Глава XII Что такое повторение?
Глава XII
Что такое повторение?
Однажды поздним вечером мы с Минди, щелкая кнопками телевизионного пульта, наткнулись на фильм «Шампанское для Цезаря» (Champagne for Caesar). Эта малоизвестная пошловатая кинокомедия 1950 года пародирует игровую лихорадку того времени, в особенности радиовикторину «Третьего не дано» и выросшее из нее телешоу «Вопрос на $64 тысячи», в которых с каждым последующим правильным ответом на вопрос выигрыш участника удваивался.
Рональд Колман, исполнивший в этом фильме свою последнюю главную роль, играет крайне непривлекательного эрудита 1940-х годов, который вдобавок носит претенциозное имя Бюргардт Боттомли. Голос за кадром описывает Боттомли как «последнего образованного человека в Америке… На завтрак он ест кукурузные хлопья, сдобренные изрядной порцией Шопенгауэра, а обед его сопровождают последние исследования в области атомной энергетики».
Короче говоря, Бюргардт — интеллектуал и невыносимый сноб. Когда сестрица тащит его к витрине универмага, чтобы посмотреть ее любимую телевизионную викторину «Маскарад за деньги», ведущего которой играет настоящий телеведущий Арт Линклеттер (это, кстати, его единственная роль в кино), он читает другим зевакам, также столпившимся посмотреть телешоу, высокомерную лекцию о вреде викторин. «Как вы можете выносить эту чушь? Я не могу позволить себе не предупредить вас. Эти люди — предтечи интеллектуального разрушения Америки. Если для того, чтобы вызвать шквал аплодисментов и выиграть призы, нужно всего лишь знать, что два плюс два равно четыре, то вскоре это знание станет пределом обучения!» Это распространенное обвинение и аргумент против тривии: она якобы оглупляет общество, предлагая иллюзию интеллектуального превосходства путем демонстрации поверхностного знания мелких, пустяковых фактов.
Однако Бюргард вынужден переменить тон после своего провала на собеседовании при приеме на работу в мыловаренную компанию Milady. Принимая во внимание тот факт, что компания Milady выступает спонсором «Маскарада за деньги», он решает принять участие в викторине и выиграть там все ее деньги. Дело в том, что «Маскарад за деньги», в отличие от реального прототипа игры, «Третьего не дано», не ограничивал потенциальный выигрыш участника $64 тысячами. В «Маскараде» выигрыш можно было удваивать бесконечно.
Даже троечникам должно быть понятно, что, с точки зрения арифметики, это была впечатляюще неудачная идея. Бюргард появляется в шоу неделя за неделей, вскоре превращает свой выигрыш в миллионы долларов и становится сенсацией национального масштаба. Винсент Прайс, директор компании, которую персонаж Колмана хорошо наманикюренными руками толкает к банкротству, приходит в ярость. «Я убежден, что мы создали настоящего Франкенштейна, очень хорошо информированного Франкенштейна! Его необходимо остановить!» Даже близкий герою по духу персонаж Арта Линклеттера выходит из себя: «Мне все это нравится не больше, чем вам! Но что вы от меня ждете, чтобы я пошел и пристрелил его?»
Вопросы тривии в фильме — типичные «гробы», которые, по замыслу голливудских сценаристов, герой-ботаник, как всегда, с легкостью расщелкивает, как орехи. «Из какого количества пластин-слоев состоит коренной зуб индийского слона?», «Какова частота крика летучей мыши?», «Что профессор Эйнштейн говорил о пространственно-временном континууме?» Писатели и сценаристы никогда не пишут правдоподобную тривию. Когда-то я листал старый комикс про Дональда Дака, которому в качестве финального вопроса в борьбе за главный приз радиовикторины достался такой: «Сколько капель воды низвергается в Ниагарском водопаде за неделю?» Удивительно, но Дональд знал точный ответ!
Когда ставки дорастают до $40 млн, продюсеры «Маскарада за деньги» организуют съемку специального шоу в Голливуде, и вся Америка приникает к экранам, чтобы посмотреть в лицо Бюргарда на финальном вопросе: «Назовите ваш номер социального страхования». И вопреки всему суперэрудит и чемпион поставлен в тупик! Ах, какая ирония судьбы!
Довольно странное чувство — смотреть старую туповатую комедию и понимать, что дурацкий сюжет, написанный за десятки лет до моего рождения, в некотором смысле предсказал ситуацию, в которой я сам сегодня очутился. Мне никогда не доводилось прокрадываться ночью по коридорам особняка в Коннектикуте в поисках пропавшей кости бронтозавра и ручного леопарда, как Кэри Гранту в фильме «Воспитание крошки», зато я абсолютно точно знаю, что такое внезапно, невероятным образом очутиться в шкуре Рональда Колмана. Я знаю, что значит полностью изменить парадигму телевизионных игровых шоу, просто отказавшись сходить с экранов и оставаясь там неделями, одна за другой. (Как заметил однажды изобретатель гибкого уретрального катетера, «Рыба и игроки в телеигре протухают за три дня»[182].) Я знаю, что такое растущее напряжение и концентрация внимания. Я видел панику за сценой, растерянных продюсеров и раздраженного ведущего. Возможно, я не обладаю аристократическим британским акцентом и аккуратно подстриженными усиками, но все равно я и есть сейчас Бюргард Боттомли.
После победы со скрипом в 20-й подряд игре благодаря ответу на вопрос из темы «Детская литература» следующие 28 игр проходят для меня в спокойном ключе. В каждой из них мне удается решить все свои проблемы еще до финального раунда. Как и в случае с безумными правилами бесконечного удваивания выигрыша в игре «Маскарад на деньги», моя затянувшаяся победная серия выглядит скорее просчетом продюсеров Jeopardy!. Отменив ограничение на максимум пять подряд сыгранных игр для одного участника, они недооценили те преимущества, которые дает длительное пребывание в игре — привычка к особенностям работы кнопки, комфорт за игровым подиумом и страх со стороны двоих новичков-претендентов. Полагаясь на закон больших чисел, я уверен, что в течение последних нескольких месяцев обыграл как минимум нескольких игроков, которые знали больше правильных ответов за игру, но они проиграли из-за недостатка опыта.
Формат Jeopardy! никогда не был рассчитан на то, что кто-то сможет побеждать во многих играх подряд. Каждый день мне приходится выслушивать один и тот же инструктаж перед игрой, правила, произносимые одними и теми же словами с одной и той же интонацией. Смешные и кажущиеся спонтанными шутки и репризы всегда вставляются в одни и те же места и произносятся в одном ритме. Кто-нибудь обязательно вежливо смеется, когда Сюзанна Тербер нажимает на воображаемую кнопку лбом, чтобы показать пример того, как не надо делать. Каждый день выбирается один счастливчик, который станет объектом шутки Мэгги про декорации программы и порно 1980-х. Весь этот треп теперь вколочен в мою голову, как катехизис.
Более того, эпизод в середине каждой программы с мини-интервью тоже, конечно, не задумывался для человека, который играет 50-ю игру подряд. Уже после трех первых передач я исчерпал запас остроумных и милых шуток про себя. Можете себе представить, что было еще через 43 программы. После окончания каждой пятой съемки Мэгги налетает на меня, как стервятник, с требованием все новых анекдотов. «Я напишу вам по электронной почте на этой неделе. Для записей следующих программ нам понадобится от вас еще десять историй». С каждым следующим днем мои «истории» становятся все скучнее и скучнее, в особенности по сравнению со свежими байками от меняющихся соперников.
«Итак, Дарси, весь последний год вы летали над Суданом на кукурузниках в рамках гуманитарной миссии ООН? Удивительно! А что же победитель нашей прошлой игры Кен Дженнингс? Кен, здесь сказано, что вы вроде бы любите самолетную еду, это правда?»
«Да, Алекс, это правда. Я вроде бы люблю самолетную еду».
Мои истории вырождаются настолько, что перестают быть историями как таковыми. Несколько раз, отчаявшись что-то вспомнить, я выдумываю какие-то факты. Лгать Алексу — это по ощущению все равно что лгать священнику. Но вскоре мне приходится преодолеть это чувство. А в конце программы ведь есть еще место, где мы с Алексом должны как бы потрепаться ни о чем.
«Ну что ж, Кен, может быть, есть что-то, о чем вы бы хотели меня спросить? А то я про вас, кажется, уже все знаю».
«Э-э-э… что вы ели сегодня утром на завтрак, Алекс?»
Несмотря на все то длительное время, которые мы провели вместе с Алексом, он все еще, кажется, относится ко мне с прохладцей, как будто болеет против меня. Виновата ли здесь только его постоянная показная беспристрастность? Или он думает, что я порчу шоу? Возможно, ему не нравится делить всеобщее внимание с постоянным второстепенным персонажем? Или я ему просто надоел до зубной боли? Выходя на подиум, я чувствую себя как старшеклассник, сочиняющий любовную записку: «Дорогой Алекс! Я тебе нравлюсь? Дай мне знать. Да или нет?»
Я могу чувствовать себя неуютно в связи с моим внезапным успехом в Jeopardy! но это ничто по сравнению с тем, что чувствуют другие игроки. Не забывайте, что еще ни одна из моих игр не была в эфире. И никто не кричит «Ура!» и не бросает в воздух чепчики, когда Мэгги легко, как бы между делом сообщает претендентам, что среди них в комнате находится победитель последних 20, 30 или 40 игр. Улыбки застывают на лицах. Кто-то обычно нервно посмеивается и уточняет: «Нет, серьезно? Сколько, вы говорите, игр?» Я в свою очередь проявляю неожиданный интерес к процессу удаления катышков со своих штанов или привожу в порядок воротничок, пока все глаза в комнате мрачно осматривают меня с ног до головы.
Я понимаю их возмущение. В свой первый день я испытал похожие чувства в отношении Анны Бойд. Я пытаюсь улыбаться, придерживать для всех двери, желать всем удачи перед каждой игрой, надеясь свести эту ненависть к минимуму. Когда они требуют объяснений моей удачливости, я лишь говорю, что удивлен ей не меньше, чем они. Здесь, кстати, нет никакого притворства. Это правда.
Иногда мне удается наладить за сценой хорошие отношения с некоторыми будущими игроками. Ник Аретакис (24-я игра) — продавец в книжном магазине из Нью-Хейвена — разделяет мою любовь к британскому кино 1940-х годов вообще и фильмам Майкла Пауэлла и Эмерика Прессбургера в частности, а также хорошо знаком с редкими книгами по истории мормонов. Коллин Мин (43-я игра) не только работает юристом в Сиэтле, там же, где раньше работал мой отец, но и год ходил в ту же начальную школу при американском посольстве в Южной Корее, что и я. Не знаю, что заставляет нас налаживать связи друг с другом перед игрой. Возможно, ощущение общей нервозности, может, стокгольмский синдром[183], а может, и неподдельный взаимный интерес. Однако после того, как игра складывается не так, как им бы хотелось, некоторые из них становятся холодны и стараются от тебя дистанцироваться. Большинство мечтает как можно быстрее смыться со съемочной площадки. Некоторые уходят, не торопясь, что-то сокрушенно бормочут себе под нос, посылая проклятия либо в свой адрес, либо в мой, либо в оба одновременно. Не могу сказать, что я их за это осуждаю.
Некоторые претенденты, кстати, испытывают облегчение, когда узнают, что им предстоит играть со мной, то есть это как будто уменьшает для них невероятное напряжение перед появлением в Jeopardy!. Все-таки проиграть Голиафу не так стыдно, зато как круто оказаться Давидом, если удастся его побороть! Улыбчивый канадец Брайан Шипли, вместо того чтобы сторониться меня в артистическом фойе, страстно желает получить мой автограф. В моем сознании неожиданно всплывает картинка, когда возбужденные баскетболисты сборной Анголы выстраиваются в очередь за автографами к Джордану, Берду, Мэджику Джонсону и остальным игрокам «Дрим Тим» во время предыгровой разминки на Олимпиаде в Барселоне. Другой игрок примерно 30 лет от роду, назвавший сам себя «торчком», сообщил мне по секрету, что утром перед тем, как сесть в шаттл от отеля «Рэдиссон» до съемочного павильона Jeopardy! он выкурил два косяка «чисто ради релакса». Похоже, сработало. Во время нашей игры он выглядел о-очень расслабленным.
Но один за другим, уверенные и не уверенные в себе, обкуренные и необкуренные, они все проигрывают. Садовник, разводящий орхидеи, экстрасенс, оказывающий услуги по телефону, симпатичный старик из Уэльса, переживший нацистские бомбардировки Британских островов, дочь актера Брайана Деннехи, геолог, исполнительница танцев живота, гитарист поп-группы 1990-х Combustible Edison — все они отправились домой с выигранными деньгами за второе место и утешительными призами за третье. Я чувствую свою вину перед всеми вместе и каждым в отдельности. Это не пустые слова — я правда так чувствую. Мы могли бы стать друзьями, но боги Jeopardy! сделали нас противниками в игре. В конце концов, они такие же тривия-зависимые, как и я, и так же, как и я, мечтают получить свои пятнадцать минут славы в Jeopardy!. Но вместо этого все они получают удар в спину от парня, у которого есть несправедливое преимущество в виде 40 выигранных игр. Это гложет меня изнутри. Не настолько сильно, чтобы, например, нарочно проиграть игру, но все же…
У моего положения есть и еще одно преимущество, которое никогда раньше не приходило мне в голову. Конечно, никто в Jeopardy! специально не предлагал мне играть на условиях Чарльза Ван Дорена и не показывал заранее правильных ответов. За исключением случаев… когда это все-таки иногда происходило.
Тривия конечна. Она может содержать лишь такое множество фактов, которое, особенно если ты сознательно ставишь для нее рамки, может быть забавным, интересным и понятным для широкой аудитории. Фред Ворт жаловался мне, что он в своей жизни прочел такое количество тривии, что ему практически не попадаются больше факты, способные по-настоящему удивить. «Я называю их четырехзвездочными, и только они приносят истинное наслаждение. Мне будет гораздо приятнее найти четырехзвездочный факт тривии, чем 20-долларовую банкноту».
Согласно Фреду тривия похожа на пляж, песок которого за годы был столько раз просеян, что все сколько-нибудь красивые ракушки оттуда давно вынули. Поэтому не должен вызывать удивления тот факт, что мне не очень долго пришлось играть в Jeopardy! до момента, когда факты и вопросы стали повторяться. Не слово в слово и, конечно, не злонамеренно, но достаточно для того, чтобы подарить мне ответы на несколько вопросов, которые иначе неминуемо прошли бы мимо меня. Гораздо проще вспомнить, какая партия заключила свою конвенцию в 1968 году в Майами, если другой вопрос неделю назад сообщил тебе, что в том же году демократический конгресс прошел в Чикаго. Много легче вспомнить название антибиотика, который был вытеснен пенициллином во время Второй мировой войны[184], после того как несколько недель назад завалил тот же самый вопрос на аукционе, потеряв при этом $4200. (Не знаю, доводилось ли вам просаживать на одном вопросе викторины несколько месяцев квартплаты, но неудивительно, что правильный ответ на такой вопрос надолго отпечатался бы в вашем мозгу.) То же самое было и с вопросом про певца в стиле кантри, который отбывал срок в тюрьме Сан-Квентин до момента, когда Рональд Рейган подписал его прошение о помиловании[185]. На этот вопрос я не ответил в моей самой первой игре, и он же попался мне еще раз спустя несколько месяцев.
Такого рода повторы неизбежны, если учесть то обстоятельство, что Jeopardy! выдает в эфир гигантское количество тривии — почти 15 тысяч вопросов каждый год. Но в целом я не согласен с Фредом, что тривия так легко исчерпаема. Любого рода коллекционеры рискуют рано или поздно (о ужас!) собрать свою коллекцию целиком. Они могут обнаружить, что у них теперь есть весь набор памятных тарелок, посвященных гонщику Дейлу Эйнхардту, или все выпуски комиксов про Человека-муравья, или полный комплект коллекционных чашек с цитатами из ситкома Joanie Loves Chachi, и не за чем больше рыскать по блошиным рынкам и сайту eBay. (В таком случае вы можете либо попытаться «проапгрейдить» свою коллекцию товаров Joanie Loves Chachi до состояния «как новенькие», либо признать, что жизнь пуста и бессмысленна, и сунуть голову в петлю.) Фанаты тривии — тоже, как заметил Эй Джей Джейкобс, коллекционеры. Только они в некотором смысле удачливее свои коллег. Объект их страсти практически бесконечен. Вопросов «четырехзвездочной» тривии, возможно, действительно, мало, и они редко встречаются, но поток новой тривии никогда не иссякнет. Сумма человеческого знания, если представить ее в мегабайтах, растет с астрономической скоростью каждый день. По расчетам ученого-программиста, доктора Жака Валле (одного из отцов-основателей интернета, а также эксперта в области изучения НЛО, с которого Франсуа Трюффо списал главного героя фильма «Близкие контакты третьей степени»), она удваивается каждые 18 месяцев.
Другими словами, новая тривия «производится» постоянно и в промышленных количествах. Еще десять лет назад было невозможно задать вопрос: «Кто стал единственным человеком, который получил „Оскара“ за то, что сыграл роль другого реального обладателя „Оскара“?»[186] или «Какие два президента США были тезками по среднему имени?»[187] — просто потому, что события, на которых они основаны, тогда еще не произошли. Песок может быть основательно просеян, но волны снова и снова выносят на пляж красивые раковины.
Сорок с лишним игр в Jeopardy! научили меня еще одной вещи, касающейся знаний, — а именно тому, что берутся они отовсюду. Я всегда предполагал, что умники, выстраивающиеся в очередь к подиумам Jeopardy! черпают все свои знания из книг благодаря запойному чтению в течение всей жизни. Их вдохновенные бледные лица подтверждали мою теорию. Однако мой личный опыт и опыт участников, с которыми я об этом говорил, заставил меня переменить свое мнение. На самом деле (дети, заткните уши!) чтение здесь вторично. Конечно, я люблю читать. Я узнал много ответов из прочитанных книг. Но гораздо большее число фактов перенеслось в мою память не со страниц книжек, а просто из жизненного опыта, из любопытства, которое я проявлял в течение всей жизни, из наблюдений за миром вокруг меня.
Мне даже немного стыдно от того, сколько ответов в Jeopardy! я дал не благодаря высокоинтеллектуальным книгам в благородных кожаных переплетах, а благодаря чему-то более плебейскому. Надо ли говорить, на сколько вопросов по мифологии я ответил лишь благодаря серии комиксов про Тора, которые я просматривал в детстве? Или сколько ответов из области географии подарили мне телепередачи про путешествия в разные страны? Источником почти всего, что я знаю про звезды и созвездия, были научно-фантастические фильмы категории «Б». За представление о том, как выглядят флаги государств мира, я должен благодарить канал NBC и его трансляции с Олимпиад, а за знания названий водоплавающих птиц — составителей кроссвордов.
Понимание того, сколько ежедневно пропускаемой через себя информации мы способны впитывать при определенной внимательности, поистине воодушевляет. Вернувшись домой после очередного съемочного цикла, я осознал, как легко каждый день, каждый час узнавать что-то новое. Достаточно посмотреть всего несколько минут старого фильма про Вторую мировую войну в ночном телеэфире, чтобы узнать о ней что-то, чего не знал до того, — например, кодовое название пляжа, где происходила высадка союзных войск в Нормандии, которое совпадает с названием химического элемента[188]. Листая журнал в ожидании приема у стоматолога, я на каждой странице могу найти для себя что-то новое, будь то статья о глобальном потеплении, плей-офф НБА или реформе здравоохранения. Готовя ужин вместе с Минди, я могу выучить новые слова французского или итальянского происхождения, которые в изобилии встречаются в рецептах, ведь ни по-французски, ни по-итальянски я не говорю. Например, таким способом я узнал, какие макаронные изделия на языке оригинала называются «маленькими репками»[189]. Даже такое бессмысленное видео, как сериал про паровозика Томаса и его друзей, которое Дилан заставляет меня смотреть вместе с ним, при более пристальном изучении может оказаться прямо-таки сокровищницей ценных сведений о поездах и железных дорогах. Десятки раз на дню в моей голове срабатывает виртуальный сигнал: «Эй, а ведь про это могут спросить в Jeopardy!». Эти звоночки больше не вгоняют меня в панику. Я даже научился получать от них удовольствие.
Без сомнения, самая сюрреалистическая часть всей моей телевизионной эпопеи — это секретность. Перед первой записью я подписывал документ, в котором обязался не раскрывать никому подробности и результат программы до того, как она попадет в вечерний эфир. Но еще до этого я решил для себя, что по возвращении никому из домашних не расскажу о том, что произошло. Никому не нравится заранее узнавать счет футбольного матча, который ты вознамерился посмотреть в записи, ведь так? Вот я и решил дать своим друзьям и семье возможность сполна насладиться саспенсом во время просмотра игры по телевизору и не сообщать им, выиграл я или проиграл.
Такой план я вынашивал, пока считал, что мне предстоит только одна игра с маленькими шансами на вторую и уж совсем невероятную третью. На тот момент рекордом Jeopardy! было семь побед подряд. Я и предположить не мог, что мое пребывание на съемках Jeopardy! продлится больше недели, не говоря о том, что я буду ездить туда, как на работу. Вместо работы.
С того момента, как я понял, что мне придется лететь на съемки в Лос-Анджелес третью неделю подряд, моя начальница Гленда начала прикрывать меня. Ей пришлось вооружиться неистощимым набором легенд, объясняющих, почему меня каждый вторник и каждую среду на протяжении всей весны нет на месте. «У Кена грипп», «Кен красит цокольный этаж дома», «Кен сидит с больным ребенком». Если вы до сего момента считали программистов очень умными и проницательными людьми, боюсь, придется вас разочаровать. Ни один человек во всем офисе ничего не заподозрил.
Где-то после пятой или шестой поездки в Калифорнию ребус стал казаться уже слишком сложным, и я начал задумываться о том, как бы с наименьшими потерями рассказать всем, что на самом деле происходит. Вести тайную жизнь очень непросто — постоянно приходится размышлять о множестве разных проблем. Что думают коллеги с работы о том, почему меня не было вчера? Хватит ли денег на нашем банковском счете, чтобы в этом месяце еще три раза съездить в Калифорнию? Когда у меня закончится одежда, пригодная для появления в кадре (я ведь программист, «приличная одежда» для меня — это шорты, на которых не заметны пятна от кетчупа), как одолжить подходящие шмотки у отца, не говоря ему правду о том, зачем они мне вдруг понадобились?
Кроме того, обманывая всех, кого знаешь, на протяжении нескольких месяцев, можно нанести себе психологическую травму. Я начинаю чувствовать себя немного шизофреником. Несколько дней в месяц я тот самый Кен Дженнингс, который бьет рекорды телеигры и чей постоянно растущий выигрыш уже выглядит внушительной суммой, способной изменить жизнь. Но об этом еще никто не знает. Я по-прежнему должен возвращаться домой и быть просто Кеном Дженнингсом, обычным молодым папашей из пригорода, занимающимся привычным механическим офисным трудом и делающим вид, что ничего не происходит.
Я начинаю ощущать себя Кларком Кентом, работающим в газете Daily Planet, который в общении с друзьями создавал впечатление мягкого, ничем не примечательного человека, так что они ничего не предполагали о его полной опасностей двойной жизни[190]. Я провожу дни на рабочем месте, создавая одно за другим почти идентичные компьютерные интернет-приложения, а затем будто по тайному сигналу срываюсь в «Калвер-Сити». Этот психологически рваный ритм убивает меня.
Выброс адреналина во время игры в Jeopardy! — это круто, но, когда я возвращаюсь домой, мне не хватает той уверенности в себе и своей компетенции, которую я ощущаю, когда держу руку на кнопке. Наверное, что-то подобное чувствует морпех, когда сжимает в руках автомат. «Это моя кнопка. Здесь есть еще две таких же, но моя — именно эта. Моя кнопка без меня бесполезна. Я без моей кнопки бесполезен. Я должен хорошо жать на кнопку. Я должен жать быстрее, чем мои противники, которые хотят пережать меня…»
Я никогда не чувствовал себя достаточно уверенным или компетентным, сидя перед монитором рабочего компьютера. Я занимаюсь этим уже пять лет, и почти каждый день из этой половины десятилетия напоминал мне, что то ли из-за слабых способностей, то ли из-за своего отношения к делу я — посредственный программист. Это просто не мое.
Я, кажется, всю жизнь, с младых ногтей был фанатом тривии, но я никогда не рассматривал занятие ею как вариант выбора жизненного пути. Ну и, кроме того, при знакомстве девушкам было наплевать на то, что я знаю, какая столица — самая северная в мире[191], каково первое имя Капитана Кранча[192] или какая команда — единственная в американском профессиональном спорте находится в муниципальной собственности[193]. Так что я и думать про это забыл. Казалось, что тривия просто не может быть делом жизни для взрослого человека. Моей специализацией в университете был английский язык. Но с точки зрения рынка труда это тоже не выглядело слишком перспективным. («В чем разница между филологом-англоведом и пиццей-пеперони?» «Пицца-пеперони может накормить семью из четырех человек».) Поэтому я и переквалифицировался в компьютерщики. Я знал, что это будет не так весело, но новое занятие казалось мне безопасным и ответственным делом. В год выпуска из университета я подал документы на продолжение обучения сразу по нескольким программам. Но вскоре состоялась моя свадьба, и мы решили, что будет здорово взять ипотеку и время от времени вносить небольшую сумму на погашение кредита. Таким образом, мне пришлось оставить мысли о продолжении образования и согласиться на первое же предложенное место программиста. Мне всегда нравились условия моей работы. Но сама она в разное время казалась либо не особо возбуждающей, либо разрушающей душу и чрезвычайно утомительной. Я мог платить по счетам, но никогда не был по-настоящему счастлив.
Jeopardy! — это первый случай в моей жизни, когда я о чем-то мечтал и при этом что-то сделал для того, чтобы эта мечта осуществилась. Вообще-то это для меня не типично. И главное, каким-то чудом моя ставка сыграла. И теперь я стою здесь, делая то, что у меня хорошо получается, ради перемен — и награда будет в сотни раз больше, чем за те безопасные, спокойные и ответственные занятия, за которыми я собирался провести остаток жизни!
Среди всего многообразия лотерейных билетов счастливым оказался именно этот, со значком тривии, который выглядел самым неказистым и легкомысленным из всех возможных. Кто бы мог подумать?