Душа автомобиля
Душа автомобиля
Владение автомобилем превращает современного человека в «хозяина пространства», делает его мобильным, реактивным и подтверждает не только его материальную состоятельность, но и автономию.
В работе Маршалла Маклюена «Понимание медиа» приводится следующая цитата, иллюстрирующая значение автомобиля в жизни человека:
«Я был потрясающ. Я сидел в своем белом «континентале». На мне были чисто шелковая, белоснежная, с вышивкой ковбойка и черные габардиновые брюки. Рядом со мной в машине сидел мой черный как уголь датский дог, привезенный из Европы, по кличке Дана фон Крупп. Чего еще желать!» (Маклюен, 2003).
Она странным образом перекликается с репликой юной героини одной из позднесоветских повестей, печатавшихся когда-то в журнале «Юность». На серьезный вопрос представителей старшего поколения, есть ли у нее мечта, девушка ответила, что мечтает ехать в роскошной машине с открытым верхом, чтобы за спиной у нее развевался длинный шелковый шарф, а на сиденье лежала маленькая собачка.
С поправкой на величину собачки представления о счастье у американца 1960-х годов и советского подростка 1980-х на удивление схожи. И центральным звеном этих представлений является автомобиль — символ роскоши, свободы, статуса, привлекательности, интимности, мощи… О символике автомобиля написано слишком много для того, чтобы авторам удалось избежать приблизительности и туманности. Его сравнивают и с домом, и с одеждой, и с рыцарскими доспехами, и — разумеется, куда же без этого! — с сексуальным объектом.
«Машина… представляет собой особое жилище, только недоступное для посторонних, — пишет Жан Бодрийяр (1995). — Это замкнуто-интимная сфера, но без обычных черт уюта, с острым чувством формальной свободы… Интимность автомобиля — это интимность стремительного прорыва сквозь время и пространство».
Анализируя чувство эйфории, которое возникает при быстрой езде в автомобиле, французский философ видит ее причину в «чудесном» перемещении без усилий, приостанавливающем существование и отменяющем ответственность. Именно это сочетание скорости и пассивности приводит человека в состояние блаженной созерцательности:
«Механическая эйфория скорости — это чудесное перемещение «само собой»… Эйфория от езды в автомобиле, питаемая чувством своей неподвластности миру, не имеет ничего общего с активным жизненным тонусом: здесь происходит пассивное удовлетворение в постоянно меняющихся декорациях».
Со скоростью, по мнению Бодрийяра, связана и «эротическая» значимость автомобиля: снимая социальные табу, а одновременно и непосредственную ответственность, автомобиль своей подвижностью устраняет целый ряд психологических сопротивлений. В автомобиле, в ситуации, где ни за что не требуется расплачиваться, человек обретает и тонус, и блеск, и обаяние, и дерзость:
«Таким образом, эротизм автомобиля связан не с активно-наступательным сексуальным поведением, а с пассивно-нарциссическим самообольщением каждого из партнеров».
Несмотря на подчеркнутую пассивно-созерцательную позицию автомобилиста, обладание автомобилем дает нечто большее — как бы свидетельство о гражданстве:
«Водительские права служат дворянской грамотой для новейшей моторизованной знати… А изъятие водительских прав — это ведь сегодня своего рода отлучение, социальная кастрация».
Бодрийяру вторит Маршалл Маклюен, отмечающий, что достижению возраста, позволяющего получить водительские права, американская молодежь придает гораздо больше значения, чем достижению возраста, дающего право голосовать. В отличие от Бодрийяра, использующего метафору дома, Маклюен сравнивает автомобиль с «предметом одежды, без которого мы в городской среде чувствуем себя неуверенными, раздетыми и несовершенными».
М. Маклюен рассуждает об изменениях не только в образе жизни, но и в окружающей среде, к которым привело массовое распространение автомобилей, начиная с 1950-х годов.
«Все большее смущение вызывает превращение автомобилей в реальное население наших городов, в результате которого произошла утрата человеческого масштаба в энергиях и расстояниях. Планировщики городов пребывают в раздумьях о том, какими способами и средствами выкупить наши города для пешеходов у крупных транспортных компаний.
Автомобиль разделил, как никогда раньше, работу и место жительства. Он взорвал каждый город на дюжину пригородов, а затем разнес многие из форм городской жизни вдоль автомагистралей, пока открытая дорога не стала, наконец, казаться непрерывным городом».
Автомобиль покончил с сельской местностью и в то же время разрушил город как игровую среду, где могла встречаться молодежь:
«Улицы и даже тротуары стали слишком интенсивной сценой для спонтанного взаимодействия подростков. Когда город наполнился мобильными чужаками, даже ближайшие соседи стали друг для друга посторонними».
Маклюен спорит с точкой зрения «венских аналитиков», уподобляющих автомобиль сексуальному объекту: «Автомобиль является сексуальным объектом не больше и не меньше, чем колесо или молоток». Не согласен он и с разговорами об автомобиле как статусном символе. Наоборот, он полагает, что на протяжении нескольких последних десятилетий автомобиль был великим уравнителем не только физического пространства, но и социальной дистанции.
В середине 1960-х Маклюена раздражали только что появившиеся автостоянки у магазинов — «эти чуждые островки, заставляющие пешехода чувствовать себя одиноким и лишившимся тела». Однако он был уверен, что засилье автомобилей продлится недолго: «В электрический век само колесо безнадежно устарело. Время автомобиля уходит…». Маклюен предрекал автомобилю триумф еще на десять лет. Интересно, что бы он сказал сейчас, увидев, как американские города ощерились многоэтажными автостоянками, а пригороды расплющились и окончательно слились друг с другом, плавно перетекая от одного приземистого торгового центра к другому?
В отечественном исследовании автомобиль назван наиболее знаковым предметом нормативного мужского потребления (Чернова, 2003). В медиа-образе успешного российского мужчины, который конструируют мужские журналы, автомобиль относится к «доспехам настоящего мужчины» — наряду с дорогой одеждой, мобильным телефоном, темными очками, часами Rolex и прочими статусными символами. Не случайно женщина-репортер из журнала «Медведь» (1999) формулирует установку, позволяющую ей тестировать мужчин:
«Мне, когда знакомлюсь (с мужчиной), интересны две вещи: чем занимается и какая машина. У нас в стране марка машины дает понять о человеке достаточно много».
Автомобиль всегда был символом социального и финансового успеха советского человека. Трудности, связанные с приобретением машины, только увеличивали ее символическую значимость, повышая статус владельца. Отсутствие выбора на советском автомобильном рынке делало главным атрибутом мужественности сам факт наличия машины.
В современных условиях акцент сместился с дихотомии наличие/отсутствие на марку автомобиля. Именно она несет информацию о статусе владельца. В материалах мужских изданий отдается бесспорное предпочтение известным зарубежным маркам («Mercedes», «BMW», «Ford», «Opel», «Peugeot», «Renault»). Владение автомобилем превращает «настоящего» мужчину в «хозяина пространства», делает его мобильным, реактивным, независимым от муниципальной транспортной системы, является подтверждением не только его материальной состоятельности, но и автономии.
Автомобиль действительно радикально поменял образ жизни, самосознание и социальную идентичность современного человека. Однако это еще слишком новое изобретение, чтобы люди сжились с ним так же, как на протяжении тысячелетий сживались с очагом, гончарным кругом, ткацким станком. Его символика в культуре пока не может считаться устоявшейся.
В еще большей степени это относится к персональному компьютеру и мобильному телефону, которые постепенно становятся продолжением руки, уха, глаза и мозга современного человека, настоящими расширениями нашего «Я». Эти технические новинки еще ждут своего осмысления и анализа как составная часть новой субъективности.