Обсуждение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Обсуждение

Доктор Дэвид Иеллоулис:

Вряд ли нужно говорить о том, что я не собираюсь обсуждать что бы то ни было из сказанного сегодня вечером. Все мы довольны, что профессор Юнг, вместо того чтобы тратить время на полемику, дал нам столь впечатляющий обзор собственных идей. Однако, думается, что кое-кто из нас был бы весьма признателен, если бы профессор согласился с тем, что наш подход к психологии и психотерапии если и не исчерпывается линией Фрейда, то все же соответствует определенным фундаментальным принципам, ассоциируемым с его именем, если последние даже и не были сформулированы самим Фрейдом. Мы глубоко благодарны профессору Юнгу за то, что он предложил нам более широкую, как нам кажется, точку зрения. Некоторые из нас отдают ей предпочтение, и, вероятно, даже сами фрейдисты могли бы объяснить почему. Но в один из предыдущих вечеров был поднят вопрос об отношении понятия бессознательного, предложенного нам профессором Юнгом, к фрейдовской концепции, и я полагаю, было бы весьма любезно со стороны профессора Юнга, если бы он хоть как-то помог нам в этом разобраться. Я вполне отдаю себе отчет в том, что мог неправильно его понять, но во вторник у меня создалось впечатление, что профессор сказал буквально следующее: будто он сам занимается фактами, а Фрейд – теориями. Не хуже меня профессор Юнг должен знать, что такое смелое утверждение требует определенного разъяснения и подтверждения, и, я надеюсь, он скажет нам, например, что с терапевтической точки зрения следует делать, когда мы сталкиваемся с пациентом, спонтанно продуцирующим то, что я называю фрейдовским материалом, и насколько правомерно рассматривать его теории в качестве просто теорий перед лицом очевидности, подтверждаемой таким материалом, как инфантильная фиксация либидо – оральная, анальная, фаллическая и др. Если бы профессор Юнг несколько откоррелировал сказанное им прежде, хотя бы в общих чертах, мы были бы ему весьма признательны.

Профессор Юнг:

В самом начале я сказал вам, что не хотел бы заниматься критикой. Я просто хочу предложить вам свою собственную точку зрения, свой метод рассмотрения психологического материала, и я полагаю, что, узнав, к чему я пришел, вы сможете составить собственное мнение об этих вопросах и решить, в какой мере вам следовать Фрейду, Адлеру, мне либо кому-то еще. Если же вы хотите, чтобы я пролил свет на вопрос о связи с Фрейдом, я с удовольствием сделаю и это. Я начинал, находясь всецело на позициях Фрейда. Я даже считался его лучшим учеником. Я был с ним в полном согласии до тех пор, пока у меня не появилась идея о символичности некоторых вещей. Фрейд не мог с этим согласиться, он идентифицировал свой метод с теорией, а теорию – с методом. Это недопустимо, нельзя отождествлять метод с наукой. Я сказал, что в связи с этим не могу продолжать участвовать в издании Jahrbuch’a[52], и ушел.

Мне прекрасно известны заслуги Фрейда, и я не собираюсь их преуменьшать. Я знаю, все, что говорит Фрейд, верно в отношении многих людей, и предполагаю, что у этих людей именно такой тип психологии, который описывается Фрейдом. Адлер, хотя у него совершенно иные воззрения, тоже имеет немало последователей, и я убежден, что «адлеровская» психология близка многим людям. У меня тоже есть свои последователи, – не так много, как у Фрейда, – это люди, разделяющие мой взгляд на психологию. Я рассматриваю свой вклад в психологию как собственное субъективное признание. То, как я вижу психологические факты, представляет собой мою личную психологию, мой предрассудок. Я признаю, что вижу вещи таким-то и таким-то образом, но ожидаю, что и Фрейд с Адлером поступят точно так же и согласятся с тем, что их идеи представляют их субъективную точку зрения. От того, в какой мере мы сможем признать наши личные предрассудки, зависит наш реальный вклад в объективную психологию. Мы не можем избежать наследования предрассудков по линии наших предков, желающих смотреть на вещи определенным образом, и потому уже инстинктивно имеем определенные взгляды. Я был бы невротиком, если бы смотрел на вещи не так, как мне подсказывают инстинкты; моя змея, как сказал бы первобытный человек, была бы во всем против меня. Когда Фрейд говорил некоторые вещи, моя змея не соглашалась. И я выбрал маршрут, предписанный мне моей змеей, так было лучше для меня. Но у меня были и пациенты, с которыми приходилось проводить фрейдовский анализ и входить во все те детали, которые были точно описаны Фрейдом. Мне встречались и другие случаи, которые требовали обращения к адлеровской точке зрения, поскольку речь шла о комплексе власти. Люди, обладающие способностью к адаптации и преуспевающие, более склонны к фрейдовской психологии, поскольку при таком положении дел человек может думать об удовлетворении своих желаний, тогда как неудачнику не до этого. У него лишь одно желание – выдвинуться, следовательно, в работе с ним применим адлеровский подход к психологии, ибо у человека, который вечно оказывается на вторых ролях, развивается комплекс власти.

У меня нет комплекса власти в этом смысле, потому что я был довольно удачлив и практически во всех отношениях был способен к адаптации. Даже если со мной не согласен весь мир, мне это совершенно безразлично. У меня в Швейцарии безупречное положение, я доволен собой, и, даже если мои книги никому не нравятся, они не перестают нравиться мне. Я не знаю ничего лучшего, чем пребывание в собственной библиотеке, и, если я открываю что-либо новое в своих книгах, – это чудесно. Я не могу сказать, что у меня фрейдовский подход к психологии, поскольку, что касается моих желаний, я никогда не знал подобных сложностей. Мальчиком я жил в селе и воспринимал вещи очень естественно, а те естественные и неестественные вещи, о которых говорит Фрейд, меня не интересовали. Разговоры об инцестуозном комплексе способны довести меня до слез. Но я точно знаю, что может действительно сделать меня невротиком: если я начну говорить или верить в нечто такое, что мне не свойственно. Я говорю то, что думаю, если кто-то согласен со мной, меня это радует, но, даже если не согласен никто, меня это не огорчает. Я не могу присоединиться ни к фрейдовской, ни к адлеровской конфессиям. Для меня приемлема лишь юнговская конфессия, ибо, если даже на всей земле не будет ни единого человека, разделяющего мои взгляды, я все равно буду смотреть на вещи именно так, а не иначе. Я лишь надеюсь дать вам ряд интересных идей, а также показать, как я работаю с материалом.

Мне всегда интересно увидеть мастера за работой. Его мастерство придает очарование ремеслу. Психотерапия – это ремесло, и то, что мне положено делать, я делаю своим особым способом – способом достаточно простым, так что и говорить-то, кажется, не о чем. Я ни на миг не допускаю, что абсолютно прав. В психологических вопросах никто не бывает абсолютно прав. Никогда не забывайте о том, что в психологии средство, с помощью которого вы судите о психическом и наблюдаете за ним, это и есть само психическое. Слыхали ли вы когда-нибудь об ударяющем по самому себе молотке? В психологии объектом наблюдения является сам наблюдатель. Психическое не только объект, но и субъект нашей науки. Как видите, это своеобразный порочный круг, поэтому нам следует быть очень осторожными. Наибольшее, чего мы можем ожидать, – это чтобы каждый открыл свои карты и признал: «Я обращаюсь с вещами таким-то и таким-то образом, а вот такими я их вижу». После этого мы можем обменяться своими замечаниями.

Я всегда обменивался впечатлениями с Фрейдом и Адлером. В трех книгах, написанных моими учениками, была предпринята попытка дать конспективное изложение этих трех точек зрения [53]. Вы никогда не услышите ни о чем подобном с противоположной стороны. Таков наш швейцарский темперамент. Мы либералы и стараемся рассматривать все вместе, в одном ряду. На мой взгляд, лучше всего сказать, что, вероятно, есть тысячи людей, имеющих фрейдовский тип психологии, и точно так же есть тысячи людей с адлеровским типом психики. Некоторые ищут удовлетворения желаний, другие – достижения власти, а третьи хотят оставить все на своих местах и видеть мир таким, каков он есть. Мы не хотим ничего менять. Мир хорош таким, каков он есть.

В настоящее время существует немало различных психологий. Некоторые американские университеты каждый год выпускают по тому психологии соответственно за 1934, 1935 год и т. д. В психологии существует тотальный хаос, поэтому не относитесь слишком серьезно к психологическим теориям. Психология не символ веры, а точка зрения, и если относиться к этому по-человечески, то можно прийти к общему согласию. Я признаю, что одних людей беспокоит сексуальность, других – нечто иное. Меня в основном заботит нечто иное. Теперь вы имеете представление о том, как я смотрю на вещи. Битва с огромным монстром исторического прошлого, змея столетий, бремя человеческого сознания, проблема христианства – вот что не дает мне покоя. Все было бы намного проще, если бы я ничего не знал; но благодаря моим предкам и моему образованию я знаю слишком много. Других людей подобные проблемы не беспокоят, их не заботит историческое бремя, которое возложило на нас христианство. Но есть люди, охваченные пылом борьбы между настоящим и прошлым или будущим. Это величайшая человеческая проблема. Одни люди делают историю, а другие строят маленький домик в пригороде. Случай Муссолини не объяснить простым указанием на факт наличия у него комплекса власти. Он сосредоточен на политике, в ней его жизнь и его смерть. Мир огромен, и ни одна теория не может объяснить в нем все.

Для Фрейда бессознательное является главным образом вместилищем вытесненных содержаний. Он смотрит на него из угла детской комнаты. Для меня бессознательное является безбрежной исторической сокровищницей. Я сознаю, что и у меня была детская комната, но она невелика в сравнении с безбрежными просторами истории, которые с юных лет интересовали меня больше, чем детство. Таких людей, как я, немало, в этом плане я оптимист. Когда-то, когда я думал, что таковых нет, я опасался, что это мегаломания. Но затем я обнаружил немало людей, имеющих сходную с моей точку зрения, и с удовлетворением узнал, что отношусь к тем, пожалуй, немногим людям, чью психологию, в ее фундаментальных проявлениях, довольно удачно выражают предложенные мной формулировки: если таких людей подвергнуть анализу, обнаружится, что их психологическая сущность ближе к моей точке зрения, а к не фрейдовской или адлеровской. Меня упрекали в простодушии. Когда в связи с проблемами какого-то пациента я испытываю неуверенность, я даю ему книги, написанные Фрейдом или Адлером, и говорю: «Сделайте свой выбор» – в надежде на то, что мы выйдем на верный путь. Иногда мы оказываемся на ложном пути. Как правило, людям, достигшим определенной зрелости, имеющим философский склад ума, преуспевающим и не слишком склонным к неврозам, ближе моя точка зрения. Но из всего мною сказанного не следует делать вывод, что я всегда раскрываю карты и рассказываю пациенту все, что по этому поводу думаю. Время не позволяет входить во все детали интерпретации. Но некоторые случаи требуют привлечения большого материала, и пациенты признательны, когда они прозревают путь, ведущий к обогащению их воззрений.

Я не могу сказать, смог бы я найти общий язык с Фрейдом, если некую область бессознательного он называет словом «Ид» (Оно). К чему такое смешное название? Это бессознательное, и это нечто такое, чего мы не знаем. Зачем называть его «Ид»? Безусловно, различие темпераментов порождает различие в воззрениях. Мне никогда не удавалось пробудить в себе такой уж отчаянный интерес ко всем этим сексуальным случаям. Да, они существуют, существуют люди с невротической сексуальной жизнью, и вам приходится обсуждать с ними все эти сексуальные материи, пока им не надоест и вы, наконец, избавитесь от этой скуки. Естественно, я, со своим темпераментом, считаю за благо поскорее разделаться с этим. Это невротическая материя, и ни один психически нормальный благоразумный человек не станет попусту тратить время на подобные разговоры. Задерживаться на таких предметах противоестественно. Первобытным людям свойственна большая скрытность на этот счет. Они намекают на сексуальную связь с помощью слова, равнозначного нашему «тише!». Сексуальные предметы для них являются табу, точно так же как и для нас, если только мы нормальны. Но табуированные предметы и места всегда имеют тенденцию принимать на себя всякого рода проекции. И поэтому очень часто реальную проблему следует искать вовсе не здесь. Есть немало людей, которые создают себе лишние проблемы по поводу секса, в то время как на деле их беспокоят проблемы совершенно иной природы.

Однажды ко мне пришел молодой человек с неврозом навязчивости. Он принес мне свою рукопись объемом в сто сорок страниц, в которой давался полный фрейдовский анализ его случая. Все было выдержано в строгом соответствии с правилами и вполне могло быть опубликовано в «Jahrbuch». Он сказал: «Не могли бы все это прочесть и объяснить мне, почему я не излечился, несмотря на то, что провел полный психоанализ?» Я ответил: «Как и вы, я ничего не могу понять. По всем правилам искусства вы должны были излечиться, но раз вы говорите, что этого не произошло, я просто вынужден вам поверить». Но он по-прежнему вопрошал: «Почему я не излечился, несмотря на полное проникновение в структуру моего невроза?» Я снова ответил: «Не могу оспаривать вашу позицию. Все отработано просто великолепно. Остается лишь один, возможно, дурацкий вопрос: вы не упомянули, откуда вы родом и кто ваши родители. Вы говорите, что провели прошлую зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице. Вы сами сделали такой выбор или об этом позаботились родители?» – «Конечно же, нет». – «Тогда у вас, наверное, хорошо налаженный бизнес, и вы умеете делать большие деньги?» – «Нет, делать деньги я не умею». – «Может, вам повезло с дядюшкой?» – «Нет». – «Тогда откуда же у вас появились деньги?» Он ответил: «У меня есть определенная договоренность с моим другом, который дает мне деньги». Я позволил себе некоторую оценку: «О, это, должно быть, просто сказочный друг», – на что он сказал: «Это женщина». Она была значительно старше его, тридцати шести лет, и работала учительницей в начальной школе. Получая довольно низкое жалование, она, как это бывает со старыми девами, влюбилась в двадцативосьмилетнего парня. И, чтобы он мог проводить зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице, сама жила на хлебе и молоке. «И вы еще спрашиваете, почему вы больны!» – сказал я. Он тем не менее возразил: «Вы рассуждаете, как моралист; а это ненаучно». Я сказал ему: «Деньги в вашем кармане – это деньги женщины, которой вы морочите голову». Он ответил: «Это не так, у нас был уговор на этот счет. Я имел с ней серьезную беседу, и то, что я беру у нее деньги, вообще не тема для обсуждения». На это я сказал: «Вы убеждаете себя в том, что это не ее деньги, но вы живете на них, и это аморально. В этом причина вашего невроза навязчивости. И это компенсация и наказание за аморальность вашей позиции». Разумеется, подобная точка зрения совершенно ненаучна, но, по моему убеждению, он заслуживает своего навязчивого невроза и не избавится от него до скончания своих дней, если не перестанет вести себя по-свински.

Доктор Томас А. Росс:

Не вышло ли это наружу в процессе анализа?

Профессор Юнг:

Он тут же ушел, преисполненный чувства собственного достоинства, думая: «Этот доктор Юнг – никчемный моралист, а не ученый. Другой бы, вместо мелочного морализаторства, с воодушевлением ухватился за такой неординарный случай». Но он совершает преступление: ради приятного времяпрепровождения обкрадывает порядочную женщину, пользуясь тем, что она сберегала на протяжении всей своей жизни. Этот парень заслуживает тюрьмы, и его невроз навязчивости – вполне заслуженное им наказание.

Доктор Перси У. Л. Кэмпс:

Я не психолог, а обычный практикующий врач-терапевт и отношусь к тем, кто не претендует на большее, чем пригородный домик. В этой аудитории я аутсайдер. В первый вечер я подумал, что не имею права здесь находиться; но во второй – снова был здесь; на третий – я уже радовался, что пришел; а на четвертый – вдруг оказался в дебрях мифологии.

Я бы хотел кое-что спросить по поводу прошлого вечера (третья лекция). Мы уходили под впечатлением вашей идеи о том, что совершенство вовсе не желательно, что оно одновременно знаменует собой конец и цель существования [54]. После этого я, правда, спал крепко, но все-таки чувствую, что пережил некоторый нравственный шок. Возможно, я не столь высоко интеллектуален, но это к тому же был и интеллектуальный шок. Профессор Юнг заявил, что он детерминист или фаталист. После проведенного им анализа от него ушел разочарованный молодой человек, который впоследствии и вовсе потерпел крах. Однако профессор Юнг считает, что подобный крах был единственно правомерным. Я полагаю, что психологи призваны лечить людей, что у вас должна быть цель в жизни, а не просто удовлетворение собственных интересов, будь то мифология или изучение человеческой природы. Вам необходимо достичь самого дна человеческой природы и попытаться как-то перестроить ее.

Я с величайшим интересом вслушивался в простые английские термины профессора Юнга и восхищался ими. Меня просто поразила вся эта новая терминология. Послушать о наших ощущениях, мышлении, чувстве и интуиции, к которым, вероятно, можно добавить еще нечто, было для меня, обычного человека, чрезвычайно интересно.

Но я чувствую, что мы не услышали о том, как развивается детское сознание или скорее бессознательное. Мне кажется, что о детях мы мало что услышали. Я хотел бы спросить профессора Юнга о том, каким образом бессознательное ребенка становится сознанием.

Я также хотел бы узнать, не сбивает ли нас с пути это обилие диаграмм, барьеров, разного рода Эго и Ид, прочих описанных нам вещей; не разобрались ли бы мы лучше в этих диаграммах, будь у нас некая градация стадий.

Как отметил профессор Юнг, мы унаследовали лица, глаза и уши, так что существует множество лиц, равно как и в психологии также наличествует множество типов. Имеет ли смысл предположить, что на почве этой наследственности произрастает огромное множество разнообразных возможностей, что это многообразие есть своего рода сеть или сито, воспринимающее впечатления и осуществляющее их селекцию в ранний бессознательный период жизни, а позднее пропускающее их в сознание? Я хотел бы спросить профессора Юнга, столь выдающегося психолога, величайшего, по моему мнению, не посещали ли подобные мысли и его нынешним вечером?

Профессор Юнг:

После таких суровых упреков в аморальности я просто обязан объяснить свои вчерашние циничные замечания. Я не такой уж плохой, как это могло показаться. Естественно, я пытаюсь сделать для своих пациентов все, что могу, но в психологии очень важно, чтобы врач не стремился вылечить любой ценой. Он должен быть крайне осторожным, дабы не навязать пациенту свою волю и убеждения. Мы должны оставлять ему определенную степень свободы. Как бесполезно спорить с судьбой, так и в медицине вы не можете излечить пациента, если природа назначила ему умереть. И это еще вопрос: дозволено ли вам спасать человека от того, что ему суждено вынести во имя своего дальнейшего развития. Вы не можете уберечь некоторых людей от совершения ужасных глупостей, ибо у них такая натура. Если оберегать их начну я, то в этом не будет никакой их заслуги. Мы обретаем собственное достоинство и развиваемся психологически, только принимая себя такими, какие мы есть, и проживаем всерьез вверенную нам жизнь. Наши грехи, ошибки и заблуждения необходимы нам, иначе мы будем лишены наиболее ценных побудительных причин к развитию. Я не пытаюсь вернуть человека, который услышал нечто такое, что могло изменить его разум, но ушел, не обратив на это внимания. Вы можете обвинить меня в отсутствии христианского чувства или варварстве, но меня это уже не беспокоит. Я на стороне природы. Старинная китайская Книга Мудрости гласит: «Учитель говорит единожды». Он не станет гоняться за людьми, это нехорошо. Те, кому дано услышать, поймут, те же, кому не предназначено понять, не услышат.

У меня было впечатление, что эта аудитория состоит главным образом из психотерапевтов. Если бы я знал, что здесь присутствуют медики, я бы нашел более подходящие выражения. Но психотерапевты поймут. Фрейд – цитирую собственные слова мэтра – говорит, что «нехорошо пытаться лечить любой ценой». Он часто повторял это мне, и здесь он прав.

Психологические истины носят обоюдоострый характер, так что все сказанное мной может быть использовано таким образом, что послужит величайшему злу, величайшему опустошению и абсурду. Нет ни одного утверждения, сделанного мной, которое нельзя было бы обратить в противоположность. Поэтому я не настаиваю ни на одном утверждении. Вы можете принять их, но если и не примете, то все будет нормально. Вероятно, за это меня можно порицать, но я верю в то, что в каждом человеке есть воля к жизни, которая поможет ему выбрать те вещи, которые годятся именно ему. Когда я лечу человека, то должен быть крайне внимательным и осторожным, чтобы не сбить его с ног своими взглядами или силой своего личностного авторитета, ведь он вынужден всю свою жизнь сражаться в одиночку, и он должен быть способен поверить в свою, возможно, очень непрочную броню и в свою, возможно, очень несовершенную цель. Когда я говорю: «Это никуда не годится, должно быть гораздо лучше», – я лишаю его смелости, отваги, храбрости. Он должен вспахать свое поле, возможно, не самым лучшим плугом, мой был бы, наверное, лучше, но для него-то что толку? У него нет моего плуга, мой плуг у меня, я не могу дать его кому-то взаймы; каждый вынужден пользоваться своими, пусть ненадежными, инструментами и исходить из своих, унаследованных способностей, какими бы они ни были. Конечно, я могу чем-то помочь, например, сказать: «Ваше мышление вполне совершенно, но в другом отношении вам есть над чем поработать». Если человек и слышать об этом не хочет, то настаивать я не буду, ибо не хочу заставлять его отклоняться от своего пути.

Доктор Марион Маккензи:

Именно таким образом и ушел со своими печалями тот богатый молодой человек, вы его не остановили?

Профессор Юнг:

Да, и в этом случае все обстояло так же. Если бы я сказал человеку: «Вы не должны уходить», то, скорее всего, он никогда бы и не вернулся. Я должен говорить: «Ищите свой собственный путь». Тогда он будет мне верить.

Что же касается детей, то в последние десятилетия вокруг этого вопроса было так много шума, что часто на какой-нибудь встрече мне хочется сказать, недоуменно почесав затылок: «Неужели здесь собрались одни повивальные бабки и няни?» Неужели весь мир состоит из родителей и дедушек с бабушками? У взрослых тоже есть проблемы. Оставьте бедных детей в покое. Я могу судить лишь о том, что рассказывает мать. Неврозы детей на совести родителей.

Конечно, очень интересно провести исследование в области развития сознания. На первых порах сознание пребывает в неустойчивом состоянии, и трудно сказать, в какой момент ребенок уже стал сознательным, а в какой еще нет. Но это относится к совершенно иной области: возрастной психологии. Существует психология детства, которая соответственно включает в себя психологию родителей; психология младенчества и далее вплоть до пубертатного периода; психология подростка; психология юноши и девушки; психология зрелого тридцатипятилетнего человека, а также человека, вступившего во вторую половину своей жизни; психология пожилого возраста. Здесь уже начинается наука, и у меня нет возможности вдаваться в эти материи. Я в затруднении даже тогда, когда нужно проиллюстрировать один-единственный сон. Наука очень обширна. Это все равно, что ожидать от физика, излагающего теорию света, одновременного объяснения всего курса механики. Это попросту невозможно. Психология – это не вводный курс для медсестер; это очень сложная наука, состоящая из массы знаний; поэтому вы не должны ждать от меня слишком многого. На своем уровне я делаю все, что только могу, для того чтобы разобраться со снами и рассказать вам что-нибудь о них, а осуществить все ваши ожидания я, естественно, не в состоянии. Что касается вопроса о совершенстве: стремление к совершенству есть высший идеал. Но я говорю: «Сделайте то, что вы в состоянии осуществить, вместо того чтобы гнаться за тем, чего вы никогда не достигнете». Никто не совершенен. Вспомните изречение: «Никто не благ, кроме самого Бога, и никто не может быть таким» [55]. Это иллюзия. Мы можем лишь скромно стремиться к самореализации и пытаться достичь максимальной полноты своего бытия. И с этим у нас будет достаточно хлопот.

Доктор Эрик Штраус:

Намеревается ли профессор Юнг опубликовать те соображения, которые привели его к идентификации определенных архетипических символов с физиологическими процессами?

Профессор Юнг:

Случай, который вы имеете в виду, мне предложил доктор Дэви; впоследствии он опубликовал этот материал без моего ведома [56]. Я не хотел бы больше говорить об этой корреляции, поскольку я еще не чувствую твердой почвы под ногами. Вопросы дифференциального диагноза в случае органического заболевания и психологической символики достаточно сложны, и в данный момент я предпочел бы не говорить на эту тему.

Доктор Эрик Штраус:

Но ваш диагноз был поставлен на основании фактов сновидения?

Профессор Юнг:

Да, поскольку органические затруднения нарушили умственную деятельность. Имели место серьезная депрессия и, предположительно, глубокое расстройство симпатической системы.

Доктор Х. Крихтон-Миллер:

Завтра состоится последний семинар, и есть один интересующий всех нас вопрос, который, однако, еще не был затронут. Речь идет о сложной проблеме переноса. Хотелось бы знать, не сочтет ли профессор Юнг возможным сообщить нам завтра свою точку зрения – касаться взглядов представителей других школ вовсе не обязательно – относительно переноса и соответствующего с ним обращения?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.