, больше чем ? из них ошиблись (я, кстати, тоже сказал: «Примерно одинаково».) Однако было бы достаточно подумать всего минуту, чтобы назвать правильный ответ: «В маленькой». Чем меньше пример, тем проще случайно уклониться в сторону большего: в маленькой больнице нужно всего два мальчика, «уступивших» место девочкам, чтобы преодолеть порог 60 %. Больше половины опрошенных, ответив интуитивно, не приняли во внимание важную информацию – размер больницы (хотя каждый из них прекрасно понимает важность этого факта, если на него указать). На такого рода чутье могут влиять разные факторы: одни оказываются полезными, а другие сбивают с толку.

Быстрая интуиция уязвима перед трудностями, которые выглядят знакомо, но в действительности совсем не такие, какими казались. Тогда при каких же обстоятельствах больше будет цениться интуиция медленная? Так же как и в случае с впитыванием знаний, медленная интуиция подходит для выявления неочевидных связей между областями знаний; для понимания связей между событиями, которые на первый взгляд различаются. Мы по-настоящему оцениваем интуицию в темных, запутанных ситуациях, которые плохо поддаются определению, – независимо от того, что нас интересует: кризис среднего возраста, запутанные отношения, художественный проект или научный опыт.

В науке интуиция – это область, предлагающая аналогии, образ или идею, которые связывают вместе результаты эксперимента и придают им смысл. Суммарно эти результаты усложняют существующую теорию, но у них до определенного момента не хватает других связей. И дарвиновский механизм эволюции, и специальная и общая теории относительности Эйнштейна предлагали только схему объяснения. Они брали множество разных деталей, объединяли их в теоретическую структуру, которая представляла для них большое знание, и предвидели новые результаты. И эти результаты, как и многие другие научные открытия, переосмысливались с помощью медленных путей познания – непостижимых, загадочных и требующих времени, а не рациональных и точных. Сам Эйнштейн прекрасно описал свой творческий процесс:

«Ни записанные, ни произносимые устно слова языка не играют никакой роли в моем мышлении. Физические сущности, служащие, по всей видимости, элементами в мышлении, – это определенные знаки и более-менее ясные картинки, которые… в моем случае принадлежат визуальному или иному мускульному типу. [Эти элементы участвуют в] ассоциативной игре… в которой они могут быть воспроизведены и скомбинированы по желанию… Эта игра и является самым необходимым признаком продуктивного мышления. Она имеет место до возникновения любых связей с логическими конструкциями из слов или иных знаков, которые можно передать кому-либо. На стадии, когда слова вообще возникают, они – в моем случае – отчетливо слышимы, но вмешиваются [обратите внимание, “вмешиваются”] только, как уже было сказано, на второй стадии»[13] (курсив и квадратные скобки автора).

Иногда, как в случае Герберта Спенсера, человек осознает схему мысли, которая постепенно формируется сама, наподобие большого кристалла, медленно растущего из насыщенного химического раствора, в который поместили зародыш. Но в других случаях работа проходит бессознательно до тех пор, пока связанная идея в целом не перейдет в сознание. Например, Рита Леви-Монтальчини, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1986 года, говорила: «Вы думаете о чем-то без особой охоты довольно долго… Как вдруг – вспышка, и вы понимаете решение задачи». А сэр Нэвилл Мотт, лауреат премии по физике 1977 года, подтверждает оба способа – внезапное озарение и длительные попытки найти решение с помощью р-состояния: «Вдруг вы понимаете: это должно быть так. Это интуиция… если вы не можете больше никого в этом убедить. Именно это и произошло со мной во время работы, за которую я получил потом Нобелевскую премию. И у меня ушли годы на то, чтобы четко изложить этот материал»{40}.

Плоды интуиции могут перейти в сознание в форме более или менее складных мыслей, но в других случаях, даже для ученых, субразум выражает себя по-разному. Для Эйнштейна, как для многих творцов, язык интуиции опирался на зрительные образы. Фридрих Кекуле впервые осознал, что атомы углерода в молекуле бензола соединены в кольцо, наблюдая во сне за огнем. Языки пламени были похожи на змею, которая кусала сама себя за хвост. Иногда интуиция перетекает в почти эстетическое суждение. Лауреат Нобелевской премии по химии Пол Берг называет это вкусом. «Есть еще один аспект, который я бы добавил к [интуиции], и это, по-моему, вкус. Вкус – это почти художественное чувство. Определенные личности… непостижимым для меня образом могут прибавить к нему определенный стиль или определенный класс. Определенную правильность».

Для остальных интуиция проявляет себя как неопределенное, но внушающее доверие чувство направления. Некоторые «просто знают», какие несколько строчек запроса выбрать, какие результаты эксперимента воспринимать серьезно, а какие пропустить. Майкл Браун (лауреат Нобелевской премии по медицине 1985 года) пишет:

«Когда мы работали, порой было ощущение, что нас практически ведут за руку, потому что мы переходили от одной стадии работы к другой и каким-то образом чувствовали, как правильно. И я не могу точно сказать, как мы это поняли…»

При этом Стэнли Коэн (лауреат Нобелевской премии по медицине 1986 года) в том же духе высказывался о необходимости развивать нюх на важные результаты и считал, что подобные интуитивные реакции – ценное руководство.

«Для меня это чувство типа… “да ладно, я совсем не верю в это”, или “это самый обычный результат”, “это очень важный результат” и “давайте продолжим в этом направлении”. Я не всегда прав, но действительно чувствую, важное это наблюдение или обычное».

Заметьте, что Коэн признавал и ценность интуиции, и ее подверженность ошибкам. Она может завести в тупик и нуждается в проверке, но, тем не менее, интуиция – важное руководство, поэтому ее стоит принимать во внимание.

Многие художники и ученые высказывались о необходимости терпения и восприимчивости. Конрад Лоренц, Нобелевский лауреат 1973 года по медицине, подчеркивал важность ожидания. «Тот механизм… который управляет интуицией… действует очень загадочно, потому что он как будто держит все известные факты на поверхности и ждет, пока они сами займут свое место, как в мозаике. А если вы подгоняете процесс… если пытаетесь перетасовать свои знания, ничего не выйдет. Нужно немного напрячься, а потом расслабиться и – раз! – придет ответ». При этом математик и философ Джордж Спенсер-Браун в книге «Законы формы» заявляет:

«Чтобы прийти к этой простейшей истине, которой Ньютон уже руководствовался в своей жизни, требуются годы предварительных раздумий. Никакой работы. Никаких объяснений. Никаких вычислений. Никаких действий. Никакого чтения. Никаких разговоров. Никаких усилий. Никаких размышлений. Надо просто открыться тому, что вы хотите узнать»{41}.

Однако если следовать утверждениям Лоренца и Спенсера-Брауна, это совсем не значит, что нужно забросить неразрешимую задачу и сдаться. Процесс несколько тоньше. Не надо пытаться понять – лишь «немного напрячься и открыться неизвестному». То есть вы не думаете целенаправленно, а «открываетесь тому, что хотите узнать», как будто разрешаете проблеме существовать на границе сознания, не предпринимая никаких попыток разрешить ее. Американский философ Нел Ноддингс описывала это тонкое равновесие между поиском и получением в более привычном контексте – на примере чтения книги:

«Разум остается, или может оставаться, удивительно активным, но целенаправленное познание приостанавливается. В таком состоянии мы не стараемся упорядочить ситуацию, а, наоборот, позволяем порядку установиться самому. Я не говорю, конечно, что цели и задачи не играют роли, когда мы переходим в рецептивное состояние. На самом деле играют. Мы можем засесть за математику или литературу, потому что хотим чего-то достичь – степени, диплома, работы, – но, если удача улыбается нам и мы очень хотим чего-то добиться, цель постепенно уходит, а предмет изучения захватывает все больше»{42} (курсив автора).

Постепенное развитие идеи, начиная с формирования самого крошечного из начал, и, с течением долгого времени, его самопроизвольная доставка в сознание – это процесс, который хорошо известен как гуманитариям, так и ученым-естественникам и математикам.

Драматург Жан Кокто отмечал, что разуму необходимо выжидать, как бы «лежать под паром», и одновременно подчеркивал важность идеи, что у музы, которая появляется в спокойном состоянии ума, есть что-то магическое или запредельное:

«Часто люди неправильно думают о вдохновении, приписывая ему почти религиозные качества. Увы! Я не верю, что вдохновение падает с неба. Скорее это результат абсолютной инертности и неспособности обратить в работу определенные наши силы. Эти неизвестные силы действуют глубоко внутри, питаясь фрагментами обычной жизни, событиями и чувствами, и, когда работа, сама происходящая в нас и вопреки нам, требует выхода, мы можем поверить, что это приходит откуда-то извне и дано нам свыше. Художник спокоен, потому что ему не нужно работать. У поэта в его распоряжении вся ночь. У него благородная роль, он должен убрать дом и ждать назначенного визита».

Историк литературы Джон Ливингстон Лоу подробно исследовал источники и материалы, на которые опирался Кольридж, когда писал «Поэму о старом моряке». Ему удалось проследить источники забытых «предшественников» всех фраз и слов, которые появляются в самых образных строфах{43}. Он формулирует процессы, которые, должно быть, происходили вне поля зрения поэта, в его уме, так:

«Факты, которые утонули в промежутках сознательного раздумья, собираются вместе на глубине посредством почти химических соединений общих признаков. И там, в бессознательном Кольриджа, пока его сознательное занято зубной болью, или болезнями маленького Хартли, или милыми прогулками с Вордсвортами между Незер-Стоуи и деревушкой Альфоксден, – там, в темноте, рождались призраки рыб и простейших, извилистые маршруты плаваний, выставляя щупальца ассоциаций и переплетаясь за пределами контролируемого сознания»{44}.

Сам Кольридж описал композицию другой своей известной поэмы – «Кубла-хан». Почувствовав легкое недомогание, он принял опиума и сел читать «Паломничество» Перчеса. А вскоре задремал прямо во время чтения на фразе: «Здесь, – провозгласил хан Кубла, – будет построен город, и вокруг него – прекраснейший сад. И тогда две тысячи гектаров плодородной почвы обнесли стеной». Через три часа Кольридж проснулся «с абсолютной уверенностью, что сочинил не меньше двух или трех сотен строк – если, конечно, он мог назвать сочинением процесс, когда образы сами предстали перед ним без малейших сознательных усилий с его стороны». Тут же он схватил перо, чернила и бумагу и «с рвением записал строки, что вы можете читать»{45}.

Американская поэтесса Эми Лоуэл описывает, как она сознательно использовала инкубацию, доверяя этому методу:

«Идея приходит мне в голову без явной причины, например, “бронзовые кони”. Я ставлю галочку, что кони – хороший образ для стихотворения, и, запомнив его, сознательно перестаю думать об этом. Что же на самом деле я делаю? Отодвигаю этот образ в подсознательное, как будто кладу письмо в ящик. Через шесть месяцев строки стихотворения сами приходят мне в голову. Как я всегда говорю, стихотворение было “там”».

Процесс инкубации может продолжаться несколько месяцев, а то и лет. Однако значимость его никак не соотносится с длительностью «созревания». Оно может продолжаться несколько дней (мы ложимся спать, а наутро оказывается, что проблема решена) или прокручивается быстро, за несколько минут. Французский математик Анри Пуанкаре, известный тем, что прекрасно мог рассуждать о своем творческом процессе, пришел к следующему заключению:

«При решении трудной задачи часто после первой попытки ничего хорошего не происходит. Нужно отдохнуть, можно долго, можно – не очень, а потом снова приниматься за работу. В первые полчаса, как и раньше, ничего не решить, зато потом неожиданно в голове возникает определенная идея. Важность подобной бессознательной работы в процессе математических открытий оспорить никак нельзя, при этом ее следы обнаруживаются и в других ситуациях, где она менее очевидна».

Сейчас уже есть экспериментальное доказательство, подтверждающее подобные яркие примеры из жизни. Оно помогает понять, как работает инкубация. Стивен Смит совместно с коллегами из Техасского университета A&M провел серию исследований, где им удалось показать процесс инкубации в лабораторных условиях. Конечно, они не смогли воспроизвести всю сложность настоящего творческого процесса, который описывали Эйнштейн или Кольридж. Ведь именно в этом состоит сущность подобного явления – его нельзя контролировать или направлять. Субразум не будет нам подчиняться. Тем не менее результаты очень многое проясняют.

В заданиях, которые Смит предлагал участникам эксперимента, воссоздавалась одна из ключевых особенностей настоящего творческого озарения – нужно было обнаружить осмысленную, но неочевидную связь между разными элементами головоломки. Речь идет о ребусах, в которых слова и картинки представлены таким образом, чтобы в них читалось слово или распространенная фраза.

Например:

ЯЯЯЯЯЯЯ – это слово «семь-Я»

КО

ВА – это слово «под-КО-ва»

Испытуемым показывали ребусы. На первую попытку отводилось 30 секунд. Некоторые ребусы сопровождались полезными подсказками (например, посчитать количество букв в первом примере) или совершенно бесполезными (например, прочитать слова задом наперед). Те ребусы, которые участники не разгадывали с первого раза, предлагали им второй раз – либо сразу, либо через 5–15 минут. Когда вторую попытку давали сразу, результат оставался прежним. Однако когда участникам разрешали несколько минут отдохнуть, то они решали на 30 % больше заданий, к которым были даны бесполезные подсказки. После более длительных перерывов (15 минут) результаты были гораздо лучше, чем после коротких (5 минут).

Важно отметить, что улучшение результатов не зависело от возможности участников сознательно обдумывать ребус во время перерыва. Иногда такая возможность была, время от времени им предлагали дополнительное задание, чтобы отвлечь внимание. Поэтому в такой ситуации преимущество инкубации нельзя объяснить возможностью целенаправленно размышлять над проблемой дольше.

В другом исследовании Смит выявлял эффект инкубации с помощью феномена, который называется «На кончике языка». Феномен проявляется, когда вы пытаетесь вспомнить что-то, обычно имя, которое никак не приходит в голову, но у вас при этом чувство, что оно «вертится на кончике языка». С помощью компьютерной графики Смит создал картинки с вымышленными животными, к каждой из которых прикрепил название и краткое описание – предполагаемые повадки, среда обитания и особенности питания. Участникам исследования предлагали быстро изучить 12 животных, а затем вспомнить их названия. Так же как и в предыдущем задании, если испытуемые не могли вспомнить названия с первого раза, им давалась еще одна попытка сразу либо через 5 минут. При второй попытке им задавали вопрос, могут ли они назвать животное теперь. Если нет, то, может, хотя бы первую букву. Если участник говорил, что сможет узнать слово, когда увидит животное еще раз, его спрашивали, было ли чувство, что название «вертится на кончике языка»? После перерыва память участников улучшалась на 17–44 %. Более того, даже если участники не могли вспомнить слово целиком, то их попытки угадать первую букву были точнее, когда они говорили о феномене «На кончике языка».

Смит предполагает, что в обоих исследованиях есть общее объяснение положительного эффекта инкубации. Отсрочка дает время забыть неправильные предположения и тупиковые идеи. Поэтому, когда вы возвращаетесь к заданию, то мыслите шире. У людей есть свойство зацикливаться на определенном подходе к задаче, даже если очевидно, что он не работает. Отсрочка повышает ваши шансы на то, что мозг наконец-то обратится по верному адресу. «При неудачном начале мы соскальзываем с верной дороги, и есть вероятность, что сразу вернуться не получится. Период инкубации дает время, чтобы ошибочные мысли испарились и оставили голову свободной для принятия свежих решений и нового взгляда на проблему»{46}.

Отсрочка помогает избавиться от навязчивой идеи, она дает возможность вытряхнуть из головы ничего не дающие подходы и предположения, которые мешают развитию, однако эта идея – только один аспект инкубации. Этим дело не исчерпывается, поскольку в расчет не принимается активная работа бессознательных умственных способностей.

Когда ответ «вертится на кончике языка», мы с более-менее определенной точностью можем сказать, что способны узнать название, если нам его покажут, или даже вспомнить первую букву или другие характеристики слова, например количество слогов. Данный факт предполагает, что субразум все-таки имеет представление об искомом слове, но по какой-то причине не хочет или не может высвободить эту мысль и загрузить ее в сознание. Исследователи Илан Янив и Дэвид Мейер четко показали, что подобное подсознательное знание существует. Как и Стивен Смит, они изучали эффект «На кончике языка», но на этот раз участникам эксперимента зачитывали определения редких слов и отбирали те, которые испытуемые не могли вспомнить, но чувствовали, что знают. Затем они использовали эти слова вместе с новыми словами в лексических загадках, в которых на экране компьютера появлялась цепочка букв, а участникам нужно было нажать одну или две клавиши, чтобы обозначить – как можно быстрее, – было это существующее слово или нет.

Оказалось, что слова, которые участники видели в предыдущем тесте, распознаются как настоящие быстрее, чем остальные слова, которые тоже знакомы испытуемым, но не были освежены в памяти. Янив и Мейер обнаружили следующее: хотя слова, которые «вертелись на кончике языка», не вспоминались сознательно, они все равно демонстрировали запущенный эффект, подтверждая, что освежены в памяти{47}.

Один из эффектов частичного освежения – повышение вероятности, что некоторые случайные события могут дать дополнительный толчок, нужный слову, чтобы преодолеть границу и шагнуть в сознание. И это дает нам еще один способ применения инкубации. Сознательно вы можете думать, что прогресса в решении задачи нет, даже можете почувствовать, что сдались. Но в «копилке» бессознательного прогресс все равно есть. Этого не хватит, чтобы удовлетворить критерии сознательного, но достаточно, чтобы оставить «кандидата» предварительно немного подготовленным. Если какой-то произвольный обычный случай служит вам пусть даже только подсознательным напоминанием о каком-то слове или понятии, его может быть достаточно, чтобы решить исход дела. И как результат – вы испытываете внезапное озарение, которое нашло на вас само. Многие из нас наверняка хоть раз внезапно вспоминали сон в течение дня, когда их на это наталкивали заурядные причины, такие как фрагмент подслушанного разговора. Такого рода события играли роль переключателя, которого было достаточно для сознательного воспоминания.

Обсуждая впитывание знаний, мы видели, что субразум может преуспеть и найти нужные схемы, о которых не подозревает сознание. В таких ситуациях мы способны показать, что знаем больше, чем думаем. Можно ли то же самое сказать о способе решения проблем, который рассматривается в этой главе? Можем ли мы явно продемонстрировать, что субразум ближе к решению проблемы, чем мы думаем? И можем ли мы научиться лучше распознавать действительно важные намеки или признаки? Должны ли мы больше доверять мыслям, которые сами возникают в голове, и не игнорировать их, как будто это просто непонятный шум? Последние исследования Кеннета Бауэрса и его коллег из Университета Ватерлоо в Канаде дали утвердительные ответы на эти вопросы.

Как и Смит, Бауэрс предполагает, что интуиция очень близка к способности определять лежащую в основе связку или схему, благодаря которой можно увидеть смысл в, казалось бы, несовместимых элементах. Он использовал как визуальные, так и вербальные стимулы, чтобы исследовать способы, которыми субразум вбирает в себя такие схемы до того, как сознательное, рассудительное мышление поймет, что происходит.

Посмотрите на картинки (см. рис. 5): на одной из них (либо А, либо B) показано ухудшенное изображение реально существующего предмета{48}. На второй картинке – визуально похожие элементы, расположенные по-другому. Участникам исследования показали несколько парных изображений и попросили написать название предмета, изображенного на одной из картинок в каждой паре. Если у них не получалось, их спрашивали, на какой из двух картинок был нарисован реальный предмет, и предлагали определить свою степень уверенности в догадке.

Рис. 5. Картинки Бауэрса с ухудшенным качеством изображения. В каждой из пар есть один реальный объект: А1 (сверху) – фотоаппарат; А2 (снизу) – верблюд

Результаты показали, что догадки гораздо более результативны, чем случайные ответы, даже если испытуемые говорили, что у них совсем нет уверенности в своей правоте. Возможность того, что визуальные фрагменты реальных предметов более связно организованы и что это ключ к ответу, а не бессознательное действие, которое питает догадки, была снижена тем, что наивным испытуемым показывали пары форм и просили прямо определить, какая выглядела наиболее связно. Не было никакой разницы в оценке реальной и перегруппированной картинки. Получается так же, как в случае со словом «на кончике языка»: бессознательное способно определить схему (для сознательного это просто угадывание), даже если она не была однозначно определена.

Такое же открытие сделано скорее с помощью вербального, а не визуального стимула. В таблице ниже вы увидите три пары групп по три слова. В каждой паре одна тройка слов вызывает общую (хотя и не очевидную) ассоциацию, которая определенным образом связывает все три слова. При этом другая тройка слов подобным образом не связана{49}.

Так же как и с картинками, людей просили найти связь, а если у них не получалось – хотя бы определить, в какой из двух троек действительно есть смысловое единство. Результат, в сущности, был тот же самый, что и с визуальным стимулом: несколько человек всякий раз выявляли наличие некой схемы, которую они не могли определить, и у них получалось сделать это более достоверно, чем предполагала их собственная оценка уверенности.

Оригинальным украшением исследования Бауэрса стал придуманный им тест, который назывался «Задание с наращиванием ассоциаций». Его цель походила на ту, которую я только что описал выше: участники исследования должны были найти одно слово, которое ассоциируется у них с другими, но на этот раз список состоял из 15 слов, которые показывали одно за другим, а не все вместе{50}.

Первое слово показывали примерно 10 секунд, и за это время участники исследования должны были записать хотя бы одну ассоциацию. Затем показывали второе слово, после чего требовалось написать еще одну ассоциацию, и т. д. Когда участники думали, что нашли подходящий ответ, они отмечали его, но при этом продолжали дальше писать ответы до тех пор, пока не меняли мнение либо пока их не убеждали, что они уже нашли искомое слово.

Как правило, после нескольких таких тестов люди находили подходящий вариант примерно на десятом слове, соглашаясь с этим вариантом после примерно 12 полученных слов.

Задание с наращиванием ассоциаций

1. ЛЕТО

2. ОВОЩ

3. МОРОЖЕНОЕ

4. СВЕЖИЙ

5. КОМПОТ

6. МИСКА

7. КОРЗИНА

8. ЖЕЛЕ

9. ДАЧА

10. ЖВАЧКА

11. ПИРОГ

12. ДЕРЕВО

13. ЛЕД

14. САХАР

15. МУХИ

Если бессознательное способно опережать сознание, то угаданные ассоциации могут приближаться к искомому слову гораздо быстрее, чем люди это поймут. Чтобы проверить данное предположение, ответы, подготовленные участниками до того, как они начинали настаивать на правдоподобном варианте, показывали специальной комиссии. Та смотрела, выявили они значимые связи с тем все еще неопределенным искомым словом или нет, и действительно их находила. Когда члены комиссии, знавшие решение, обращались к догадкам людей, они видели схему, более или менее близкую к искомому слову, причем участники о ней ничего не знали.

Из этого следует, что идеи, которые сами возникают у нас в голове, могут быть гораздо более правильными, чем мы думаем, и мы лишаем себя полезной информации, когда не замечаем их или воспринимаем как «всего лишь догадки».

Сам Бауэрс отмечает одну причину, почему подобные стилизованные задачи не показательны, если речь идет о реальном мире. В жизни основная часть задачи часто заключается в следующем: никто в точности не знает, что именно подходит, а что нет. Трудности, с которыми постоянно сталкиваются руководители, архитекторы, ученые или учителя, беспорядочны в том смысле, что изначально не всегда понятно, как осмыслить проблему или чему уделить больше внимания, а чем пренебречь. Бывает, начинающего водителя или студента-медика сбивает с толку мощный поток информации, потому что они еще не имеют опыта и не могут определить, что имеет значение, а что нет, чему нужно уделить внимание в первую очередь, а что можно отодвинуть на задний план. Задания Бауэрса, как и многие из тех, что используют психологи и те, кто составляет школьные программы, тщательно «причесывают» перед подачей. Качество изображения фотокамеры сильно снижено, но при этом нет «шума». Именно поэтому в последних экспериментах Бауэрс сделал задания более беспорядочными, приближенными к жизни.

Сейчас в его тесты наравне с нужной и ценной информацией включены данные, не относящиеся к делу или отвлекающие внимание. Возникают похожие результаты. Например, когда участники исследований подходят ближе к ответу (хотя сами и не догадываются об этом), они лучше начинают угадывать, какие именно детали на самом деле важны для решения.

Теперь уже опытным путем доказано существование некой загадочной «направляющей руки», которая помогала принять правильное решение нобелевскому лауреату Майклу Брауну, а Стэнли Коэну подсказывала, каким результатам верить, а какие ставить под сомнение. Другими словами, доказано существование субразума, бессознательных умственных способностей, которые в некоторых случаях опережают сознание. Наличие «направляющей руки» известно многим поэтам и ученым, и если они наблюдательны (каковыми и должны быть), то знают об этом из собственного опыта. Когда Эми Лоуэл задавали вопрос о том, как она пишет стихи, та отвечала:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.