Приложение 2 Материализм и загадочная русская душа

Приложение 2

Материализм и загадочная русская душа

Когда человек голоден, у него нет работы, нечем заплатить за квартиру и не на что содержать детей, главными в списке его ценностей становятся низкие материальные потребности, а самоактуализация отодвигается до лучших времен. Если же «лучшие времена» отстоят от сегодняшних на несколько поколений, то о существовании этих «высших потребностей» никто уже и не вспоминает.

В американской экономической психологии с недавних пор широко используется понятие «материализм», во многом пересекающееся с отношением к деньгам. Оно было введено в психологический обиход Расселом Белком и Маршей Рихнис (Belk, 1985; Richnis & Dawson, 1992; Richnis & Rudmin, 1994). В отличие от русской традиции, в которой термин «материализм» отсылает исключительно к философскому мировоззрению, в англоязычном словоупотреблении это слово часто обозначает предпочтение материальных потребностей духовным, преследование материальных интересов, понимание счастья, успеха и социального статуса в первую очередь как обладания материальными предметами.

М. Рихнис и С. Доусон различают три компонента, из которых складывается подобный бытовой материализм:

1) убеждение, что приобретение вещей является главной жизненной целью, «потребление ради самого потребления»;

2) убеждение, что только имущество и его приобретение приносит удовольствие и делает человека счастливым;

3) оценка своего и чужого жизненного успеха на основании количества и качества приобретенных материальных ценностей.

Авторы разработали психометрическую шкалу для измерения всех трех компонентов материализма (Richnis & Dawson, 1992) и установили корреляции между индивидуальной выраженностью этой черты и некоторыми аспектами экономического поведения. Так, оказалось, что респонденты, имеющие высокий балл по шкале материализма, также отличались стремлением к высоким денежным доходам, расточительностью, склонностью к импульсивным покупкам, любовью к предметам роскоши, завистью к богатству других и жадностью (они никогда не подают нищим и не делают добровольных пожертвований).

Рассел Белк вообще определяет материализм как совокупность трех личностных черт: зависти, собственничества и отсутствия великодушия (Belk, 1985). В его исследовании была поставлена задача выявить связь материализма с трудовой мотивацией. Поскольку для приобретения вещей необходимы деньги, Р. Белк предположил, что респонденты, отличающиеся высоким материализмом, стремятся много работать и много зарабатывать. Однако результат оказался неожиданным: респонденты, набравшие меньше баллов по шкале «материализм», отличались б?льшим трудолюбием, чем «материалисты». Автор делает вывод о том, что материализм приходит в противоречие с «протестантской трудовой этикой», в соответствии с которой работа является добродетелью лишь в сочетании с бережливостью и скромностью. Для материалиста же работа — лишь одно из возможных средств удовлетворения своей потребительской страсти, и они не отрицают возможности других путей обогащения (удачи, преступления и даже чуда).

Американский социолог Рональд Инглхарт определяет материализм более широко: он рассматривает его как «хроническое предпочтение потребностей низшего уровня (материальный комфорт и физическая безопасность) высшим потребностям, таким, как самовыражение, чувство принадлежности, эстетические потребности и качество жизни» (Inglehart, 1990, pp. 66–68). Инглхарт задается вопросом: почему одни индивиды и общества более склонны к материализму, чем другие? Согласно его теории, если человек развивается в экономически скудной среде, он интериоризирует чувство экономической тревожности. Когда такой человек вырастает, он стремится избавиться от этой тревожности, и именно это заставляет его ставить на первое место материальные ценности. И наоборот, люди, выросшие в достатке, усваивают убеждение в том, что деньги — это не та проблема, о которой следует сильно беспокоиться.

Р. Инглхарт подчеркивает, что связь между благосостоянием и материализмом не может быть прямой. Имеет значение именно субъективное ощущение прочного достатка или, наоборот, ощущение шаткости своего экономического положения. Эта гипотеза была подвергнута эмпирической проверке (Ahuvia, 2002). Оказалось, что ощущение материальной нужды, пережитое в детстве, положительно коррелирует с материализмом как личностной чертой, измеряемой по шкале Белка, но слабо связано с материализмом как совокупностью жизненных убеждений, измеряемых по шкале Рихнис и Доусона. Автор объясняет это тем, что личностные черты формируются на основании глубоких аффективных следов, оставленных переживаниями детства, а убеждения больше связаны с когнитивным усвоением ценностей своей социальной группы.

Одна из наиболее модных проблем, обсуждаемых в последние годы американскими психологами, касается взаимосвязи между материализмом и так называемым субъективным благополучием или чувством общей удовлетворенности жизнью. Большинство исследователей сходятся в том, что зависимость между ними должна быть обратной: то есть чем больше человек озабочен материальными проблемами, тем он несчастнее (Belk, 1985; Richnis & Dawson, 1992). По данным многих исследователей, материализм негативно коррелирует как с общей удовлетворенностью жизнью, так и с удовлетворенностью отдельными сферами жизни: семьей, друзьями, уровнем дохода и карьерой.

Одно из объяснений было предложено Т. Кассером и Р. Рай-аном, которые рассматривают достижение материального успеха как внешнюю мотивацию, тогда как счастье и удовлетворение достигаются лишь преследованием внутренних целей — самоактуализации, привязанности, общности с группой (Kasser & Ryan, 1993). В дальнейшем Е. Диси и Р. Райан сформулировали «теорию самодетерминации», в соответствии с которой лишь преследование «внутренних» жизненных целей — таких, как личностный рост, привязанность или служение обществу, — приводит к непосредственному удовлетворению базовых психологических потребностей в автономии, принадлежности и компетентности (Deci & Ryan, 1995). Погоня же за внешними целями (деньгами, славой, властью и престижем) дает лишь опосредованное удовлетворение, а то и отвлекает человека от удовлетворения его базовых потребностей. Они объясняют индивидуальные различия в уровне материализма не пережитыми в детстве экономическими лишениями, а недостатком материнского тепла или излишней строгостью родителей, что приводит к формированию у ребенка низкой самооценки и неспособности реализовать свои базовые потребности в автономии, принадлежности и компетентности.

Сторонники этой теории, блестяще доказав ее истинность на многочисленных американских респондентах, решили обратиться к кросс-культурным сравнениям, для чего выбрали Россию, как страну «с традиционно коллективистскими ценностями, в которой смена социально-экономического устройства привела к формированию материалистических установок» (Ryan et al., 1999). Авторы исследования обнаружили, что их теория подтверждается по отношению к российским мужчинам, но опровергается по отношению к российским женщинам. Оказалось, что женщины в России, во-первых, значительно большие «материалистки», чем мужчины, в отличие от американок, которые опережают американских мужчин по предпочтению «внутренних» жизненных целей. Во-вторых, оказалось, что материализм российских женщин никак не связан с их чувством общей удовлетворенности жизнью. Российские женщины демонстрируют низкую удовлетворенность жизнью, низкую самооценку и низкий уровень самоактуализации вне зависимости от жизненных целей, которые они преследуют. И, в-третьих, российские респонденты вообще имеют более низкую самооценку и менее удовлетворены жизнью, чем американцы.

«Оно и неудивительно, — считают авторы, — ведь в предыдущих исследованиях было показано, что уровень удовлетворенности жизнью сильно зависит от общего жизненного уровня в стране» (Diener et al., 1995).

То есть сама возможность прямой зависимости между уровнем доходов и жизненной удовлетворенностью авторами признается, но почему-то лишь на «государственном» уровне. Проводя свои исследования, они упорно измеряют корреляции между «материализмом» и счастьем безотносительно к уровню материального благополучия отдельных людей.

Между тем еще Абрахам Маслоу пытался намекнуть, что так называемые потребности «низшего уровня» (пища, тепло, безопасность) обладают приоритетом над «самоактуализацией» и прочими «высокими» потребностями — по крайней мере, до тех пор, пока они не удовлетворены. Именно это, очевидно, и объясняет неудовлетворенность жизнью «материально озабоченных» респондентов не только в России, но и в любой другой стране: когда человек голоден, у него нет работы, нечем заплатить за квартиру и не на что содержать детей, главными в списке его ценностей становятся «низкие» материальные потребности, а самоактуализация отодвигается «до лучших времен». Если же «лучшие времена» отстоят от сегодняшних на несколько поколений, то о существовании этих «высших» потребностей никто уже и не вспоминает.

Кросс-культурные исследования материализма, выполненные Расселом Белком в соавторстве с турецким исследователем Гюлиз Гер (Ger & Belk, 1996) отличаются гораздо более взвешенными выводами, чем изыскания теориков «самоатрибуции». Авторы сравнивали группы студентов бизнес-школ из США, Франции, Румынии и Турции. Выяснилось, что американцы больше всех остальных респондентов склонны считать материализм слабостью и излишеством, тогда как французы считают наибольшими материалистами именно американцев, приписывая им демонстративное хвастовство нуворишей. Турки также считают материализм свойством «новых богатых», однако они не ассоциируют эту черту с американцами. Румыны в наименьшей степени из всех участников склонны считать материализм отрицательной чертой или слабостью. Румынская выборка оказалась наиболее материалистичной, на втором месте — США, на третьем — Турция. Самыми «непрактичными» оказались французы.

Причинами повышенного материализма румынской выборки авторы считают последствия социалистической товарной депривации, которая лишь недавно сменилась относительным изобилием товаров. Кроме того, стремление приобретать вещи подстегивается в Румынии постоянным болезненным сравнением с теми, кто имеет более высокий уровень благосостояния — как в их собственной стране, так и в благополучных соседних странах. Аналогичные процессы, отмечают авторы, происходят и в Турции, хотя и в меньших масштабах.