II. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

II. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

§ 1. К проблеме и методу исследования

Наши больные, психический статус которых описан выше, чрезвычайно различны между собой. Как уже указывалось, больной К. - оглушенный, вязкий, аспонтанный и рабски связанный с реальной действительностью. Больная 3. - живет в прошлом, не ориентирована в окружающем, вся заполнена той семейной обстановкой, в которой продолжает себя видеть девочкой 12 лет. Она внешне контактна, эйфорична, многословна; он односложен, легко подавляется ситуацией, депрессивен. Психологически различие больных лучше всего определяется их противоположным отношением к действительности: у К. - связанность с реальностью, у 3. - отрыв от нее.

Больные настолько различны, что, естественно, возникает вопрос о том, какой смысл имеет их сопоставление, когда их различия и без особого углубленного анализа сами бросаются в глаза. Для чего сравнивать, когда ничего общего нет, когда больные настолько противоположны, что все сравнение свелось бы к констатации их контрастности и имело бы лишь отрицательное значение. Сравнительный анализ больных был бы лишь тогда интересен и ценен, если бы на фоне этих различий мы могли выявить нечто общее и из анализа этого общего расстройства смогли бы указать на специфические особенности каждого из них, т. е. лучше понять психологическую сущность их своеобразных расстройств.

Таким общим моментом, феноменологически чрезвычайно сходным, проходящим красной нитью через все поведение (однако по своей психологической структуре и генезу глубоко различным), является у обоих больных их связанность с полем. Этот феномен связанности не является чем-то побочным, нецентральным, он окрашивает все их поведение и является феноменом, который дает нам возможность вскрыть те специфические закономерности расстройств мышления и эффективности, которые нас здесь в первую очередь интересуют.

Что же такое связанность с полем, что мы называем психологическим полем? Введение понятия «психологическое поле» принадлежит Левину, который его применял в целом ряде исследований. ...Внешне одинаковые ситуации ни в коей мере не обозначают наличия одинакового психологического поля.

Например, ряд людей ждет трамвая, для всех как бы одинаковая ситуация ожидания, однако для того, кто из-за отсутствия трамвая может опоздать к поезду, это поле получит другой психологический смысл, чем у человека, который никуда не торопится. У большинства ожидающих будет в зависимости от цели их поездки разное психологическое поле. Психологическое поле определяется поэтому теми потребностями, аффективными побуждениями, которые в данный момент имеются у личности, в зависимости от них разные моменты внешней ситуации займут то или иное место в психологическом поле и получат различное побудительное значение...

...Когда мы говорим о «связанности с полем», мы имеем в виду полную предоставленность личности силам поля, те случаи, когда полевые ситуационные моменты являются решающими и направляющими деятельность человека. Он не в состоянии произвольно изменить ситуацию, овладеть ею, становится ее рабом (тем самым осуществляя свои аффективные побуждения). Однако у нормального человека мы наряду с подчинением силам поля большей частью наблюдаем некоторую произвольность его поведения в ситуации; мы часто ограничиваем себя в покупках, преодолеваем смущение - одним словом, мы не являемся рабами поля, а обладаем возможностью до известных пределов произвольно видоизменять его и тем самым становиться над ситуацией... Возможность овладения ситуацией, преодоление сил поля достигаются очень сложными психологическими приемами, которые мы здесь не сможем во всей полноте осветить. В основном наиболее характерным и важным для нас моментом является то, что личность, временно уйдя из поля или оставаясь внутри него, но как-то ограничив себя в ноле или просто оставаясь в поле, изменяет его структуру и его относительное значение для себя. Изменения структуры поля и его значения чаще всего определяются сложными переключениями внутри психических систем личности, включением отдельных аффективных побуждений в более обширные и центральные, специальных потребностей в более диффузные, в другие слои личности и т. д. Так, например, мы можем любезно разговаривать с человеком, которого не любим... Происходит это потому, что рядом с отрицательным отношением к данной личности стоят, например, более общие потребности из-за каких-нибудь целей не портить отношения с определенным кругом людей. Видоизменяя и включая наши непосредственные потребности в общие, перенося специфические отдельные аффективные побуждения в другие слои, мы произвольно изменяем соотношения действующих на нас сил поля... Поэтому возможность произвольного управления ситуацией, свобода в ней тесно связаны со структурой и динамикой систем. Динамика их должна выражаться в гибкости, достаточной подвижности, так как без этого фактора нельзя было бы осуществить необходимую для переключения потребностей коммуникацию. Структура их должна быть достаточно дифференцированной, потому что только тогда возможно свободное, разумное и целесообразное переключение и расширение систем. Но дифференцированность, структурность систем, соответствующих определенным аффективным потребностям человека, определяются в значительной степени участием смысловых мыслительных моментов, дифференцированность в значительной мере обусловлена той обобщающей ролью интеллектуального (смыслового) фактора, который и осуществляет саму дифференциацию. Само переключение систем возможно лишь благодаря тому, что изменяется смысловое значение ситуации. Поэтому возможность произвольно видоизменять поле обусловливается структурой внутренних систем и мышлением; чем более разумное отношение к ситуации (понятийнее), чем более дифференцированы и более гибки внутрипсихические системы, тем большая свобода будет выявлена в отношении к окружающему. Феномен «связанности с полем» поэтому и является тем моментом, который одновременно выявляет как роль аффективных, так и мыслительных факторов и дает нам богатую почву для изучения соотношений аффективных и мыслительных расстройств.

Если возможность стоять над ситуацией тесно связана с определенной сложной структурой и динамикой внутрипсихических систем, выражающейся в дифференцированностн и гибкости их, то обратный феномен - «связанность с полем» - обусловливается недостаточностью этой дифференциации и гибкости. «Связанность с полем» наступает в тех случаях, когда отсутствует возможность переключения потребностей, когда реализация имеющихся аффективных побуждений возможна только по одному пути и когда тем самым в поле существует полная адекватность между тем, что приобретает побудительное значение (Aufforderungscharakter - А. С.) в поле, и данной потребностью. В этих случаях (при наличии сильно напряженных систем) почти исчезает граница между внутрипсихическим и внешним полем, аффективные зарядки непосредственно переходят в моторику, теряется возможность обозрения поля и создается полное подчинение ему. Динамически такого рода связанность с полем вызывается неподвижностью... и сильной напряженностью систем. с одной стороны, и их недифференцированностью - с другой. Таким образом, можно было бы себе представить те динамические процессы, которые вызывают этот феномен. Однако это объяснение совершенно не исчерпывает всей сложности и многообразия динамических процессов, которыми может быть обусловлена «связанность с полем». Мы легко можем себе представить и совершенно противоположную динамическую картину, которая вызывает то же нарушение. Внутренняя пустота, слабость напряжения аффективных систем могут привести тоже к связанности с полем, могут создать такое положение, при котором деятельность человека будет направляться случайными полевыми моментами, не имеющими никакого коррелята во внутри-психических системах. Если в первом случае мы имеем предоставленность силами поля из-за очень большой напряженности систем, как бы перенесение внутрипсихических систем вовне, то здесь мы имеем лишь внешнее поле, которое не имеет никакого внутрипсихического коррелята. Динамически здесь также недифференцированность систем и в противоположность первому виду не напряженность, а слишком большая текучесть. Если в первом случае слишком большая фиксированность и целенаправленность, то здесь полное отсутствие целенаправленного действия. (Состояние внутрипсихических систем в данном случае сходно с тем, что мы видим у очень старого человека: отсутствие какого бы то ни было напряжения, чрезвычайная текучесть и расплывчатость, диффузность потребностей, легкая отвлекаемость.) Существует, конечно, большое многообразие переходов от одного вида связанности с полем к другому, но мы здесь намеренно заостряем эти крайне полярные виды расстройств для того, чтобы показать противоположную динамическую обусловленность одного и того же феномена, и для того, чтобы с помощью этих основных понятий подойти к психологическому анализу наших больных. Мы считаем, что феномен связанности с полем является тем общим моментом у наших больных, который дает нам исходную точку для сравнения и психологического анализа. Мы переходим к экспериментальным данным о больных. Начнем с больного К., экспериментальная часть которого более разработана, затем к больной З., сравнению их и общим теоретическим выводам.

§ 2. Данные экспериментально-психологического исследования больного К.

1. СВЯЗАННОСТЬ С ПОЛЕМ В ДЕЙСТВИИ

Мы начинаем с ряда примеров, которые демонстрируют связанность больного К. с действенным полем...

Когда больному предлагается сосчитать карточки, выложенные в виде сплошного квадрата, он чрезвычайно растерянно начинает считать с одного края, т. е. с одной стороны квадрата пересчитывает карточки пальцем, затем более уверенно переходит к другой стороне и сосчитывает все стороны квадрата, минуя все карточки, лежащие внутри. Мало того, сосчитав один раз, он продолжает заново считать все те же стороны квадрата, и, если его не остановить, может 4-5 раз и больше их пересчитать, дойдя до суммы, совершенно не соответствующей количеству карточек. Так же и цветные кружочки, сплошным образом расположенные в виде треугольника, считает по сторонам треугольника, не учитывая внутрилежащих кружочков. Сосчитать, карточки, уложенные в виде квадрата, совершенно не может; он доходит в счете до центральной карточки, от которой отходят разветвления, и в чрезвычайном замешательстве останавливается, не зная, какую сторону креста начать считать.

К. не может уложить спички в коробку согласно определенной инструкции (головками в разном направлении); вначале он придерживается полученной инструкции, затем совершенно отходит от нее, беспорядочно, но относительно быстро укладывает их в коробку. Начав выкладывать крест из кружочков, он переходит к выкладыванию круга; начав писать цифры по циферблату (окружность), он переходит к письму цифрового ряда по прямой. От называния геометрических фигур переходит к укладыванию их; вместо того чтобы разделить бумагу на две части, пишет 2. От рисования домов переходит к письму (дом). Закончив описание картинки из книги, он как бы механически переворачивает страницу и начинает писать текст (без какого бы то ни было указания со стороны врача), не осмысляя содержания; может считать так долго, пока врач его не остановит. Не может отсчитать 8 кружочков, если перед ним лежит 10 - пересчитывает все 10. От счета карточек при усложнении их структуры переходит к называнию. Для больного представляет большую трудность закрыть идентичными картинками большую карту от лото.

Если проанализировать данные примеры, то мы увидим во всех этих случаях связанности с полем различные динамические особенности и различные причины, вызывающие этот феномен. Мы сейчас поэтому попытаемся выделить разные формы, показать те различные конкретные причины, которые внутри различных действий вызывают тот или иной вид связанности с полем. а) Связанность с полем из-за чрезвычайной зависимости от структуры самого задания. Больной К., беспомощный в счете, страдающий аккалькулией, целиком связан с тем, в какой структуре ему даны объекты счета. При экспериментальном исследовании можно было, варьируя структуру, в которой были выложены карточки или кружочки для счета, заранее определить, в какой последовательности К. будет считать, в чем будут его ошибки и т. д. Весь счет К. всецело направлялся структурой, поэтому совершенно естественно, что структура, которая сама по себе дает не одну возможность счета, а самые разнообразные, вызывает конфликт. Эти затруднения больного, приводящие его к полной растерянности, выступали чрезвычайно ярко при счете креста, выложенного из карточек. К., дойдя до центральной карточки, останавливался и затем уже никак не мог найти возможности счета, охватывающей все 4 стороны креста.

Недостаточность в интеллектуальном осмыслении данной задачи, беспомощность К. в смысловой операции счета (аккалькулия), конечно, обусловливали эту связанность со структурой. Благодаря неясности в разрешении самой задачи и возникла рабская зависимость К. от поля, которое определялось здесь структурой, в которой были выложены карточки. Существенная роль смыслового момента прекрасно подтвердилась опытом, в котором К. предлагалось не сосчитать, а назвать карточки, лежащие в виде креста. Лучше владея самой смысловой стороной задачи (называние картинок не представляло больших затруднений), К. уже гораздо меньше поддавался структурным моментам поля - называл карточки, охватывая все 4 стороны креста, б) Связанность с полем из-за невозможности отграничения внутреннего напряжения от моторики. К этому виду связанности с полем относятся случаи, когда К. не может отсчитать 8 кружочков из 10, не может уложить спички согласно определенной инструкции, пишет 2, вместо того чтобы разделить лист на 2 части, и т. д. Эти тенденции К. к скорейшему завершению действия без учета данной ему инструкции вызываются очень большой напряженностью систем, стремлением к непосредственной реализации своих аффективных побуждений. Аффективная заряженность К., его стремление закончить действие непосредственно передается в действие, в моторику - здесь нет возможности отграничить внутреннее побуждение от действия. При делении листа бумаги на 2 части (что является для больного очень длительным процессом) он пишет 2, реализуя таким образом другим скорейшим путем задачу. Сосчитать 8 кружочков из 10 не может, так как сила напряжения, вся целевая установка настолько велики, что больной не может вовремя остановиться. Если К. просят поднять один раз руки вверх и опустить вниз, он продолжает это делать до тех пор, пока врач его не остановит. Во всех этих случаях ясно выступают два характерных момента для данного вида полевого действия: 1) невозможность ограничить аффект; побуждение от перевода его в моторику и 2) длительность и стойкость возникшего напряжения (отсюда - автоматическое выполнение одного и того же действия).

в) Связанность с полем, выражающаяся в невозможности преодолеть отдельные А.С. внутри данного задания. Больному К. чрезвычайно трудно разложить карточки по идентичным картинкам на карте лото; больной берет карточку, в нерешительности держит ее в руке, затем с такой же нерешительностью кладет ее рядом с большой картой. Все поведение К. обнаруживает конфликт и растерянность. Трудность данной операции вызывается, по-видимому, тем обстоятельством, что само выполнение задачи требует от больного преодоления побудительных значений в структуре действия. В данной конкретной задаче К. необходимо закрыть картинку на карте лото, которая все время привлекает его внимание. Мы имеем здесь почти полную аналогию со связанностью ребенка с полем, выражающуюся, например, в том, что ребенок до определенного возраста не может произвольно сесть на маленький круглый стульчик. Эта невозможность справиться с такой простой практической задачей происходит у ребенка (1 - 1,5 года) потому, что он необычайно фиксируется на самом стуле, который является для него целью с очень большой притягательной силой. Ребенок упирается в стул ручками, бегает вокруг него, но сесть все же не может и притом по самой простой причине: для того чтобы сесть, ему нужно на секунду отвернуться от стула, т. е. отвернуться от цели, которая его тянет и которая находится в центре внимания. Наш К., точно так же, как и ребенок, который не может достигнуть цели, так как не в состоянии ни на одно мгновение оторваться от нее, не может закрыть картинки, которая является в известном смысле и его целью: закрывая картинку, он должен был бы преодолеть А.С. картинки.

г) Связанность с полем из-за подчинения отдельным силам поля, ведущим к распаду единого действия.

Больной К. не в состоянии списывать с книги (хотя у него аграфия, но остатки спонтанного письма, правда расстроенного, у него имеются). К. очень озабочен самой инструкцией списывать с текста. При настойчивом предложении со стороны врача начать списывать больной начинает читать, не списывая, или писать, не читая - переводя списывание в спонтанное письмо. Фактически создается тенденция - либо читать, либо писать. Единое действие - списывание - недоступно больному. Начав читать, он уводится в поле чтения, начав писать - в поле письма.

Все эти особенные виды связанности К. с полем действия, конечно, не исчерпывают всего многообразия форм связанности с полем, которые имели место. Конечно, между этими отдельными видами много переходов; один вид не исключает наличия в одном и том же действии и другого; так, момент структурности задания всюду остается в силе, тоже в отношении силы напряжения и т. д. Когда мы группировали эти формы связанности с полем под разные рубрики, мы только хотели показать, что являлось ведущим в той или иной форме связанности с полем. Мы хотели этим заострить внимание на особенных специфических моментах и показать многообразие механизмов, которые направляют расстройство в действиях больного. Что же нам кажется наиболее характерным для этой связанности с полем у К.? В первую очередь то, что 1) связанность с полем у него вызывается чрезвычайной целенаправленностью и фиксированностью и 2) недостаточностью осмысления, неполноценным участием мышления в действии.

Из этих особенностей связанности с полем несколько облегчается понимание апраксического расстройства К. (указ. выше). Начиная какую-нибудь часть действия, он уводится ею; с другой стороны, по случайным структурным моментам поля идет не к основной цели, а теряет общую структуру действия. Связанность с полем, конечно, не объясняет всю апраксию, но внутри самого апраксического расстройства облегчает понимание ошибок К.

2. СВЯЗАННОСТЬ С ПОЛЕМ В РЕЧИ И МЫШЛЕНИИ

Если в предыдущей главе мы говорили о действенных полях, то здесь, анализируя мышление, мы будем говорить о смысловых полях. Это понятие применялось нами уже в работах о понимании и создании условных значений[25]; оно имеет то преимущество, что дает нам возможность динамического анализа расстройств мышления и более глубокого понимания причин, вызывающих те или иные нарушения в смысловых процессах. Так же как в действии К., здесь особые структурно-динамические моменты смыслового поля определяют мышление. Мы здесь, так же как и в анализе действия, начнем с рассмотрения особых видов структуры и динамики этих смысловых полей.

а) Структурно-ситуационные моменты определяют смысловое поле К с большой трудностью дает определения, вообще всякое развернутое объяснение представляет для больного очень сложную задачу. Слова он определяет например, следующим образом:

• - Что такое поезд?

• - Поезд на 4 колесах, есть курьерские поезда.

• - Что такое драка?

• - Кулаками - значит, дерутся одни с другими.

• - Что такое молоко?

• - Корова дает молоко.

Из определений и формулировок К. ясно видно, что в высказывании преобладают ситуационные моменты. На первый план выступают внешние моменты ситуации: «у поезда 4 колеса», дерутся «кулаками», молоко «дает корова» и т. д.

• - Что делают с клубникой?

• - Клубнику - нужно ее мыть, моют клубнику, потом в чай.

• - Что делают с велосипедом?

• - Седло, садятся на велосипед и едут.

Во всех случаях смысловое поле совершенно направляется внешней ситуацией. Клубнику в первую очередь действительно моют, а потом кладут в чай; чтобы поехать на велосипеде, нужно сесть на седло. Моменты, которые для всякого здорового человека совершенно несущественны, выступают здесь на передний план. На вопрос врача, что общего и разного между коровой и лошадью, больной отвечает: «Лошадь дает кумыс, а корова - большой удой» - «Что у них одинакового?» - «У каждой имеются копыта». - «Что общего и разного между капустой и яблоком?» - «Капуста - кочаны, яблоко - зернышки». Мы видим, что копыта являются здесь чрезвычайно существенным сходством, что капуста и яблоко отличаются лишь тем, что в .одном случае кочаны, в другом - зернышки. Внешние структурные моменты делаются наиболее яркими и направляющими все смысловое поле.

б) Соскальзывания в смежные смысловые поля. На вопрос врача, какие части света он знает, К. отвечает молчанием. Врач: «Европа, какие еще?» - К.: «Европа, цветные и красные». - Врач: «Это не части света, какие еще кроме Европы?» - К. (смеется): «Фу ты!.. африканские, индейцы, малайцы» и т. д. Мы видим, что здесь вместо страны, которую нужно назвать больному, возникают смежные ситуационные моменты - население этих стран, и К. от называния стран переходит к называнию обитателей. На вопрос, чем отличаются между собой аэроплан и поезд, К. отвечает: «Аэроплан, моноплан есть парашюты во время аварий». Или при силлогизме - зайцы живут там, где есть поля и луга. Врач: «В городах нет полей и лугов, могут ли там жить зайцы?» - К.: «Нет, только можно есть зайцев, бывают они серые, белые и очень трусливые». И здесь снова фактические данные о свойствах зайцев создают боковые смысловые поля и уводят в сторону. Отдельные существенные и несущественные реальные связи становятся как бы А. С. в смысловом поле и нарушают правильность мыслительного процесса.

в) Смысловые поля выводятся за пределы задания. К. предлагается короткий рассказ. К. сам внимательно прочитывает и затем начинает рассказывать. Мы приведем здесь текст рассказа. Дети на дворе играли в мяч, вдруг мяч попал в стекло квартиры, раздался звон разбитого стекла. Мать выбежала и начала сердиться на детей. Она запретила им играть в мяч и велела идти домой. К. передает рассказ следующим образом: «Дети пошли гулять, взяли мяч для игры, в это время шла игра с мячом, взял, значит, мяч и попал, значит, рукой мячом и разбил стекло, тогда пришла мать, рассердилась, после чего пришлось вставить новое стекло». В передаче этого рассказа больной завершил ситуацию, данную в рассказе, добавив то, что в действительности в жизни имеет место как естественный конец такой неприятной истории.

При повторении фраз (что вообще трудно дается больному) мы получаем тот же феномен - расширение и завершение ситуации. Врач предлагает повторить: «Вора посадили в тюрьму». - К. повторяет: «Вора засадили, вора посадили в тюрьму, после этого уже больше перестал воровать». - Врач: «Перед обедом все шли мыть руки». - К.: «Мы пошли обедать, взяли полотенце и пошли обедать». Здесь также сюжет доводится до конца. Ситуация рассказа или фразы создает такое смысловое поле, которое благодаря своей незаконченной структуре (сюжет не до конца отвечает действительности) влечет к его расширению и завершению (так же как в действии - незаконченные действия).

3. КОНКРЕТНОСТЬ МЫШЛЕНИЯ

Все указанные примеры, как это нетрудно было видеть, дают картину конкретного мышления и подводят нас к анализу сущности и динамики конкретного мышления. Эта конкретность мышления динамически определяется полным подчинением смысловым полям, изображающим ситуационную действительность. Соотношение сил в смысловом поле определяется фактическими связями, обилием реальных ситуационных моментов, которые и ведут больного в ту или иную сторону в решении смысловой задачи.

Конкретность К. видна помимо прошлых примеров также из следующих данных.

Больному совершенно недоступны условные операции со значениями. (Он может механически запомнить 4 слова, но не может запомнить те же слова с помощью карточек, которые функционально связываются со словом. При воспроизведении отвечает наименованием картинки, изображенной на карточке.)

Больной так связан с действительностью, что не может говорить о пионере вообще; если перед ним на картинке изображен пионер с красным галстуком, он все время переходит на разговор о галстуке, не может объяснить, что значит пионер. Таким образом, само содержание и тема беседы определяются тем, что больной в данный момент воспринимает и видит.

Не понимает пословиц.

Опредмечивает геометрические фигуры (на круг говорит - луна, на четырехугольник - доска, на эллипс - яйцо).

С закрытыми глазами не может указывать местонахождения отдельных частей комнаты (чрезвычайно растерян, всем своим видом показывает, что вся задача неясна вследствие бессмысленности).

Все это, вместе взятое, как и многие приведенные выше примеры, показывает, что речь К., особенно ее смысловая сторона, резко изменена. Все почти авторы, писавшие об афизических расстройствах при болезни Пика (Штерц, Пик, Липман, Шнейдер), указывали на то, что афазия в этих случаях не укладывается в обычную клиническую схему афазических синдромов. Расстройства то ближе подходят к моторной афазии, то к сензорной; относительно мало меняется внешняя звучащая сторона речи, но наблюдается обычно распад речи, функционирующей как носитель значений. Речь становится беднее формами, малодифференцированной в семантическом строении, пока речевая символизация не угасает вовсе. Больные утрачивают потребность в речи и волю к ней, сохраняя вполне корректный объем спонтанной речи и часто живую экспрессивную, выразительную речь. На первый план выступает распад сигнификативной функции речи, ее семантического строения (Шнейдер).

У нашего больного мы наблюдаем также несомненные афазические расстройства, в которых симптомы сензорной, моторной и амнестической афазии выступают скорее как периферические, чем как центральные.

В чем сущность речевых расстройств у К.? Нам думается, что ближе и точнее всего можно определить их как распад значения слова, как семантическую афазию (Хэд) при относительной сохранности звуковой, внешней, физической стороны речи и при сохранности предметной отнесенности слова, т. е. индикативной функции речи. Слово для больного имеет лишь одно определенное буквальное значение, всецело определяемое ситуацией: предметную отнесенность.

Это сказывается прежде всего в том, что никакие операции, которые требуют от больного сосредоточения внимания на самом слове или на значении слова как таковом, вне конкретной ситуации оказываются для больного невыполненными по существу. Так, в задачах, где требуется сравнение двух значений, испытуемый уводится от прямого пути решения задачи предметным значением слова и вместо сравнения понятий воспроизводит конкретные ситуации. Приведем примеры. Врач: «Что больше: море или река?» - К.: «Море». - Врач: «Почему?» - К.: «Бывают аварии, погибают, и вместе с матросами и значит погибают...» - Врач: «Что больше: дерево или цветок?» - К.: «Дерево». - Врач: «Почему?» - К.: «Потому, что и цветок увядает, цветок роскошь, а из этого делают разные, делают из столов, из всяких таких». - Врач: «Что больше: платье или перчатки?» - К.: «Платье». - Врач: «Почему?» - К.: «Потому, что лучше платье, чем перчатки». - Врач: «Из каких букв составлено слово „стол“?» - К.: «Стол бывает деревянный».

Из этих примеров видно, что слово сейчас же указывает на предмет, и дальше больной может разговаривать только о предмете, но не о слове. Это особенно хорошо видно из последнего примера. Так же точно больной правильно производит сравнение больших и меньших предметов, потому что он сравнивает предметы, но мотивировать свои сравнения он не может потому, что у него превалирует предметная отнесенность слова, которая уводит больного от операции над понятиями. Это общее правило для речи больного: он не замечает слова как такового, как мы не замечаем совершенно прозрачного стекла, через которое рассматриваем какой-либо предмет. Более ранняя и примитивная индикативная функция слова выступает на первый план и целиком исчерпывает всю смысловую функцию реки. Больной может сказать нечто о столе, как о предмете, но ничего не может сказать о столе как слове. Он его просто не замечает, как мы не замечаем указательного жеста, а видим только то, на что этот жест указывает. Это вытекает из полной неосознанности слова как такового и невозможности произвольного, оторванного от ситуации употребления его. Поэтому доступная по смыслу испытуемому операция становится для него невозможной, как только она требует внимания к словесной форме как таковой. Изменение падежа нарушает понимание. Больной правильно отбирает карточки с верными и неверными суждениями: снег черный, снег белый, снег горячий, снег холодный. Он так же понимает, что вода тушит огонь, но не может отобрать верные суждения из следующих четырех: вода тушит огонь, огонь тушит воду, вода тушится огнем и огонь тушится водой. Он не знает, где здесь правильное и где неправильное. После опыта растерян и не понимает более самых простых фраз о воде и огне, но наряду с этим здесь же при разговоре о пожаре, когда больной введен в конкретную ситуацию, он обнаруживает не только полное понимание ситуации пожара, но с удивительным речевым богатством объясняет различные способы тушения пожара. Больной говорит, что огонь тушат шлангом, огнетушителем, брандспойтом и т. д.

Из этих опытов становится очевидно, что не недостаток понимания по существу и не ограниченность речевых возможностей являются причинами неудачи эксперимента, но только невозможность понимания семантического строя различно построенных грамматических фраз. Больной не улавливает тождественности смысла в разных формах и различия смысла в сходных формах.

Поэтому его речь полна констатации и совершенно лишена объяснений. Из непонимания отношения значений в сложной фразе создается аграмматизм. На вопрос, почему ходят в театр, К. отвечает: «Это, конечно, некоторая роскошь, каждый может в своих ресурсах и на галерке и в партере, а если у кого больше - увеличить свои это...» и т. д.

Из ряда опытов видно, что затрудненность в развернутой речи в основном связана не с недостатком слова, а с трудностями смыслового построения фразы из отдельных значений. Ассоциативный эксперимент показывает, что связи этого порядка легко доступны больному, так как они часто совпадают с векторами смыслового поля. Но большие затруднения представляет произвольное повторение слов и фраз. Вместо повторения испытуемый ассоциирует. Врач: «Картина». - К.: «Портрет». - Врач: «Германия». - К.: «Вильгельм». - Врач: «Какое я сказал слово?» - К.: «Германия». К. спонтанно при ситуации вопроса способен повторить слово, но сделать это по инструкции, произвольно для него трудно. Повторение фраз заменяется пересказом. Фраза распадается, из нее удерживаются два-три слова, вокруг которых создается привычная предметная ситуация.

В связи с распадом семантической стороны речи и сохранением только предметной отнесенности слова создается своеобразная подверженность полевым моментам, связанность со смысловым полем, совершенно аналогичная тому, что наблюдается в актуальной ситуации у К. Смысловые отношения значений подменяются отношениями между предметами и притом отношениями конкретно-ситуационными. Смысловое поле и движение в нем мысли строятся совершенно так же, как реальное предметное поле и действие в нем. Это приводит к крайней, гиперболически выраженной конкретности мышления и речи больного. Он готов осмыслить всякую бессмыслицу. Врач: «Снег черный?» - К.: «Снег бывает черный, когда он тает». К. поэтому чрезвычайно связан непосредственным отношением к действительности. При передаче рассказа он выходит за пределы его и заканчивает реальную ситуацию, не умея остановиться на той части, которая представлена в рассказе.

Три особенности характеризуют расстройство речевого мышления больного в целом: 

1) неосознанность и неправильность слова как такового. Отсюда - невозможность произвольных операций со словом, перевода, объяснения, определения, повторения, осознания бессмыслицы; отсюда - большая сохранность спонтанной речи сравнительно с произвольной и тенденции к репродукции; больной не замечает слова, не только его предметное содержание; поэтому повторение бессмысленных фраз, не соответствующих действительности, сильно затруднено;

2) полное отсутствие фантазии. К. целиком связан конкретной реальной ситуацией, так как не может выйти за ее пределы; это особенно видно на примере его счета; чтобы ответить на вопрос, сколько у него рук, К. необходимо держать перед глазами свои руки; он умеет считать только то, что видит, поэтому форма, в которой расположены пересчитываемые предметы, целиком определяет его счет. Он раб своего зрительного поля (Келлер);

3) строгая и гиперболическая структурность его речевого мышления: он одним словом обозначает, когда охватывает сложную структуру рассказа; его смысловые структуры чрезвычайно просты и несложны; они целиком ситуативны, но с точки зрения ситуации они являются скорее сверхосмысленными, чем недоосмысленными; его структуры неподвижны; для него существует только одна возможность решения задачи, вытекающая из чрезвычайно простой, но ярко выраженной предметной структуры данного смыслового поля. Эта гиперструктурность определяет одновременно и силу и слабость речевого мышления больного: сила его в том, что структурность его мышления приводит к адекватности в доступной для него ситуации, но сама эта структурность недифференцированна и неподвижна; в этом его слабость.

4. К АНАЛИЗУ ДИНАМИКИ АФФЕКТИВНЫХ СИСТЕМ

Здесь мы подходим к вопросу о недифференцированности и неподвижности систем... к вопросу, который является чрезвычайно существенным для понимания связанности с полем больного в действии и мышлении. То, что системы недифференцированны, совершенно ясно уже из всего сказанного выше. Но возникает вопрос, почему эти системы не обладают подвижностью.

Недифференцированность предполагает либо полное отсутствие коммуникации систем, либо слишком большую коммуникацию, в первом случае мы имеем напряженность, во втором - текучесть систем. При напряженности создается недифференци-рованность, так как отсутствует необходимая гибкость для создания тех или иных системных образований и их внутренних структур. При слишком большей текучести коммуникация настолько велика, что совершенно стирается грань между системами и вся внутренняя динамика аффективных зарядок представляет собой нечто чрезвычайно слитное, нестойкое и расплывчатое.

У нормального человека имеется достаточная гибкость систем, эластичность, которая делает возможной коммуникацию, но, с другой стороны, также и ограничение одной системы от другой. У К. может речь лишь идти... о связанности с полем больного в действии, где он отличался целенаправленностью, фиксированностью и вязкостью.

Мы, однако, не ограничивались этими данными, а поставили ряд специальных экспериментов для выяснения динамических особенностей структур аффективных систем. На основании имеющейся литературы мы должны предполагать, что если наша гипотеза о напряженности больного действительно верна, то мы должны экспериментально выявить: 1) очень сильную тенденцию к продолжению прерванного действия, 2) невозможность замещения одного действия другим и 3) отсутствие вариации в опыте на пресыщение.

Наши эксперименты все эти моменты устанавливают. Опыты выявляют чрезвычайно резко выраженную тенденцию к возвращению и продолжению прерванного действия, больше того, К. вообще необычайно трудно прервать. Мы наблюдаем также возвращение к прерванному действию через несколько дней. Если прерванная задача при повторном опыте не лежит на столе, К., не будучи в состоянии выразить словами, какое действие он желал бы продолжать, несколько раз упоминает о том, что в прошлый раз он чего-то не закончил. У него нельзя вызвать удовлетворения потребности каким-нибудь замещением. Даже в тех случаях, когда заместительное действие чрезвычайно сходно с основной задачей, например при укладывании тех же кубиков в другую коробку, больной все же возвращается к укладыванию первых кубиков в первую коробку. Отсутствие возможности замещения... - динамическая сущность которого заключается в коммуникации систем, подтверждает наше положение о прочности и неподвижности систем К. В опыте на пресыщение у него очень долго не наступает пресыщение при отсутствии вариации в выполняемом действии. Вместо вариаций, которые у всякого нормального испытуемого являются симптомами пресыщения и, с другой стороны, как бы профилактическим средством против него, у К. иногда появляются лишь паузы. Эти паузы - временная передышка, уход от. данной задачи, после которой следует снова возвращение к однотипному действию. Мы видим, что К. не способен к вариациям, т. е. к созданию новых систем, близких к данному заданию, но все же несколько отличающихся от него, - он может только совершенно уйти от него (это выражается в паузах), но к созданию чего-то третьего, промежуточного он не способен. Несмотря на однотипность данного ему действия - рисование черточек, - К. может бесконечно долго его продолжать. Когда экспериментатор прерывает К., он с видимой неохотой прерывает и сам предлагает, что после обеда он будет продолжать рисование черточек... Помимо этого у больного отмечается длительность существования зарядок. Через 1-2 дня он возвращается к прерванной беседе.

Этот факт выдвигает здесь побочный вопрос о памяти больного. Если подойти просто к оценке памяти больного, то нужно отметить его большую забывчивость и плохую память - больной не может запомнить фамилии врачей, 4 слова, забывает цифры. Больные в отделении квалифицируют его как очень забывчивого человека. Факты, указанные выше, что больной помнит, чем он занимался, выполняет простые намерения (приходит после предварительной просьбы доктора к нему в кабинет), обнаруживают как бы некоторую сохранность памяти. Все это показывает, насколько сложно само понимание памяти и насколько память в значительной степени определяется аффективными тенденциями.

Если обобщить теоретическое значение данных опытов, то обнаруживается с совершенной ясностью несомненная недостаточность дифференциации, связанная со Spannungsystem, почти в полном соответствии с положением, выдвинутым Левиным, о том, что динамическая сущность аффективных систем при некоторых видах слабоумия выражается в формуле «или-или».

Действительно, К. всегда фиксирован на чем-нибудь одном: так он либо читает, либо пишет - описывать с предъявленного текста он не может. У него даже очень легко создается конфликтная ситуация (как в действии с крестом, так и в мышлении). По той же причине происходят большие задержки, свойственные ему, в мышлении. Множественность А.С. в смысловом поле тянет его в разные стороны и вызывает конфликт - в связи с отсутствием гибкости появляются запоздалые ответы, относящиеся к прежним вопросам. Во всех мыслительных операциях больной идет также по пути «или-или» (сюда относятся примеры со сравнениями, где больной фактически не в состоянии обобщить сравнения, а дает предметное определение либо одного, либо другого слова); отсюда же соскальзывания в смысловые поля и частые отходы от основного задания (отойдя от темы, не может вернуться к ней и остается в новом поле). По той же причине возникает необычайная трудность при вхождении в новую ситуацию: К. съеживается и теряется, создается конфликт от невозможности переключиться, смена ситуаций тяжела. В связи с этой невозможностью переключения, застреванием в данной ситуации, и возникает аспонтанность К., она является следствием фиксированности и не противоречит силе напряженных аффективных систем, имеющихся у больного. Здесь нужно, конечно, указать на то, что самые эти аффективные зарядки К. возникают не из глубоких потребностей самой личности, а большей частью даются ему извне инструкцией экспериментатора; в этом смысле его потребности приближаются ближе к типу псевдопотребностей.

Из свойств мышления и глубоких динамических особенностей... делается понятной невозможность для К. понимать и создавать ирреальные образования, так как ирреальность предполагает большую текучесть, большую гибкость (в ирреальности теряются границы возможного). У К. все это противоречит стойкой малоподвижной структуре систем и его связанности с действительностью. С другой стороны, делается совершенно понятным, почему больной так прекрасно используется в трудотерапии, где он с исключительной тщательностью и с большим старанием выполняет стереотипную механическую работу.

§ 3. Данные экспериментально-психологического исследования больной 3.

1. СВЯЗАННОСТЬ С ПОЛЕМ В ДЕЙСТВИИ

Мы начнем у больной З., так же как у К., со связанности с полем. Мы дадим сейчас ряд феноменологических данных, иллюстрирующих связанности с полем 3.

При инструкции уложить крест из спичек 3. начинает выкладывать спички, затем, не закончив этого, берет спичечную коробку, лежащую рядом, и зажигает спички. При просьбе сосчитать, сколько у нее пальцев, начинает их считать - пересчитывает те же пальцы по нескольку раз, указывая случайные части руки... 3. не может уйти из ситуации, если с ней кто-нибудь говорит. Она поворачивается к двери, заявляет: «Я иду, я пошла домой», но тут же возвращается. При инструкции срисовать с карточки от лото рисует на той же карточке. При назывании карточек (кастрюля и примус) вместо называния подкладывает карточку с примусом под карточку с кастрюлей. При инструкции установить на часах (из картона) определенное время начинает вертеть стрелку, не может остановиться. Больной предлагается показать, как качают ребенка (в связи с ее бредовыми высказываниями о ребенке). 3. берет папку, лежащую на столе, пытается начать ее раскачивать, но тут же открывает папку и погружается в рассматривание лежащих в ней бумаг. При назывании карточки, где изображены две подушки, не называет, что она видит, а только констатирует: «...здесь две».

Больная отзывается на все, что происходит в комнате. При демонстрации ее и К. на конференции отвечает на все вопросы, предложенные К., и т. д.

У З. имеется ряд особенностей, характеризующих ее связанность с полем.

а) Связанность с полем у 3. выражается чаще всего в слиянии отдельных, не связанных между собой полевых тенденций внутри одного сложного действия. Так, например, 3. предлагается по карточке, на которой изображены часы, поставленные на определенное время, установить время на больших экспериментальных карточных часах. Больная втыкает карточку в стрелку и ею без конца вертит стрелку.

При чтении вместо «советская деревня» читает «советская аптека», потому что исследование происходило рядом с биохимической лабораторией, через которую З. пришла в кабинет.

Все виденное вплетается и смешивается с основной деятельностью - разные звенья одного и того же сложного действия хаотично переплетаются и ведут к его полному распаду.

б) Связанность с полем у З. часто выражается в последовательном подчинении, не связанным с общим действием отдельным А. С. Так, например, З. предлагается уйти из комнаты, ей дается ключ, чтобы открыть дверь и выйти. З. направляется к двери, по дороге стоит врач, З., увидев его, отдает ему ключ, начинает с ним разговаривать и попадает уже снова в новую ситуацию и не уходит. Больная собирается зажечь спичку - вдруг замечает пятна на чернильнице, вместо зажигания спички начинает ею очищать чернильницу и т. д. Все, что находится в поле зрения, отвлекает больную от начатого действия.

в) Больная чрезвычайно отзывчива на все, что происходит вокруг нее, вставляет свои реплики в любой разговор, слышанный ею, заговаривает со всяким человеком, которого видит, - она отзывается на все происходящее, как камертон.

Из всего сказанного видно, что у З. нет никакой целостной структуры действия, что она подчиняется случайным моментам - нет цели, а лишь полная зависимость от А.С., не вытекающая из целенаправленного действия. Отсюда не случайно, что больная ничего не заканчивает - действие совершенно не доводится до конца или же по той же причине «тендирует к бесконечности». Так, начав петь, она не может остановиться, или счет ее настолько оторвал от реальности, что она, считая сама, отмечает: «без конца» ...У З. совершенно отсутствует возвращение к начатому действию.

Для больной все для всего является Ersetzung (замещением). Повторив вопрос, заданный ей, она инструкции не выполняет. Врач: «Сколько будет 5 и 7?» - З. «Пять и пять?» При инструкции идти и открыть дверь она отвечает: «Да, да - уйти домой, я иду домой», но не уходит. Если настойчиво стимулировать к уходу, она подходит к двери, всовывает ключ в замок и заявляет: «...уже готова» - и возвращается к врачу. Врач предлагает читать, З. повторяет: «...Лучше всего читать, только читать», но не читает.

У больной нельзя вызвать пресыщения, потому что всякое действие текуче, потому что почти нет действия согласно инструкции, а всякое выполнение задания у больной протекает в виде постоянного отхода от задания.

2. СВЯЗАННОСТЬ С ПОЛЕМ В РЕЧИ И МЫШЛЕНИИ И ОСОБЕННОСТИ РЕЧИ З.