Его личность
Его личность
Нам осталось перейти к последнему разделу нашего рассказа — самому неизведанному, но едва ли не самому интересному.
О выдающихся мнемонистах написан ряд работ. Психологам известны имена Иноди и Диаманди, некоторые знают замечательного японского мнемониста Ишихара. Но психологи, которые писали о них, останавливались только на их памяти.
Кем был Иноди и как складывалась жизнь Диаманди? Какие черты отличали личность Ишихара и как складывалась его жизнь?
Основные представления классической психологии резко разрывали учение об отдельных психических функциях и учение о личности: для них как бы подразумевалось, что особенности личности мало зависят от строения психических функций и что человек, проявляющий удивительные особенности памяти в лаборатории, может ничем не отличаться от других людей в быту.
Верно ли это?
Верно ли, что необычайное развитие образной памяти и синестезических переживаний ничем не скажется на формировании личности их носителей, что человек, который все «видит» и который ничего не может глубоко понять, если не «пропустит» впечатления через все органы чувств, который должен почувствовать «номер телефона на конце своего языка», — что этот человек развивается, как все другие? Верно ли, что он, так же как другие, ходил в школу, имел товарищей, начинал профессиональную жизнь, что его мир был таким же, как мир других людей, и его биография складывалась так же, как биографии всех его соседей? Такое предположение кажется нам с самого начала маловероятным.
Человек, в сознании которого звук сливался с цветом и вкусом, у которого каждое мимолетное впечатление рождало яркий и неугасающий образ, для которого слова имели такое непохожее на наши слова значение, — такой человек не мог складываться, как другие люди иметь такой же внутренний мир, такую же биографию.
Человек, который все «видел» — и синестезически переживал, не мог так же, как мы, ощущать вещи, видеть других и переживать самого себя.
Как же формировалась личность Ш.? Как складывалась его биография?
Начнем историю развития его личности издалека. Он маленький. Он только что начал ходить в школу.
«…Вот утро… Мне надо идти в школу… Уже скоро восемь часов… Надо вставать, одеться, надеть пальто и шапку, галоши… Я не могу остаться в кровати… и вот я начинаю злиться… Я ведь вижу, как я должен идти в школу… Но почему «он» не идет в школу?.. Вот «он» поднимается, одевается… вот «он» берет пальто, шапку, надевает галоши… вот «он» уже пошел в школу… Ну, теперь всё в порядке… Я остаюсь дома, а «он» пойдет. Вдруг входит отец: «Так поздно, а ты еще не ушел в школу?!» (опыт 20/Х 1934 г.).
Мальчик — фантазер, но его фантазия воплощается в слишком яркие образы, и эти образы создают у него другой, столь же яркий мир, в который он переносится, реальность которого он переживает. И мечтатель теряет границы того, что есть, и того, что он «видит»…
«…Это оставалось у меня долго, да, может быть, остается и сейчас… Я смотрю на часы и потом долго продолжаю их видеть… Стрелки стоят на том же месте, и я не замечаю, что времени стало больше… Вот поэтому я часто и опаздываю…»
Ну, как тут приспособиться к быстро меняющимся впечатлениям, когда вызываемые впечатлениями образы так ярки и так легко заслоняют реальный мир?
«…Меня всегда называли Kalter Nefesch (евр., «холодная душа») — ведь вот, например, пожар, а я еще не понимаю, что это пожар»… Я ведь должен раньше увидеть то, что сказано… А в эту секунду — пока я не вижу — я принимаю все хладнокровно…»
Мы хорошо знаем творческое воображение, из которого рождается действие, четко согласованное с внешним миром. Все великие изобретатели шли от такого воображения. Но мы знаем и другое воображение, деятельность которого не направлена на внешний мир, которое рождается из желания и замещает действие, делает его ненужным. Сколько бездейственных мечтателей живут в мире такого воображения, превращая свою жизнь в «сновидение наяву», заполняя всю жизнь тем, что англичане называют «day dreaming»…
Можно ли удивляться, что Ш. с его диффузными синестезическими переживаниями и яркими чувственными образами стал таким мечтателем?
Но это не те мечты, которые приводят к деятельности. Они замещают деятельность, опираясь на переживания самого себя, превратившиеся в образы. Мы видели это уже в том, что приводили несколькими абзацами выше.
«…Мне нужно в школу… И вот я вижу себя… «Он» идет в школу. Я сержусь на «него» — почему «он» так медленно собирается?!»
«Мне 8 лет. Мы перебираемся на другую квартиру. Мне не хочется ехать… Брат берет меня за руку, ведет к извозчику… Я вижу извозчика, он жует морковку… Но мне не хочется ехать, и я остаюсь дома. Я вижу, как «он» стоит у окна в старой комнате и никуда не едет» (опыт 20/Х 1934 г.).
И такое разделение — Я, который приказывает, и «он», который выполняет и которого Я видит, — остается у Ш. на всю жизнь. «Он» идет, куда нужно, «он» запоминает, а Я только указывает, направляет, контролирует… И если бы не — знать тех психологических механизмов яркого наглядного «видения», на которых мы так подробно останавливались на протяжении всего нашего рассказа, как легко было бы смешать все это с тем «расщеплением личности», которым так много занимаются психиатры и с которым «остранение» своей личности у Ш. имеет очень мало общего!
Возможность «видеть» и «остранять» себя, превращая свои переживания и действия в образ того, что «он» переживает и делает по «моему» приказу, — все это может иногда сильно помогать произвольной регуляции поведения, мы уже видели это, когда речь шла об управлении вегетативными процессами или об устранении боли путем отнесения этой боли к другому человеку.
Но как часто такое «остранение» может препятствовать полноценному управлению поведением!
«…Вот я сижу у вас, я задумываюсь… Вы гостеприимный хозяин, вы спрашиваете: «Как вы расцениваете эти папиросы?..» — «Ничего себе, средние…» Я бы так никогда не ответил, а «он» может так ответить. Это нетактично, но объяснить такую оплошность «ему» я не могу. «Я» отвлекся, и «он» говорит не так, как надо» (опыт 20/Х 1934 г.).
В этих случаях небольшое отвлечение приводит к тому, что «он», которого так ярко «видит» Ш., выпадает из-под контроля и начинает действовать автоматически.
И как много случаев, когда всплывающие образы мешают вести нужную линию разговора, отвлекаясь в сторону. Тогда его обступают детали, побочные воспоминания, разговор становится многословным, с бесконечными уходами в сторону, и ему приходится напрягать усилия, чтобы вновь возвращаться к избранной теме.
Ш. знал, что он многословен, что ему надо всегда быть начеку, чтобы сохранить тему разговора, и что это далеко не всегда удается ему. И я, его наблюдатель, и стенографистки, которые записывали наши беседы, знали это еще лучше. И каких трудов стоило автору выделять нужное из бесконечно разветвляющейся и уходящей в сторону беседы с этим человеком.
«…Все это приводит к неумению держаться в рамках темы. Это не болтливость. Вы меня спрашиваете о лошади, но ее цвет и «вкус» — все это создает массу впечатлений… И если Я не возьму это в руки, то ничего не получится. Ведь «он» не чувствует, что вышел из темы, ведь это тот же вкус, тот же двор, я же из него не вышел… Только недавно я научился следить и держаться темы…» (опыт 25/V 1939 г.).
Но как много случаев, когда яркие образы приходят в конфликт с действительностью и начинают мешать нужному осуществлению хорошо подготовленного действия!
«…У меня было судебное дело… Очень простое судебное дело, ну, конечно, я должен его выиграть… Вот я готовлюсь к выступлениям на суде… И я всё вижу — ведь иначе же я не могу!.. Вот большой зал суда… стоят ряды стульев. С правой стороны — стол суда… Я стою с левой стороны и произношу речь… Все удовлетворены моими доказательствами, я, конечно, выиграю! А когда я вошел в зал суда, всё оказалось по-другому… И судья сидел не справа, а слева, и я должен был выступать совсем с другой стороны, не так, как я видел… И я растерялся… Я ничего не мог сказать, как нужно… Ну и, конечно, я проиграл…»
Как часто яркие образы, которые Ш. видел, не совпадали с действительностью и как часто он, привыкший опираться на эти образы, оказывался беспомощным в реальной обстановке.
Случай на суде — исключительный по ясности; но такими случаями заполнена вся жизнь Ш., и именно поэтому — как он часто жаловался — его считали за медленного, нерасторопного и немного растерянного человека.
Но реальность воображения и зыбкость реального сказывались на формировании личности Ш. гораздо глубже.
Он всегда ждал чего-то и больше мечтал и «видел», чем действовал. У него все время оставалось переживание, что должно случиться что-то хорошее, что-то должно разрешить все вопросы, что жизнь его вдруг станет такой простой и ясной… И он «видел» это, и ждал… И всё, что он делал, было «временным», что делается, пока ожидаемое само произойдет.
«…Я много читал — и всегда отождествлял себя с кем-нибудь из героев — ведь я их видел… Еще в 18 лет я не мог понять, как это один товарищ готовился стать бухгалтером, коммивояжером… Самое важное в жизни — не профессия, главное — это что-то приятное, большое, что со мною случится… Если бы в 18–20 лет я считал себя готовым для женитьбы и графиня или принцесса предложила мне руку — и этого было бы мне мало… Быть может, я стану кем-нибудь еще большим?.. Все же, чем я занимался — и писал фельетоны, и выступал в кино — все это «еще не то», это временно.
Как-то раз я прочитал курс акций и показал, что запоминаю биржевые цены, и стал маклером; но это было «не то», я просто зарабатывал деньги… А настоящая жизнь — это другое. Все было в мечтах, а не в деле… Я же был обычно пассивен. Я не понимал, что идут годы, — это все «пока что». И вот чувство «мне только 25 лет», «только 30»… и всё впереди. В 1917 году я с удовольствием уехал в провинцию, решив отдаться течению: был в пролеткульте, заведовал типографией, был репортером, жил какой-то особой жизнью. Так и сейчас — время идет — я мог бы многого добиться, но все время жду чего-то… Так я и остался…» (опыт 25/II 1937 г.).
Так он и оставался неустроенным человеком, человеком, менявшим десятки профессий, из которых все были «временными».
Он выполнял поручения редактора, он поступал в музыкальную школу, он играл на эстраде, был рационализатором, затем мнемонистом, вспомнил, что он знает древнееврейский и арамейский языки, и стал лечить людей травами, пользуясь этими древними источниками…
У него была семья: хорошая жена, способный сын, но и это все он воспринимал сквозь дымку. И трудно было сказать, что было реальнее — мир воображения, в котором он жил, или мир реальности, в котором он оставался временным гостем…