ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ГАВАЙСКИЙ КОНТАКТ В которой в вулканических пустошах Кау мы. с моей новой возлюбленной подвергаемся нападению богомолов — пиратов гиперпространства, и я произношу последние слова о Невыразимом

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГАВАЙСКИЙ КОНТАКТ

В которой в вулканических пустошах Кау мы. с моей новой возлюбленной подвергаемся нападению богомолов — пиратов гиперпространства, и я произношу последние слова о Невыразимом

Осень 1975 года стала для меня временем перемен в личной жизни и образования нового союза. Кэт, давняя знакомая, которую я повстречал много лет назад в Иерусалиме, в период увлечения опиумом и каббалой, стала наконец моей возлюбленной. Прошло восемь лет с тех пор, как мы вместе совершали обход мечети Омара. Кэт обожала любоваться на лужи, оставленные приливом, и путешествовать в одиночку. Гриб сдержал свое обещание — я получил нового спутника, чтобы вместе продолжить странствия по миру души. В октябре мы отправились на Гавайи — писать и разрабатывать план путешествия в перуанскую Амазонию, намеченного на весну 1976 года. И наслаждаться друг другом.

На Гавайях мы сняли дом в отдаленной и безлюдной провинции Кау. Местность изобиловала прихотливыми потоками застывшей лавы — то были следы извержений различной давности. Единственную растительность являли собой капука — обособленные островки древнего леса, окруженные пенистыми морями ноздреватого камня, которые поглотили всю более низкорослую и менее удачливую местную флору. Позади, на горизонте, постепенно, почти незаметно вздымалась на высоту четырнадцать тысяч футов отлогая громада Мауна Лоа. Мы находились на высоте около двух с половиной тысяч футов. Наш домик стоял лицом к бескрайним зловещим полям пепла, участок же уходил в капуку. Благодаря своей гостеприимной тени и обилию птиц и насекомых она создавала благодатный контраст с первобытной пустыней, которая растянулась вокруг на много миль. Жизнь наша текла безмятежно. Я писал и проводил кое-какие эксперименты, исследуя тайны выращивания грибов. Кэт с головой ушла в наброски рисунков для книги, которую мы с Деннисом написали о культивировании строфарии. А вокруг разворачивался напоенный солнцем эротический сон.

Мы были одни — что нравилось нам обоим — и часто принимали грибы вместе. Именно во время этой гавайской идиллии я решил еще раз вернуться в бассейн Амазонки и понаблюдать за Banisteriopsis caapi в ее природном окружении, дабы удовлетворить свое любопытство относительно той роли, которую она сама и содержащиеся в ней бета-карболиновые галлюциногены сыграли в эксперименте в Ла Чоррере. Особенно меня занимал вопрос, способны ли другие туземные галлюциногены, имеющие другой химический состав, вызвать такие же переживания, как присутствующий в грибах псилоцибин. Я хотел выяснить, являлось ли то, что произошло с нами, частью общей феноменологии галлюциногенов, или же оно объясняется исключительно воздействием псилоцибина.

На Гавайях мы весь октябрь и ноябрь, с перерывами в неделю или десять дней, принимали строфарию, которую сами же выращивали, и испытали целый ряд поразительных переживаний. Псилоцибин создает отчетливое впечатление, что порой и другие могут так же ясно воспринимать галлюцинации, которые ты переживаешь. Мы с Кэт не раз убеждались в этом, по очереди пересказывая друг другу те видения, в которые погружались. И когда поток картин достигал поистине электризующей напряженности, у нас не оставалось сомнений, что мы видим одно и то же. Под влиянием псилоцибина связь души с поверхностью тела, с кожей, становится синестезийной и эмоционально усложняется. Цветовые и прочие ощущения приобретают осязаемый характер при обычном восприятии на это даже намека не бывает. Когда наши тела соприкасались, нам казалось, что обычная психическая обособленность и целостность тела исчезает: мы таяли в сознании друг друга на вершине тантрического блаженства, и это было неописуемо сладко и наполнено диковинными и забавными возможностями для человеческого развития и парапсихологических исследований.

По возвращении в Штаты мы с Ив больше грибов не принимали. До чего же это было здорово снова с кем-то делить навеянные грибами видения: ведь до того как ко мне присоединилась Кэт, большинство грибных плаваний я совершал в полном одиночестве — неприкаянная душа, затерянная в космическом океане. К счастью, теперь нас снова было двое, и мы вместе плыли по волнам искрящихся нездешним светом измерений.

Особенно врезались в память два связанных с приемом грибов эпизода. Первый произошел как-то в ноябре, поздно вечером. Мы оба приняли по пять граммов сушеной строфарии и сидели дома, у огня, наблюдая, как за сомкнутыми веками медленно вздымается волна галлюцинаций. Казалось, передо мной проходят мимолетные, но вещие картины путешествия на Амазонку, которое мы тогда планировали. В глазах мелькали то костры, то лесные тропы. Стрекотанье сверчков превратилось в оглушительную какофонию звуков, ожидавших нас в ночных джунглях Перу. Мы с Кэт вели разговор о планах, о будущем. Будущее представлялось нам безграничным, открытым нараспашку. Именно в тот вечер мы оба приняли решение пожениться и жить вместе. Я не сомневался, что это событие станет главным поворотным пунктом в моей жизни. Мы вдвоем вышли на свежий воздух и остановились под усеянным звездами небом, близ сараев и грядок, где каждый день занимались еще более совершенной технологией выращивания строфарии. Ночь выдалась необыкновенно тихая, небо так и сверкало звездами.

Глядя на южный небосклон, я подумал: "Если ты здесь, с нами, если ты одобряешь то направление, которое приняли наши жизни, если эта загадка реальна, подай нам знак!" Я сделал шаг, чтобы догнать шедшую впереди Кэт, собираясь сказать ей: "Я попросил, чтобы нам дали знак". Но не успел я заговорить, как все небо до самого горизонта прочертила багровая полоса метеорита. Как же глубоко созвучны должны быть душа и окружающий мир, чтобы могло произойти такое совпадение!

"Бывает, что метеориты сгорают в атмосфере, — отчетливо прозвучал у меня в ушах непрошеный комментарий гриба, — но не так уж часто".

Мы сели на теплую, ласковую землю и предались набегающим волнам видений и воспоминаний. Было мгновение, когда порыв ночного ветра вздыбил листву на дотоле неподвижных деревьях. Место было безлюдное, но в тихом воздухе за много миль был слышен скорбный вой собак с близлежащих ранчо, затерянных в этой части острова. Они часами выли и визжали, и голоса их сливались в жуткий, призрачный хор. Мы терялись в догадках, что бы это могло значить, но восприняли как совпадение, столь же необъяснимое, как и знак в небе, предвестник нашего будущего.

Прошло несколько часов, и в неверных лучах рассвета, в 4.49 по местному времени, разбросанные по всей планете сейсмические станции зарегистрировали землетрясение. Глухой скрежещущий рев прокатился по полям лавы, простиравшемся вокруг на многие мили. Вслед за первым толчком последовали приливные волны и усиление вулканической деятельности в Килауэа Калдера, близ эпицентра, от которого нас отделяло всего тридцать миль. Через час произошел еще один толчок, более слабый. Теперь нам стало совершенно ясно, почему выли собаки. Значит, и затмение в виде метеорита, и землетрясение, самое сильное на Гавайях за последние сто лет, были очевидцами нашего грибного плавания и углубленного исследования псилоцибиновых бездн, так же как и мы были их очевидцами.

Второе, гораздо более загадочное происшествие, связанное с грибами, которое нам довелось испытать на Гавайях, положило конец дальнейшим опытам с псилоцибином до той поры, пока мы не вернулись из перуанской Амазонии. Случилось это двадцать третьего декабря, за день до приезда Денниса, который собирался провести с нами Рождество. Мы с Кэт приняли, как обычно, по пять граммов сушеных грибов и расположились у огня в ожидании первой волны видений. И очень скоро она поглотила нас. Гриб показывал мне водную гладь голубовато-зеленой планеты, где не было другой суши, кроме опоясывающего ее по экватору архипелага, напоминавшего гигантскую Индонезию. Виды планеты сопровождал комментарий, пояснявший, что этот богатый кислородом мир находится на расстоянии ста световых лет от Земли и там полностью отсутствуют высшие животные. Как только до меня дошел смысл этого сообщения, я почувствовал, как во мне заговорил инстинкт завоевателя, казалось, исходящий прямо из нутра первобытного человека, реакция на миллионы лет кочевой жизни и неуклонный рост народонаселения. А комментатор тем временем продолжал объяснять: когда завершится симбиотический союз строфарии и человечества, "человеческие существа" смогут по праву претендовать на такие планеты, чтобы заселить их строфариями.

Комментарий воплотился во внутренний голос, сопровождавший мои грибные видения. Я начал обмениваться с ним впечатлениями о пейзажах водной планеты, о технических средствах, которые потребуются для ее освоения. Меня заинтересовали принципы межпланетных полетов и передачи изображения на большие расстояния, и я спросил у гриба, может ли он, при том что он способен вызывать столь причудливые образы, производить какой бы то ни было эффект при обычных обстоятельствах.

У меня возникла мысль, что стоит только выйти из дома, как мы обычно это делали на каком-то этапе нашего "полета", и мы сможем увидеть некое продолжение того связанного с облаками феномена, который был частью пережитого в Ла Чоррере. Кэт пожаловалась, что ей жарко, и согласилась, что лучше выйти на воздух. Мы весьма нетвердо держались на ногах, и, хотя Кэт говорила мало, я почему-то очень беспокоился за нее. Тем не менее я подумал, что если мы выйдем на воздух, ей станет прохладнее.

Выбравшись из дома, мы стояли, пошатываясь, посреди переднего двора. Ночь выдалась мрачная. У Кэт был такой вид, будто она то теряет сознание, то снова приходит в себя. Причем с каждым разом мне было все труднее приводить ее в чувство. Она все время твердила: "Они хотят меня сжечь, но, кажется, мне удастся их не подпустить". Вдруг она совсем отключилась, и я никак не мог добиться от нее ответа. Мы были настолько отрезаны от мира, что не могло быть и речи о том, чтобы получить какую-то помощь извне. Ушел бы не один час, чтобы доставить сюда врача, к тому же — в этом не было никаких сомнений — никто не разбирался в псилоцибине лучше, чем мы сами. Ошеломляющим гештальтом ситуации было то, что мы каким-то образом оказались на грани жизни и смерти и все, что можно было предпринять, зависело только от нас, а времени почти не оставалось.

Тут я вспомнил, что за домом, возле того места, где мы обычно загорали, стоит большая кадка, куда стекали излишки дождевой воды. Несмотря на то что я отлично сознавал, какая смертельная опасность нам угрожает, мне потребовалось до отказа напрячь свои мыслительные способности, чтобы сообразить:, нужно вылить воду на Кэт. И как только меня это осенило, беспорядочное кружение мира словно обрело направление. Одним махом я поднял Кэт и, спотыкаясь, потащил мимо утыканных шипами пальм, которые в темноте выглядели порождениями фантазии. Со стороны это, должно быть, выглядело до крайности уморительно: мои трусы на резинке спустились до самых щиколоток, так что я вышагивал с голой задницей на негнущихся ногах, будто чудище из "Франкенштейна", неся на руках бесчувственную Кэт.

Я положил ее на землю и стал поливать из банки чистой, черной с серебром, шелковистой водой, стараясь не пропустить ни единого дюйма. И сразу же стало видно: мы нашли верное средство против того, что вызывало у нее ощущение жара и лишало сознания. Плача и смеясь, мы обнялись, мокрые и грязные, оба ощущая, что этот совершенно необычный эффект от грибов являет собой тайный зов. И вот когда мы стояли на коленях, приникнув друг к другу, понимая, что справились с выпавшим на нашу долю испытанием, тишину внезапно разорвал дикий раскат какого-то неземного громыханья, долетевший со стороны высящихся за домом древних лесов. Этот звук походил на захлебывающийся хохот, на дикий вопль вселяющего ужас божества. Жуткий, непристойный, безумный — то был гортанный боевой клич вырвавшегося на свободу демона. Мы в страхе бежали. Спотыкаясь, мы кое-как добрались до дома. Я стал готовить чай, а Кэт тем временем рассказывала мне о том, что ей пришлось пережить. "Наверное, так бывает, когда сходишь с ума", откровенно призналась она. На этот раз у нее были необычно яркие видения: с открытыми глазами она наблюдала, как отовсюду, змеясь, вырастают странные "осязаемые" формы, напоминающие то папоротники, то орхидеи. Ощущение жара не прекращалось, но оно изменилось, превратившись в некое поле раскаленной добела потенциальной энергии, и избежать обжигающего соприкосновения с ним можно было, только предоставив галлюциногенной энергии истощить себя в хаосе причудливых зримых образов. Только ценой постоянных сосредоточенных усилий Кэт удавалось удерживать пылающую плазму на расстоянии нескольких футов, где она обращалась в оболочку видения, включающего в себя остальные образы. После нескольких минут борьбы Кэт начала снова впадать в забытье — пришлось снова прибегнуть к холодной ванне, и Кэт лежала в воде, пока симптомы не исчезли.

Когда мы потом обсуждали этот случай, оказалось, что в видениях Кэт присутствовали измерения, о которых я и не подозревал. Как только мы в первый раз вышли из дома, она почувствовала, что ощущение жара не ослабевает, а напротив, становится все сильнее. Прямо у себя над головой она заметила сияющий разноцветный диск — громоздкую штуковину из мягко светящихся стержней; ее сверкающие, как самоцветы, узлы, лучились всеми цветами радуги.

"Я поняла, — рассказывала мне Кэт, — что соотношение между отдельными ее частями — их длиной и углом наклона — невероятно сложно и к тому же являет собой выражение абсолютной истины. И увидев это, я поняла все остальное… Но в аппарате находились какие-то существа — похожие на богомолов, сотворенные из света; они не хотели, чтобы я это знала. Они склонились над приборными панелями, и чем больше я понимала, тем больше они старались сжечь меня своими лучами. Я не могла оторвать от них взгляда и ощущала, что постепенно испаряюсь. Потом ты поднял меня и понес, а я думала: "Хоть бы он поторопился, а то я превращусь в облако…". На миг я даже взлетела в воздух и взглянула на нас с высоты — то были люди вне времени, огромнее, чем сама жизнь. Потом я почувствовала, как льющаяся на кожу вода восстанавливает границы моего тела, возвращая меня в твердое состояние".

От случившегося у Кэт осталось впечатление, что угроза исходила не от гриба, а от некой силы, принадлежащей измерению, которое гриб открывает перед нами. Нравственные установки этой силы остались неясны: может, то были пираты гиперпространства? Кэт пережила тесный контакт с НЛО, я же ничего не увидел. Но контакт этот таил в себе опасность и угрозу гибели. Когда я стал обливать Кэт водой, он резко прервался.

Мы просидели всю ночь, обсуждая этот странный случай. Он высветил и другие непонятные явления, которые мы отметили во время опытов с псилоцибином в этом заброшенном уголке. В частности, мы не раз замечали где-то на самом краю восприятия приглушенное царапанье и шорох, чем-то схожие с проявлениями классического феномена полтергейста. Эти слабые шевеления и шорохи стали настолько привычной особенностью наших видений, что я начал воспринимать их как должное. Еще мы заметили, что во время навеянных грибом "полетов" всю материю, как одушевленную, так и неодушевленную, пронизывают волны энергии. Например, стоило нам после долгого, близкого к трансу созерцания видений выйти из него — скажем, потянуться или заговорить, — как сразу же огонь внезапно вспыхивал и начинал гореть ярче, а шорохи на периферии сознания усиливались.

Определенно мы находились на пороге того же измерения, в которое я окунулся в Ла Чоррере, и оно снова было с нами благодаря тому же грибу. Но на сей раз мы восприняли столкновение с неведомой угрозой как предупреждение: какое-то время нужно переждать. Как раз после того случая мы и решили отправиться в Перу и там попробовать аяхуаску, чтобы прояснить для себя природу псилоцибина в сравнении с другими зрительными галлюциногенами растительного происхождения.

Наши прогулки в гавайских джунглях стали бледным, но реальным отзвуком давних блужданий по тропам Амазонии, на которые нам было суждено через несколько месяцев ступить снова. Именно во время одной из таких прогулок, вспоминая встречу с похожими на богомолов существами и их светящимся кораблем, Кэт заметила, что линза — это естественный результат пересечения двух сфер. Может быть, нам удастся прийти к какому-то выводу, приложив эту мысль к линзообразному НЛО? Может, в мысли о том, что линза получается путем пересечения двух сплошных сред, заключена некая топологическая истина? Ведь в 1971 году моей встрече с НЛО в Ла Чоррере тоже предшествовало появление облаков линзообразной формы. И эта тема снова всплыла во время наших псилоцибиновых "странствий" в безлюдном уголке гавайского захолустья.

Во время еще одного грибного странствия мы с Кэт, выйдя как-то раз поздно вечером из дома, любовались звездами сквозь просветы летучего кружева тонких облаков. И в то же время всего в нескольких футах от земли недалеко от нас висело очень темное и плотное облако линзообразной формы. Пока мы наблюдали за ним, оно становилось все плотнее. Внезапно оно, как будто передумав, стало стремительно бледнеть и таять и вскоре совсем исчезла.

Годы идут, и неведомое редко вмешивается в нашу обыденную жизнь. И вдруг неожиданно оно снова оказывается с нами, вызывая странные совпадения и подгоняя с некоему исходу, который мы предчувствуем, но предугадать не можем. Налет паранойи, окутывающий современное общество, затрудняет обратную связь человека с исторической средой. Если взглянуть с определенной точки зрения, то окажется, что человечество — это организм, пребывающий в постоянном преображении, сообщающий каждому мгновению глубоко пережитую тайну несбывшегося будущего. Да и отличается ли современная ситуация от множества других, уже пережитых в прошлом?

Новое всегда пребывает в процессе возникновения, вот только наступает ли оно когда-нибудь явно, внезапно проявляясь из событий, в которых оно скрыто присутствует? И как нам с ним быть, когда оно возникает настолько неожиданно для нас, что нам удается разглядеть в нем истинный поток временного континуума? Я верю в чудеса и в восторги и в такие ситуации, в которых заметно проявление "сил", неведомых современной физике. И я ощутил необходимость связать воедино эти интимные нити моей жизни в памяти. Не сделай я этого, не осталось бы никаких сведений о неуверенных шагах, предпринятых в Ла Чоррере, о тех шагах, которые привели нас к пониманию псилоцибина и его связи с человеческой душой — этого сплетения драгоценной аномалии и неуловимого ощущения, которое, словно призрак, блуждает по нашей планете.