2.3 Единство коммуникации и деятельности в эксперименте

Выступая в роли одного из тех активных, динамичных звеньев, посредством которых развертывается вся целостная сеть коммуникативных процессов как циклов, эксперимент тем самым становится одним из важнейших средств стимуляции этих процессов.

Одна из задач научного эксперимента состоит в создании условий, при которых изучаемое экспериментальными средствами явление может достаточно устойчиво воспроизводиться во времени. В воспроизводимости явления его повторяемости кроется одна из важнейших предпосылок экспериментального исследования.

Основная цель научного эксперимента состоит в расширении «зоны контакта» человека и среды его обитания. Для этого экспериментатор строит канал связи, соединяющий его и «внешний» фрагмент среды в единое «коммуникативное кольцо». Именно такой нелинейный и коммуникативный характер деятельности экспериментатора выводит ее за рамки чисто эмпирической трактовки, включает в нее в качестве необходимого сегмента осознание границы между познаваемым и познающим как границы между организмом и средой. [112]

В эксперименте путем специального создания искусственных условий практически преодолеваются ограничения на возможности наблюдения интересующего ученого явления. Создание этих условий предполагает выполнение экспериментатором определенных операций и процедур, связанных с изоляцией феномена и возможности его воспроизведения. Эту коммуникативную деятельность можно рассматривать также как деятельность по созданию феномена. Различие между естественным и искусственным здесь конвенционально. Искусственно изолируя «естественное» явление из совокупности природных связей, изолируя его от них, исследователь тем самым в каком-то смысле искусственно это явление конструирует. Эту мысль Ян Хакинг представляет в привычной для него парадоксальной полемической манере: тринадцатая глава его книги так и озаглавлена: «Создание феноменов». «Одна из ролей эксперимента настолько отрицается философами науки, что для нее даже нет названия. Я называю это созданием феноменов (явлений). Традиционно говорят, что ученые объясняют явления, которые они встречают в природе. Я говорю, что они часто создают явления, которые впоследствии становятся центральными элементами теорий...» Далее Хакинг, ссылаясь на «великого французского историка и философа науки, известного антиреалиста» Пьера Дюгема и Баса ван Фраасана, автора получившей широкую известность книги «Научный образ», говорит, что для этих авторов то, что явления открываются наблюдателем и экспериментатором, есть нечто само собой разумеющееся. Для него же, Хакинга, наоборот, «... создание явлений больше соответствует упрямому научному реализму». [162]

Но, думается, что здесь лучше уйти от упрямой дихотомии «реализм-антиреализм», уйти от противопоставления «искусственное-естественное», «открытое-созданное» и т.д.

Но для того, чтобы этот «уход» был конструктивен и имел свой смысл, нужен язык, с помощью которого можно было бы вышеуказанные различения определенным образом сохранить, так, чтобы о них можно было бы осмысленно говорить с разных позиций. Сохранить как топосы. В конце концов, мы так или иначе имеем дело не просто с некими абстрактными разграничениями, но с бинарными, двузначными кодами, ведущими различениями, дифференциями столетиями доминировавшей в западноевропейской культуре философской традиции, дифференциями, благодаря которым мы сейчас, здесь и теперь, можем говорить о мире Платона-Декарта-Гегеля как столетиями длящемся автопоэтическом дискурсе...

И именно в этом автопоэтическом дискурсе, дискурсе оязыченной христианской мысли, и стало возможным появление эксперимента как средства научного «вопрошания природы», [125] вопрошания, иногда превращавшемся в «допрос под пыткой» со всеми вытекающими из такого подхода ценностными и социальными последствиями.

Здесь было бы весьма полезно вернуться к языку гештальт-подхода с его терминами и понятиями целостности, контактной границы в системе «организм-среда», «фигура-фон», осознавание. [112, 120] Эта явная или неявная реинтерпретация в языке гештальтпсихологии предполагается синергетикой в ее циклическом коммуникативном истолковании. Логика экспериментирования как процесса предполагает выход за границы изолирующей абстракции, ее практическое снятие путем установления в той или иной форме коммуникативного контакта исследователя с исследуемым им фрагментом реальности. Экспериментальная деятельность, будучи одновременно и коммуникацией, — это деятельность соединения различенностей, анализа и синтеза, причем коммуникативный момент синтеза конструктивно входит в экспериментирование на всех этапах, выступая в неразрывном единстве с анализом. Действительно, как уже говорилось, превращение феномена в коммуникацию, «говорящее свидетельство» — это деятельность выделения его из мира естественных явлений, естественных автопоэзисов и конструктивного включения в новую среду. [247, 248]

Руководствуясь целью познания внешнего мира, который не является только продуктом его собственного творчества, экспериментатор стремиться организовать эксперимент таким образом, чтобы в принципе иметь возможность вступить в диалог с внешней реальностью, «задать ей вопрос» и получить ответ. [127, 97]

Эту «диалогичность» экспериментального познания можно представить по-разному, в зависимости от того, каким языком при этом мы предпочитаем пользоваться. В традиционном обезличенном языке, долгое время верой и правдой служившим задачам повествования о «приключениях научных идей» в западной культуре, неплохо зарекомендовала себя метафора «диалога теории и эксперимента», особенно если имеется в виду обратить внимание на открытость, неокончательность, незавершенность, процессуальностъ человеческого познания, понимаемого, однако, как независимо от людей осуществляющийся, а потому естественный процесс. Но метафора несет в себе и риск не заметить автономии эксперимента, его способности развиваться во взаимодействии не только с теорией, но и с иными формами репрезентации реальности. Однако анализ его в этом качестве представляет собой непростую проблему, поскольку, как справедливо отмечаетг.Б.Жданов, «органическая связь, единство эксперимента и теории отнюдь не исключает диалектически противоречивого характера их взаимодействий». В этой связи он обращает внимание на тот весьма важный, но нередко остающийся в тени факт, что «на фоне общего единства и взаимодействия эксперимента и теории в решении фундаментальных проблем нередко наблюдается их относительная разобщенность, автономия. [62]

Речь идет, с одной стороны, о разработке принципиально новой аппаратуры для эксперимента и о вторжении его в область новых явлений природы, а с другой — о создании качественно иной системы основных понятий и нового математического аппарата, необходимых для освоения теоретической целины, т.е. создания совершенно новых теоретических моделей». Развитие теории и эксперимента может довольно долго осуществляться относительно независимо друг от друга, причем в этом развитии, как показывает реальная практика научно-исследовательской работы, лидерство поочередно может принадлежать как теории, так и эксперименту.

Последнее относится не только к тем областям знания, которые еще не достигли теоретической стадии своего развития, но и к тем научным дисциплинам, которые на этой стадии уже давно находятся. Примером может служить физика элементарных частиц — область исследований, где несмотря на существование достаточно мощных развитых теоретических средств познания лидирующей стороной в течение многих последних лет выступал эксперимент. В физике элементарных частиц в течение довольно долгого времени существовала ситуация своеобразного «теоретического эмпиризма», как удачно охарактеризовал ее М.А.Марков, когда новые теоретические идеи, такие, как идея кварков, входили в физику «не как «госпожа», а скорее как «слуга», как некоторое формальное представление, удобное для расчетов». [88]

Все это не означало, что физика вернулась к эмпирической стадии своего развития и что эксперименты в физике высоких энергий в течение всего этого времени проводились вслепую, наугад, без всяких предварительных теоретических предпосылок. Подобной ситуации, которую эмпиристы рассматривали в качестве идеальной с точки зрения их понимания сущности экспериментального метода познания, в реальной науке никогда не существовало.

Эксперимент не может существовать, а тем более развиваться в изоляции от теоретического фона своей эпохи. «Достаточно раз заглянуть в лабораторию точных исследований, — писал М.Планк, — чтобы убедиться в том, какой запас опытных данных и отвлеченных рассуждений требуется для одного такого простого на первый взгляд измерения». [117]

По сути дела, процесс экспериментирования требует от исследователя особого навыка телесной «самотрансценденции», навыка осознавания непосредственной деятельности, умения видеть ситуацию со стороны и, тем самым, опыта оценки и осознаваемого контроля зоны контакта с исследуемой средой.

Эту личностно-коммуникативную позицию экспериментирования как познавательного процесса отмечали многие выдающиеся естествоиспытатели. Из многочисленных высказываний на этот счет ограничимся лишь одним свидетельством Планка. Обозревая «новейшее развитие физических теорий» в своем докладе на съезде немецких естествоиспытателей и врачей в 1910г., Планк особо подчеркивал тот факт, что те «неожиданные перемены», которые произошли в физике на рубеже веков, были обусловлены в первую очередь грандиозными успехами экспериментальной физики. «Успехи, достигнутые ею, явились в некоторых отношениях настолько неожиданными, что в настоящее время мы склонны считать разрешимыми такие задачи, за которые никто не помышлял взяться несколько десятилетий тому назад; да теперь едва ли что-нибудь считается абсолютно невозможным в технике. Но и теоретикам также сообщалась значительная доля отваги, развившейся у экспериментаторов. Они приступают теперь к работе с неслыханной в прежние времена смелостью. Ни один физический закон не обеспечен теперь от сомнений, всякая физическая истина считается доступной оспариванию. Дело имеет иногда такой вид, как будто в теоретической физике снова наступила пора первозданного хаоса».

И в этой ситуации крушения представлений о мире в механических образах, когда многие физики под влиянием позитивистских умонастроений пришли к заключению, что новейшая физика теперь вообще не нуждается ни в какой общей репрезентации реальности, Планк, напротив, подчеркивал, что прогресс эксперимента, подорвав основы механистического мировоззрения, несет в себе и коммуникативные предпосылки для синтеза новой картины мироздания как общей репрезентации внешней по отношению к человеку реальности. «Подобно тому, как успех всякого эксперимента может быть обеспечен только надлежащим расположением и истолкованием опытов, — писал он по этому поводу, — так же точно и рабочая гипотеза может получить широкое применение и способствовать правильной постановке вопросов только благодаря целесообразному физическому мировоззрению. Это стремление к объединяющему мировоззрению имеет огромное значение не только для физики, но и для всего естествознания, так как переворот в области физических принципов не может остаться без воздействия на все остальные естественные науки» [12].

В этих словах Планка содержится мысль о том, что реальность представлена экспериментом не только посредством той информации, которую он сообщает исследователю, но и самой его структурной формой как особым автопоэтическим единством. Эксперимент является чем-то большим, чем простая механическая совокупность приборов, инструментов, измерений и наблюдений, взятых отдельно и изолированно друг от друга. Он представляет собой воспроизводимое единство исследуемого физического процесса, системы приборов, являющихся продолжением органов чувств человека и инструментом исследования данного процесса, и самого человека как познающего существа, «органы чувств которого приспособлены главным образом к действиям в макромире». Соответственно, в эксперименте, в частности, в такой его гносеологически важнейшей компоненте, как прибор, находят свое отражение, с одной стороны, его специфические человеческие характеристики, обусловленные тем, что «прибор должен быть таким, чтобы показания его могли быть доступны нашим органам чувств», а с другой — в нем должны отражаться характеристики, обусловленные тем, что прибор находится в контакте не только с человеком, но и с исследуемым объектом, обладает структурным сопряжением, «сродством» с ним.

Все естествознание неразрывно связано с появлением приборов и инструментов, которые стали выступать в качестве «посредников в особом ранге между нами и явлением». Это опосредованно в свою очередь наложило отпечаток на структуру физического знания, характер расчленения его предметного поля на области, определяемые конкретной формой синтеза теории и эксперимента для каждого из них. Но это не означает, что организация познавательного пространства определена только спецификой приборов. Речь идет об их структурном, коммуникативном сопряжении, об организации топологического коммуникативного пространства межличностных взаимодействий. Именно это дает возможность говорить о развитии эксперимента в личностном измерении. Преобразование приборного базиса научного познания оказало существенное воздействие на характер научного труда. Резко возрос объем производимой в эксперименте познавательной информации, обработка которой, повышение ее качества и ценности потребовали создания специальной логической техники и математического аппарата. Это привело к необходимости специализации научно-исследовательской деятельности, ее разделения на теоретическую и собственно экспериментальную, которые ранее, в классическом естествознании, функционально совмещались в одном ученом.

Однако специализация может оказаться эффективной лишь в том случае, если она дополняется координацией. В этом двуединстве процессов специализации и координации кроется специфика тех преобразований, которые претерпела система научного познания, и в первую очередь физическое познание, в своем переходе от классической науки к современной. В результате этого перехода в системе научного познания произошло давно назревавшее разделение специальных функций теоретического и экспериментального познания и начал формироваться новый его уровень, функция которого — обеспечение коммуникативных связей между ее различными специализированными компонентами, с целью их координации. И именно возникновение этого уровня в системе современной науки следует, на наш взгляд, считать существенной ее особенностью по сравнению с классическим естествознанием.

Вернемся теперь к вопросу о роли эксперимента в развитии теоретического знания. Здесь важно зафиксировать, что возникновение в «современной физике таких специализированных видов познавательной деятельности, как экспериментальная и теоретическая, не означало, что экспериментаторы превратились в чистых эмпириков, теоретики — в абстрактных математиков. Произошло лишь известное перераспределение функций, причем выделение относительно самостоятельного уровня научно-теоретического познания вовсе не означало, что тем самым к этому уровню и перешла целевая функция всей системы научного познания, и что эксперимент лишился своего самостоятельного значения по отношению к теоретическому познанию. Таким образом, специфика происшедшей трансформации системы научного познания совершенно не укладывается полностью в иерархическую модель взаимосвязи теории и эксперимента с субординационным отношением между ними. Мало помогает здесь и введение разного рода обратных связей, посредством которых пытаются учесть воздействие эксперимента на теорию, для того чтобы отобразить динамику последней.

В этом месте рассуждений уместно перейти к явному использованию личностного языка, личностной позиции и личностной коммуникации. В качестве промежуточной ступеньки такого перехода определенный интерес представляет «диалоговая» модель взаимосвязи теории и эксперимента. В этой модели взаимодействие теории и эксперимента в качестве двух различных структурно-функциональных компонент системы научного познания моделируется в виде информационного обмена между ними, где каждая из сторон попеременно выступает в роли либо приемника, либо источника информации. Такая модель ориентирует на «симметричный» подход к теории и эксперименту в системе современного научного познания, где они часто находятся в своеобразном «параллельно-дополнительном» отношении друг к другу. Возможность подобного «параллельного движения» теории и эксперимента обеспечивается возникновением в этой системе дополнительного уровня методологической рефлексии, на котором цели теоретического и экспериментального познания соотносятся и координируются друг с другом посредством задания общей для них научной проблемы.

И одна из особенностей системы современного научного познания в отличие от системы классического естествознания заключается в наличии в нем арсенала средств совмещения контекстов теории и эксперимента, благодаря которому те проблемы, которые появляются на горизонте теории, могут быть переведены в форму проблем, стоящих перед экспериментом. На теоретическом горизонте научные проблемы обычно появляются в форме логического противоречия «встречи» ранее развивавшихся независимо друг от друга теорий. Контекст «встречи» теорий был рассмотрен М.И.Подгорецким и Я.А.Смородинским, которые отметили, что «внутренние логические противоречия в физике всегда выступают одновременно с соответствующими противоречиями между теорией и экспериментом», добавляя при этом, что «можно даже сказать, что первые являются формой выражения вторых». [118]