Глава VIII Что такое реализация?

Глава VIII

Что такое реализация?

Из-за стремительного, сбивающего с толку темпа самой игры, а также из-за того, что в день снимается по пять передач, участие в Jeopardy! кажется скоротечным. Конечно, я больше не прихожу в ужас и не впадаю в шоковое состояние, но мой мозг по-прежнему едва справляется с потоком входящей информации, непрерывно льющимся по ходу съемок: огни софитов, звуковые эффекты, вопросы, ответы, еще вопросы и опять ответы. Прошло два дня до момента, когда я смог наконец зафиксировать произошедшее со мной во всей полноте и проанализировать случившееся. Так и герой знаменитого мультсериала, фиолетовый, похожий на страуса Дорожный Бегун, ловит себя в какой-то момент на том, что застыл в воздухе в совершенно противоестественной позе. (Бип! Это из серии Accelerate incredibilis!) Со мной это происходит в машине по дороге обратно в Юту по прошествии восьми выигранных подряд игр. Ограничение максимум в пять побед подряд отменили несколько месяцев назад, поэтому восьми побед вполне достаточно, чтобы получить неофициальной титул главного чемпиона Jeopardy! всех времен.

Некоторые из этих побед можно признать убедительными, что в значительной мере можно объяснить огромным преимуществом «своего поля», которое растет в Jeopardy! с каждым следующим чемпионским подиумом. Каждая игра моей серии позволяет чувствовать себя немного более расслабленным, уверенным в себе, искушенным в игре на кнопке. В то время как претенденты каждый раз ведут себя, как олени, переходящие автостраду и попавшие в лучи прожекторов. У них расширяются от ужаса зрачки, трясутся руки и т. п. Такое преимущество кажется не вполне честным. Цитируя героя Мэттью Макконехи из фильма «Под кайфом и в смятении» (правда, моя ситуация законодательно отрегулирована несколько четче): «Я становлюсь старше — их возраст не меняется».

Почти все эти игры я выигрываю досрочно. Однако даже те из них, что со стороны видятся легкой прогулкой, в студии кажутся непредсказуемыми и опасными. Я мучительно осознаю, какое количество игровых коллизий могло случайно разрешиться иначе и привести к неутешительным для меня последствиям. Достаточно вспомнить, что победный результат моей первой игры, можно сказать, висел на волоске с головы бегуньи Мэрион Джонс, точнее, зависел от ее имени. Через игру картину дополняет еще один подобный эпизод. Такое впечатление, что где-то в Азии есть бабочка, которая биением крылышек наколдовывает мне удачу, позволяющую раз за разом обходить сильных соперников. Если бы Паула Филсон из штата Огайо знала, рядом с каким островом находится остров Гавдос, самая южная точка Европы[131]. Если бы Дирдер Бейзил из Коннектикута, ответив на два вопроса, не сменила тему, я бы не смог увести у нее простой аукцион про литературного героя, жившего на астероиде Б66–12[132]. Если бы Мэри-Энн Айтлер из Вирджинии сделала бы большую ставку на аукционе про Михаила Горбачева, или Майкл Кудаи из Калифорнии опередил бы меня на вопросе про талисман баскетбольной команды Университета Дюка[133], ответ на который мы знали оба… Если бы в любом из этих случаев история пошла по-другому, мне бы пришлось паковать чемоданы.

Каких-то 30 коротких часов назад моя цель в Jeopardy! была продержаться до финального раунда, то есть после двух раундов игры остаться в плюсе. Иначе меня бы ждала участь тех несчастных, кого перед финалом бесцеремонно выгоняют из игры за отрицательный результат на табло. Это не было пессимизмом. Скорее размахивание факелом заниженных ожиданий во мраке неизвестности в попытке разглядеть возможное разочарование. Но также это и осознание того, что участие в Jeopardy! — это своего рода попытка заглянуть в черный ящик. Ты никогда не знаешь, против кого придется играть, какие выпадут темы, насколько быстро ты будешь жать на кнопку, кому достанутся аукционы. И с каждой игрой число неудачников растет вдвое быстрее, чем число победителей.

После окончания моей восьмой игры Сюзанна Тербер приносит в студию конверт и вручает его мне. К сожалению, в нем нет чека на сумму $266 158 (мой выигрыш за вычетом налога 7 %, который нужно с него заплатить в штате Калифорния). Победители, равно как и обладатели второго места, должны ждать причитающихся денег полгода. Вместо чека в конверте новый билет в Лос-Анджелес на следующую неделю, когда состоятся съемки новых игр.

«Увидимся в следующий вторник», — приветливо говорит Сюзанна. Я совсем забыл пункт договора, в котором сказано, что участники сами оплачивают дорогу, включая билеты на самолет, проживание в отеле и аренду автомобиля. Но если летать приходится больше чем один раз, например, если вы продолжаете победную серию, то Jeopardy! оплачивает дополнительно как минимум билет на самолет.

Я смотрю из окна машины на редкие заросли выжженных солнцем креозотовых кустов в пустыне Невада. «Интересно, под каким предлогом я буду отпрашиваться во вторник? — спрашиваю я у Минди, очередь которой сидеть за рулем наступила только что. — Согласно подписанному мной договору, я не имею права никому рассказывать о результатах игр, пока они не выйдут в эфир».

Ни Минди, ни я пока не можем осознать, что мы только что выиграли четверть миллиона долларов. Даже после того как мы отдадим Дяде Сэму его 35 %, 7 % — штату Калифорния и 10 % пожертвуем церкви, у нас все еще останется внушительная сумма. Но пока это все еще не перешло в разряд реальности. Я привык относиться к числам с нулями на табло в Jeopardy! как к игровым очкам, а не как к реальным долларам, которые можно пойти и потратить в магазине. Где-то между городами Барстоу и Бейкер мы решаем, что замахнемся на летнее путешествие по Европе. Минди работала некоторое время при миссии Церкви Иисуса Христа Святых последнего дня в Париже, где я никогда не был. Я же в свою очередь на два года ездил миссионером в Мадрид, где никогда не была Минди. Таким образом, мы решили познакомить друг друга с местами нашей юности. Кроме того, мы оба понимаем, что это легкие деньги.

«Тебе придется рассказать Гленде, что ты продолжаешь победную серию». Гленда — моя начальница по работе. «Она тебя прикроет. Это же всего один день. Хотя, если…»

«Если я выиграю еще пять игр? Перестань. Не думаю, что нам стоит всерьез рассматривать такую возможность».

Минди не сможет в следующий раз со мной поехать, если мы не найдем для Дилана няню. Но я обязан хранить в тайне свои победы. Ни единому человеку (за неминуемым исключением в лице начальницы) я не могу открыть, зачем возвращаюсь в Калифорнию. Оказывается, жизнь в период действия контракта о соблюдении конфиденциальности с Jeopardy! чревата осложнениями.

Несмотря на то чему меня всегда учили педагоги в воскресной школе по телевизору, наша изощренно сплетенная паутина лжи, кажется, сработала на отлично. Мы нашли подругу Минди, которая не знала заранее о назначенных мне в Jeopardy! датах первых съемок, и она согласилась посидеть с Диланом. Начальница сказала коллегам на работе, что я простудился. Ну и, наконец, в эпоху мобильных телефонов несложно притвориться, что ты по-прежнему в Солт-Лейк-Сити даже во время разговора с родителями, тогда как на самом деле ты стоишь в пробке на шоссе в Сан-Диего. Однако морально вся эта конспирация изрядно изматывает. Так должен чувствовать себя как какой-нибудь тайный агент или Человек-паук.

Когда я в следующий раз выхожу с парковки телекомпании Sony, меня ожидает человек, лицо которого мне смутно знакомо. Невысокий коренастый парень с ангельской улыбкой — ветеран Кубка по викторине Мэтт Брюс. Я совсем забыл, что его игру перенесли на сегодня из-за меня. А я все еще здесь. Как неудобно получилось…

«Нам все-таки разрешат сыграть друг против друга?» — спрашивает Мэтт у Мэгги своим характерным отрывистым и при этом ровным по интонации фальцетом, который напоминает голос телефониста на коммутаторе 1950-х годов или компьютера на космическом корабле «Энтерпрайз».

«Нет, — успокаивает нас Мэгги. — Вы сможете сыграть только после того, как Кен завершит свою серию». В Jeopardy! никто никогда в такой ситуации не скажет «проиграет».

Спустя пять игр Мэтт все еще терпеливо ждет, а мне приходится отвезти Минди в аэропорт. Как только я выиграл пятую игру, Jeopardy! аннулировала мой билет, чтобы я мог участвовать в завтрашних съемках, но Минди решила лететь домой к Дилану.

Кстати, Дилан — прирожденный фанат тривии. Я понимаю, что ему всего полтора года, что он пухлощекий безволосый, падающий каждые десять секунд младенец, но все признаки этого уже налицо. Годом раньше, чем большинство детей, каждое предложение, которое он слышал от взрослых, он начал сопровождать вопросом «Почему?». Память у него тоже развита не по годам. Если ему прочесть один-два раза книгу Доктора Сьюза, он затем может схватить эту книжку и «прочитать» вслух или про себя большой кусок по памяти. Он знает каждую куклу мультсериала «Улица Сезам», каждый паровозик из серии про паровозика Томаса и его друзей, каждое слово любимой песни The Lion Sleeps Tonght. Любопытство, память и любовь к изнурительному перечислению исчерпывающих деталей — это то, что лежит в основе тривии. Даже так — тривии-тривии.

Поверьте, это не родительское хвастовство. Это беспокойство. Волнение относительно тяги малыша к знаниям может показаться странным, но из разговоров с родителями я знаю, что воспитание маленького знатока — это не только сплошные игры и развлечения.

«Дилан запоминает каждое слово, которое слышит, — рассказываю я родителям на семейном обеде несколько недель назад. — Вчера он достал с полки один из своих CD-дисков с сериалом „Улица Сезам“ и спросил Минди: „Мам, это Тони Беннет?“ На обложке диска действительно была фотография Тони Беннета. Думаю, при нем я упоминал это имя только один раз месяц назад. И ему этого хватило».

«Теперь ты понимаешь, каково было мне, — отвечает мама. — Добро пожаловать в те дни, когда я была молодой родительницей, а ты младенцем».

Когда я проходил тесты в Университете штата Вашингтон, до того как пойти в детский сад, я, по словам мамы, уже читал на уровне седьмого класса, а математику знал на уровне пятого.

«И что, это тебя беспокоило?»

«Конечно. В три года ты брал книги, забивался в какой-нибудь угол и… впитывал. Мы боялись, что воспитаем ребенка, у которого будут проблемы в школе. Ты же не хочешь, чтобы твой сын был странным».

Что ж, со мной уже ничего не поделаешь. Но я тоже не хочу, чтобы Дилан рос странным мальчиком. Мое детство прошло в надежном пузыре экспатриантской жизни — в элитной частной школе, где шестиклассники, дети дипломатов со всего мира, уже штудировали учебники Princeton Review. Тысячи миль океанских просторов держали нас почти в полном неведении относительно главных американских трендов в культуре и моде и практически без доступа к пробным камням мягкого подросткового протеста (марихуана, подделка личных данных, мелкое воровство в супермаркетах). И тем не менее я остро ощущал ту неформальную иерархию, которая формируется в каждой школе. И знал, что мне нет смысла даже надеяться на приближение к вершине этой общественной лестницы — слишком много времени я тратил на сидение в библиотеке. Насколько же хуже будет чувствовать себя Дилан, учась в обычной американской средней школе, если он унаследовал эту часть моих генов!

Программист и автор очерков про хакеров Пол Грэм тоже задавался вопросом, почему светлая голова в школе считается эквивалентом проказы. «Почему умные дети почти не бывают популярны? — спрашивает он. — Если они такие умные, почему они не понимают, как формируется эта самая популярность, и не справятся с системой так, как справляются со стандартизированными тестами?»

Вариант его же собственного ответа: ботаники не ищут популярности. И сама популярность, и борьба за нее — это тяжелое бремя, и умные дети не хотят ради него тратить время и напрягаться. Даже имея такую возможность, они предпочтут шахматный клуб. Зато умники обычно оказываются в выигрыше после выпуска, когда вчерашние школьники впервые сталкиваются с тем, что реальная взрослая жизнь не похожа на школьную. Иными словами, как гласит старая речовка гарвардской команды по футболу: «Ничего, пусть пока порадуются, им потом всю жизнь на нас горбатиться».

Я бы рад поверить теории Грэма, но из личного опыта знаю, что есть как минимум одна разновидность ботаников, которые, сами того не желая, зачастую загоняют себя в изоляцию, — это знатоки и любители тривии. Большинство участников Jeopardy! которых я встречал, были вполне успешными, интересными людьми, однако время от времени их тянуло на какое-то невыносимое позерство. Как будто вынужденное соседство с себе подобными возможно для них только при условии своего наиполнейшего интеллектуального превосходства. Позеры имеют привычку театральным шепотом произносить ответы на вопросы, в которые в данный момент играют другие люди, или добавлять дату создания и имена авторов к каждой песне, альбому или фильму, который вы упоминаете. Если вы произносите The Lion Sleeps Tonight, у них непроизвольно возникает жгучая потребность вставить: «Группа The Tokens, 1961 год». Если они не знают точной даты, они ее выдумают. Они напоминают мне, почему я, еще будучи студентом первых курсов, решил покончить с тривией. Что если бы я когда-нибудь стал вести себя подобным образом?

Конечно, такое случается не со всеми фанатами тривии, и не обязательно Дилану в его «прыщавые годы» предстоит терпеть ежедневные издевательства. Но важно понимать, насколько тонка грань между радостью познания и злорадством от того, что ты тут самый умный.

На следующий вечер, отвезя Минди в аэропорт, я провожаю обратно в отель Мэтта Брюса с его девушкой Джулией. Боюсь, это максимум того, что я могу для него сделать в сложившейся ситуации. Ему так и не дали сыграть. Получается, что и он, и она прилетели сюда впустую. Это даже хуже, чем утешительный приз за третье место. И это все из-за меня, как полушутя-полувсерьез напоминает мне Джулия.

Еще два вторника подряд мне приходится возвращаться в Лос-Анджелес. Обычно съемки Jeopardy! не проходят с такой частотой, однако в это время года телекомпания записывает много игр про запас перед уходом на летние каникулы. Иногда Минди прилетает со мной на первый съемочный день, но всегда вечером отправляется обратно, не рассчитывая заранее задерживаться еще на день. При этом мы говорим друг другу перед каждой игрой, что она, конечно, будет последней.

Мягко говоря, необычно, чтобы игрок в Jeopardy! провел в студии такое количество времени. Чаще всего участники проводят на съемках час, максимум два. Для съемочной группы они — бесконечный конвейер в никогда не меняющемся производственном процессе. Но ко мне все равно нет какого-то особого отношения — ни как к какому-то фрику, ни как к «звезде». Все стараются делать вид, что ничего необычного не происходит. Они не хотят допустить даже намека на скандал или подозрение в особом отношении ко мне по сравнению с другими участниками. Так что табличка с моим именем не появляется на двери костюмерной, и меня не приглашают летать на съемки частным лайнером Мерва Гриффина. Я просто очередной игрок. Поэтому моя необычно длинная победная серия становится «фигурой умолчания», о которой все думают, но никто не говорит вслух.

Несмотря на то что все и каждый в отдельности остерегаются проявлять ко мне какое-либо особое отношение, я готов высказать довольно резкое суждение: «Все игроки в Jeopardy! равны, но некоторые более равны, чем другие». В последней игре одного из долгих съемочных дней мне разрешают переодеть галстук после того, как оказывается, что он бликует на экранах мониторов. У меня в кармане есть запасной галстук, и я предлагаю поменять его по ходу съемки. Чтобы сберечь драгоценные минуты, администратор вместо того, чтобы отправить меня в артистическое фойе, проходит со мной за сцену к зеркалу, перед которым Алекс примеряет свои костюмы от Перри Эллиса. Проблема с галстуком решена, но, когда я возвращаюсь за игровой стол, передо мной разверзается адова бездна. Разрешение воспользоваться зеркалом Алекса оказывается пробоиной в системе безопасности шоу, сопоставимой с разглашением государственной тайны. Продюсеры шоу заодно с независимым контролером, который следит за соблюдением правил при обращении с конкурсантами, набрасываются на съемочную группу и координатора, обвиняя их в нарушении протокола. Участникам запрещено проходить через задник сцены! Что бы было, если бы вопросы и ответы уже лежали на столе ведущего?

Я чувствую себя виноватым еще сильнее, чем в случае с Мэттом Брюсом. В результате играю чудовищную игру и едва ухожу от поражения. Одним из худших моментов стал лишенный логики ответ на следующий вопрос:

«Пожалуйста, Алекс, „Отрицательные ответы“ за $1600».

«Уинстон Черчилль сказал однажды любопытным репортерам, что это фраза из двух слов будет самой точной формулировкой его ответа[134]».

Дзинь. «Железный занавес».

Это тот случай, про который игроки Кубка по викторине говорят: «Переклинило». Мне кажется, что я вижу в вопросе что-то знакомое, я вспоминаю, что Черчилль знаменит выражением из двух слов про «железный занавес», и я рефлекторно, не приходя в сознание, жму на кнопку. Если соотнести мой ответ с темой и вопросом, то очевидно, что он идиотский и не имеет никакого отношения к описанной истории. Зато я могу себя утешить тем, что нахожусь в хорошей компании. Самый знаменитый такого рода «переклин» в Кубке по викторине на счету все того же Мэтта Брюса, который однажды уверенно выпалил «батон с гашишем» вместо правильного ответа «булка с маком». А что, почти попал!

Снова и снова возвращаясь на съемки Jeopardy! я начинаю замечать забавные нюансы, касающиеся других игроков. Сара Джейн Вудол, фотограф из Вегаса, не подходит под платонический идеал игрока в Jeopardy! — чулки в крупную сетку, мини-юбка, обтягивающая футболочка, копна волос и жевательная резинка во весь рот. Еще интереснее то, что она проходила отбор, как выяснилось из нашего разговора, всего месяц назад. Я ждал девять месяцев, а Саре Джейн позвонили меньше чем через две недели.

Чем с большим количеством участников я общаюсь, тем чаще замечаю закономерность. Многие женщины приглашаются на игру всего через несколько недель после тестирования. Большинство мужчин, напротив, ждут своего часа от полугода до года. Предполагаю, что организаторы Jeopardy! хотели бы, чтобы, по возможности, в каждой игре была хотя бы одна женщина, однако гендерное соотношение на отборах делает соблюдение такой пропорции проблематичным. В пуле претендентов всегда ощущается нехватка среди представительниц прекрасного пола.

Jeopardy! не привыкать к хитростям гендерной политики. В своих откровениях 1993 года обозленный экс-продюсер Гарри Айзенберг обвинил авторов программы в неравномерной расстановке аукционов и выборе вопросов финалов в пользу тем, ориентированных скорее на женщин. Непосредственно перед игрой аукцион из «Научной фантастики» переползал в «Национальные парки», «Майкл Джордан» заменялся «Михаилом Барышниковым» и — мой любимый пример — вместо «Аэропортов» темой финального раунда оказывалась «Алиса Токлас»[135]. Примеры, которые приводил Айзенберг, убийственно конкретны, однако Jeopardy! громко оспаривала выдвинутые обвинения, и из второго издания его книги они загадочным образом исчезли.

Примечательно, что, согласно моим наблюдениям, Jeopardy! по-прежнему следует своей политике, поощряя «женский» уклон в общей массе вопросов. На каждую спортивную или «пивную» категорию обязательно есть «общечеловеческая» тема про кулинарию, моду или мыльные оперы. Наука, как я понимаю, согласно стереотипу, традиционно относится к «мужским» темам. И она настолько плохо представлена в Jeopardy! что складывается впечатление, будто научные вопросы проходят цензуру комитета образования штата Канзас, который недавно прославился отменой обязательного преподавания теории эволюции в школе.

Хотя Беверли Хертер, с которой я играю через неделю, считает, что вопросы в Jeopardy! как раньше, так и сейчас дают игровое преимущество мужчинам. «Крен в мужскую сторону легко объясним — вопросы-то пишут в основном именно мужчины», — объясняет она мне по интернету после нашей игры. Она называет проблемным широкий тематический диапазон — от военной истории до космоса, поскольку такие темы дают фору сильному полу. «Как мать двоих детей, мальчика и девочки, и как человек, который два раза в неделю занимается общественной работой в их школе, я могу безо всяких сомнений заявить, что мальчики больше увлекаются некоторыми областями, например исследованием космоса или историей авиации, чем девочки».

Я с ней не согласен. Большинство вопросов Jeopardy! кажутся мне гендерно нейтральными, поскольку проверяют знание самых обычных фактов о том мире, в котором живем мы все — как мужчины, так и женщины. Место с самыми высокими в мире приливами[136] не меняется, «Ярмарка тщеславия»[137] принадлежит перу одного и того же автора, и год принятия Великой хартии вольностей[138] остается прежним вне зависимости от наличия или отсутствия у вас Y-хромосомы. Специфические темы, дающие мужчинам некоторое преимущество, изредка попадаются, но мне кажется, они не превалируют настолько, чтобы обвинять Jeopardy! в ущемлении по половому признаку. Что же тогда приводит к неравенству?

В конце концов, такая ситуация типична не только для Jeopardy!. Женщины недопредставлены почти во всех квизах — от Кубка по викторинам до развлекательных игр в пабах. Подобный дисбаланс можно наблюдать и во многих других интеллектуальных играх — в шахматах и турнирах по скреблу, математических турнирах и турнирах по кроссвордингу — везде доминируют и занимают призовые места мужчины.

У каждого может быть свое объяснение такого положения вещей. В Северо-Западном государственном университете Луизианы, где проводятся соревнования между кампусами по Trivial Pursuit, я встретился с президентом студенческого общества Минди Макконел. Да, родители назвали бедняжку в честь героини популярного в 1970-х телесериала[139]. Она тоже обратила внимание на гендерное неравенство, когда играла в Trivial Purcuit с однокурсниками. «Думаю, что мужчины просто более сильны в тривии, чем женщины, вот и все», — таково ее простое объяснение, высказанное с неповторимым нью-орлеанским акцентом.

Немногие из моих собеседников готовы согласиться с утверждением, что мужчины биологически лучше приспособлены к тривии. Эмили Пайк, бывший капитан команды Кубка по викторинам из Карлтона, считает, что к старшим курсам девушки отходят от тривии по социальным соображениям. «Девочки в этом возрасте больше, чем молодые люди, заботятся о том, как их увлечения выглядят со стороны. Они понимают, что участие в одних мероприятиях с гиками и ботаниками будет пятном на их репутации. Это относится, в частности, к Кубку по викторине». Другие игроки-женщины говорили, что от Кубка по викторине их отвратило несоблюдение некоторыми участниками элементарных правил гигиены, непристойные намеки сексуального характера или сложность самого занятия.

Что касается Jeopardy! то настоящие ее фанаты, сидящие на тематическом интернет-форуме, часто доказывают, что источник гендерного разрыва состоит в специфических элементах телеигры, которые не имеют ничего общего с собственно тривией. В зависимости от того, кого именно вы спросите, на первое место могут поставить скоростные качества на кнопке, правильный расчет ставок, удачные догадки, основанные на знаниях, то есть те умения, в которых превосходство по умолчанию на стороне мужчин.

Согласно моей версии, в соревнованиях по тривии женщины скорее уступают в части «соревнований», чем собственно в «тривии». Исследователи, изучающие гендерное неравенство в математике и других науках, отмечают, что мужчины быстрее учатся в условиях конкуренции, тогда как женщины добиваются лучших результатов, работая сообща, то есть предпочитают коллективистский стиль в обучении. У мужчин достижение успехов в тривии активизирует мачо-фактор. Взращенная таким путем уверенность, характерная для самцов с тягой к фаллометрии, призвана деморализовать противника превосходством собственных знаний. Кий-я-а-а! Женщины, с другой стороны, могут обладать не меньшими знаниями, но не всегда способны или даже не всегда стремятся демонстрировать свое мастерство так отчаянно, будто это вопрос жизни и смерти.

Брайан Куинн руководит расположенной в Сакраменто компанией The Ultimate Game Show, которая сдает в аренду оборудование для игровых шоу и организует всевозможные викторины на корпоративных вечеринках и тренингах. Он хорошо знает, что такое «синдром боязни тривии». Это когда человек отказывается сделать шаг с риском провалиться, оказавшись в мясорубке викторины, даже на таких облегченных мероприятиях, которые он ведет. Он вспоминает, как на одной из корпоративных вечеринок на озере Тахо случайным образом вытянул имя присутствовавшей дамы, которая наотрез отказалась выйти на сцену даже после обещаний, что вопросы будут легкими и что все участники получат от $250 до $2500. После окончания игрового раунда он нашел ее в толпе.

«Вы знали ответы на какие-нибудь вопросы?» — спросил он дружелюбно.

Она ответила, что знала ответы почти на все вопросы всех девяти игровых уровней.

«И вы по-прежнему не жалеете, что отказались сыграть?»

Она объяснила, что была смертельно напугана одной лишь идеей принять участие в игре. «Мне просто физически стало плохо, когда вы назвали мое имя. Никакая сумма денег не заставила бы меня выйти на сцену».

Брайан соглашается, что, хотя от «синдрома боязни тривии» страдают и мужчины, и женщины, похоже, что именно среди последних этот синдром встречается непропорционально часто. Я видел эту разницу в степени самоуверенности или как минимум ощущении собственной состоятельности на множестве отборов в команду Кубка по викторинам в своем родном университете и на внутриуниверситетских соревнованиях. Юноши, даже если они не были знакомы с игрой, все равно хотели попробовать свои силы. Даже если в результате оказывалось, что они понятия не имели, какой единственный штат США имеет непрямоугольный флаг[140], или не знали более известного названия «Аранжировки в сером и черном № 1»[141], это только мотивировало их на саморазвитие. Напротив, женщины, даже слышавшие об игре, полагали, что это счастье не для них. Если они все же отваживались сыграть, но не знали каких-то ответов, то утверждались в своем скептицизме и не делали повторных попыток. Это досадно, ведь ощущение игровой тусовки в тривии как клуба для мальчиков только усиливало чувство обособленности и одиночества у девочек-участниц.

Думаю, природа обделила меня традиционным мужским преимуществом — хорошей ориентацией в пространстве. Я только что выиграл очередные $150 тысяч или около того в самой крутой американской телевизионной викторине и при этом с пятью тяжелыми костюмами за плечами блуждаю по парковке компании Sony в поисках машины, которую взял напрокат. Нет, я не умный. Я просто кажусь таким по ящику.

Чтобы быть честным по отношению к себе, приходится признать, что парковка компании Sony представляет собой невероятную топологическую поверхность, как лента Мебиуса или бутылка Клейна[142]. Вы можете пройти ее снизу доверху и все равно пропустите тот или иной этаж. В итоге я решаю идти «от противного» — сверху вниз и через пять минут нахожу свой «Додж Неон». Мне кажется, я преодолел кротовую нору (пространственно-временной тоннель) или что-то подобное.

Пользоваться мобильными телефонами на площадке строго запрещено, но, усевшись в машину, я сразу звоню Минди с последними новостями. Мы так договорились с самого начала.

«Минди, сегодня у нашей маленькой компании большой прорыв». Это то, что герой Тома Круза говорил героине Рене Зелвеггер в фильме «Джерри Магуайер», и это первое, что я всегда сообщаю Минди после удачного съемочного дня. «В следующий вторник мне снова придется вернуться».

«Придется? — передразнивает она. — Сколько ты выиграл?»

«Я точно не знаю, — честно отвечаю я, нащупывая в кармане пиджака пачку желтых копий призовых квитанций Jeopardy!. — Смогу все посчитать только в самолете».

После разъединения я продолжаю изучать копии квитанций и производить в уме несложные математические расчеты. Восемнадцать побед и что-то около полумиллиона долларов. Еще несколько секунд я сижу в тишине в припаркованной машине, оцепенев и лишь качая головой от потрясения. Приняв решение снова заняться тривией, я и представить себе не мог ничего подобного.

Неожиданно вспомнив, что мне нужно спешить на самолет, я бросаю бумаги на заднее сиденье и лихорадочно копаюсь в карманах пяти пар штанов в поисках ключей от машины.

Ну хорошо, а как теперь выбраться из этого гаража?