2

297 Когда при лечении невроза мы стараемся дополнить неадекватную позицию (или адаптацию) сознания, добавив к нему содержимое бессознательного, наша цель состоит в том, чтобы создать расширенную личность, центр тяжести которой не обязательно будет совпадать с эго; напротив, по мере роста проницательности пациента, она может мешать реализации свойственных эго тенденций. Новый центр, подобно магниту, притягивает к себе принадлежащее ему — "знаки Отца", то есть все, входящее в первоначальный, не подлежащий изменению план характерной структуры индивида. Все это — старше, чем эго, и ведет себя по отношению к нему так же, как "благословенный, несуществующий Бог" приверженцев Ва-силида вел себя по отношению к архону Огдоады, то есть демиургу, и — парадоксальным образом — как сын демиурга вел себя по отношению к Отцу. Превосходство сына состоит в том, что ему ведомо послание свыше, а потому он может сообщить отцу, что тот не является наивысшим божеством. Это очевидное противоречие разрешается, если учесть стоящий за ним психологический опыт. С одной стороны, в проявлениях бессознательного самость возникает как бы априорно, скажем, в виде хорошо известных символов круга и кватерниона, встречавшихся, может быть уже в самых ранних сновидениях детства, задолго до появления какой бы то ни было возможности осознания или понимания. С другой стороны, лишь тщательная, кропотливая работа над содержимым бессознательного и получающийся в результате синтез сознательных и бессознательных данных способны привести к "целостности", которая вновь использует в целях самоописания символы круга и кватерниона.[567] В этой фазе также снова припоминаются и становятся понятны первоначальные детские сновидения. Алхимики, по-своему знавшие о природе процесса индивидуации больше, чем мы знаем сейчас, выражали данный парадокс посредством символа "уроборос" — змеи, кусающей собственный хвост.

298 Тем же знанием, но сформулированным иначе, — в соответствии с веком, когда они жили, — располагали и гностики. Идея бессознательного не была им чужда. Епифаний, например, цитирует отрывок письма одного из валентиниан, где говорится: "В начале, Автопатор содержал в себе все сущее в состоянии бессознательности [буквально, "не-знания", dyvco-aia]. К этому пассажу мое внимание любезно привлек профессор Г.Куиспел (G.Quispel). Он также отмечает следующий пассаж из Ипполита: 1е Рёге... gui est depourvu de conscience et de substance, celui qui est ni masculin, ni feminin". (Отец,... лишенный сознания и субстанции, не представляющий собой ни мужское, ни женское) [568] Таким образом, "Отец" не просто бессознателен и лишен свойства бытия; он также - nirdvandva, он лишен противоположностей, лишен всех свойств и качеств и, следовательно, непознаваем. Текст, восходящий к валентинианам, наделяет Автопатора более позитивными свойствами: "Кое-кто называет его нестареющим Эоном, вечно молодым, мужским и женским, содержащим в себе все и не содержащимся ни в чем". В нем помещалась evvoia, то есть сознание, "передающее сокровища величия тем, кто происходит от величия". Но присутствие r.vvoia не доказывает того, что сам Автопатор сознателен, ибо дифференциация сознания возникает лишь как результат сизигий и тетрад, идущих вслед за ним, при том, что все они символизируют процессы соединения и составления. Evvoia здесь следует понимать как латентную возможность сознания. Элер переводит ее как mens (разум), Корнарий — как intelligentia (представление, понятие) и notio (понимнаие, рассудок).

299 Встречающееся у Святого Павла понятие ignorantia (неведение), по всей вероятности, не так уж далеко отстоит от бессознательности, ибо и то, и другое означает первоначальное бессознательное состояние человека. Когда рассказывается, что Бог "снизошел взглянуть" на времена неведения, используется греческое слово (в Вульгате - despiciens), имеющее оттенок значения "презирать".[569] Во всяком случае, гностическая традиция сообщает, что, когда высочайший Бог узрел, насколько жалкими бессознательными тварями были те люди, каких создал демиург, люди, неспособные даже ходить выпрямившись, он немедленно взялся за дело их спасения.[570] В том же пассаже "Деяний", что и выше, Павел напоминает афинянам, что они — "род Божий"[571] и что Бог, неодобрительно взглянув на "времена неведения", ниспослал человечеству свое повеление "людям всем повсюду покаяться". Поскольку предыдущее состояние представлялось чересчур жалким, "преобразование ума") приняло моральную форму покаяния в грехах, так что в Вульгате стал возможен перевод "poenitentiam agere".[572] Грех, в котором надлежит покаяться — это, конечно же, dyvoia или dyvcoaia, бессознательность.[573] Как мы видели, в этом состоянии находится не только человек, но — по мнению гностиков — также и Бог, лишенный сознания. Подобные представления в большей или меньшей мере согласуются с традиционной христианской точкой зрения, гласящей, что Бог преобразился при переходе от Ветхого Завета к Новому, из Бога гнева превратившись в Бога Любви; эта мысль была весьма ясно выражена Николаем Коссеном в XVII столетии.[574]

300 В данной связи я должен упомянуть результаты предпринятого Ривка Шерфом (Riwkah Scharf) рассмотрения фигуры Сатаны в Ветхом Завете.[575] Вместе с историческими изменениями концепции Сатаны меняется и образ Яхве, и мы имеем полное право утверждать, что дифференциация образа Бога присутствует даже в Ветхом Завете, не говоря уже о Новом. Та идея, что сотворившее мир Божество лишено сознания, но способно к воображению, встречается также в индуистской литературе:

"Кто ведает, как это было, и кто возгласит,

Откуда это пришло и где зародилось?

Боги явились позднее, чем это творение;

Кто же тогда может знать, откуда оно?

Откуда явился сей мир сотворенный,

Создал ли он его, нет ли —

Тот, кто один лишь все видит с высочайшего неба,

Знает — или не знает."[576]

301 Теологии Майстера Экхарта известно "Божество", коему никакие свойства, кроме единства и бытия,[577] не могут быть приписаны;[578] оно "пребывает в становлении", оно еще — не Господин самому себе; им представлено абсолютное совпадение противоположностей: "Но его простая природа в том, что касается формы, бесформенна; что до становления — лишена становления; что до бытия — безбытийна; что до предметности, беспредметна", и т.д.[579] Единство противоположностей эквивалентно бессознательности, по крайней мере — в рамках человеческой логики: ибо сознание предполагает дифференциацию на субъект, объект и отношение между ними. Где нет "другого", или где оно еще не существует, там исчезает всякая возможность сознания. Один лишь Отец, Бог, "берущий исток" в Божестве, "замечает самого себя", становится "известен самому себе" и "оказывается лицом к лицу с самим собой, как с неким Лицом". Так от Отца происходит Сын — в качестве мысли Отца о своем собственном бытии. В своем исходном единстве "он не знает ничего", кроме "сверхреального" Единого, каковое есть он сам. Поскольку Божество сущностным образом бессознательно,[580] то бессознателен и человек, живущий в Боге. В своей проповеди о "Нищих духом" (Матф., 5,3) Майстер говорит:

"Человек, наделенный такой бедностью, имеет все то, чем он был, когда не жил никаким способом — ни в себе, ни в истине, ни в Боге. Он настолько пуст и свободен от всякого познания, что никакое знание Бога не живет в нем; ибо когда он пребывал в вечной природе Бога, в нем не жило ничего другого; что жило в нем — это он сам. Итак, мы говорим, что человек этот настолько же пуст и лишен собственного знания, насколько был таковым, когда не был ничем; он позволяет Богу делать все, что тот захочет, и остается пуст, как и тогда, когда произошел от Бога".[581] Следовательно, он должен любить Бога следующим образом: "Возлюби его, как он есть: не-Бог, не-дух, не-лицо, не-образ; как чистое, явное, ясное Единое, каковым он и является, будучи отделен от любой вторич-ности; и в это Единое погрузимся навеки, из ничего в ничто. И да поможет нам Бог. Аминь".[582]

302 Объемлющему весь мир духу Майстера Экхарта безо всякого дискурсивного знания известен был исконный мистический опыт, встречающийся повсюду — от Индии до гностиков; да и сам он представлял собой утонченнейший цветок древа "свободного Духа", посаженного еще в начале XI века. Неудивительно, что сочинения этого Учителя были погребены на протяжении шести столетий, поскольку "его время еще не пришло". Лишь в XIX веке появилась публика, способная хоть как-то оценить величие его ума.

303 Приведенные выше высказывания по поводу природы Божества выражают трансформации образа Бога, происходящие параллельно изменениям в человеческом сознании, — хотя вряд ли возможно сказать, что здесь выступает причиной, а что — следствием. Образ Бога не является чем-то изобретенным, он представляет собой переживаемый опыт, приходящий к человеку спонтанно — в чем каждый может убедиться сам, если теоретические предрассудки не делают его слепым к истине. Поэтому, бессознательный образ Бога способен вызывать изменение состояния сознания, равно как и последнее способно изменять образ Бога, как только тот становится осознанным. Очевидно, это не имеет никакого отношения к "первоначальной истине", неведомому Богу — по крайней мере, никакого отношения, поддающегося проверке. Однако же, идея бессознательности Бога, очень важна психологически, ибо она отождествляет Божество с нуминозностыо бессознательного. Свидетельствами здесь могут служить, как мы видели, и философия атмана/пуруши на Востоке, и учение Майстера Экхарта на Западе.

304 Если психология хочет овладеть данным феноменом, она сможет это сделать, лишь явным образом воздерживаясь от метафизических суждений и не беря на себя смелость высказывать те убеждения, на которые она, по видимости, имеет право благодаря научности своих экспериментов. Об экспериментах, правда, здесь и речи быть не может. Единственное, что способна здесь установить психология, - присутствие неких изобразительных символов, интерпретация которых ни в коем случае не задана заранее. Я могу с той или иной долей определенности установить, что эти символы обладают характером "целостности", а потому предположительно означают целостность. Как правило, это — символы "единства", репрезентирующие объединение одной или двух пар противоположностей, в результате чего образуются либо дуалистическая пара, либо кватернион. Такие символы возникают на основе столкновения сознания с бессознательным и последующего замешательства (известного в алхимии как "хаос" или "nigredo"). Эмпирически, замешательство приобретает форму беспокойства и дезориентации. Символика круга и кватерниона в этот момент выступает компенсаторным началом упорядоченности, изображая единство воюющих между собой противоположностей как свершившийся факт и, тем самым, облегчая путь к более здоровому и спокойному состоянию ("спасение"). В настоящее время психология неспособна установить что-либо большее, чем тот факт, что символы целостности означают целостность индивида.[583] С другой же стороны, она обязана признать и подчеркнуть, что соответствующий символизм использует образы и схемы, всегда, во всех религиях выражавшие всеобщую "Основу", то есть само Божество. Так, хорошо известным символом Бога является круг; то же (в определенном смысле) относится к кресту, ко всем формам кватерниона, например, видению Иезекииля, Rex gbriae (царь славы), в окружении четырех евангелистов, гностическим символам Бар-бело ("Бог в четырех") и Колорбас ("все четыре"); к дуальности (дао, гермафродит, отец — мать); наконец, к человеческим формам (дитя, сын, антропос) и личностным персонификациям (Христос и Будда). Добавим, что мы назвали лишь наиважнейшие из используемых в таких случаях мотивов.

305 Эмпирическим путем обнаружено, что все эти образы служат выражением воссоединенности человека в его полноте. Тот факт, что эта цель обозначается именем "Бога", доказывает ее нуминозный характер; и в самом деле, переживания, сны и видения такого рода обладают свойством зачаровывать и производить впечатление, спонтанно ощущаемое даже теми, кто не настроен в их пользу предварительными психологическими познаниями. Поэтому неудивительно, что наивные умы не делають различия между Богом и тем образом, который был ими пережит. А потому, где бы мы ни обнаружили символы, указывающие на психическую целостность, мы заодно встречаем и наивную идею о том, что они обозначают Бога. Например, в случае весьма распространенных романских изображений Сьша Человеческого в сопровождении трех ангелов с головами животных и одного — с головой человека проще было бы предполагать, что Сын Человеческий обозначет обычного человека, и что проблема соотношения одного с тремя связана с небезызвестной психологической схемой — одна дифференцированная и три недифференцированных функции. Однако же, с традиционной точки зрения, такая интерпретация обесценила бы символ, ибо он означает вторую Ипостась Божества в ее вселенском, четырехкратном аспекте. Конечно, психология не может принять вторую из приведенных точек зрения как свою собственную; она может лишь установить существование такого рода утверждений и указать, путем сравнения, что те же по своей сущности символы, в частности, дилемма одного и трех, часто возникают в спонтанных продуктах бессознательного, где уже вполне доказуема их связь с психической целостностью индивида. Они указывают на наличие архетипа сходной природы, производными от которого представляются, в числе прочего, и четыре функции, ориентирующие сознание. Но, поскольку подобная целостность в неопределенной и не поддающейся определению степени выходит за рамки сознания индивида, она неизбежно включает в свою орбиту бессознательное, а потому — и всю совокупность его архетипов. Однако архетипы служат компенсаторными эквивалентами "внешнего мира" и, таким образом, имеют "космический" характер. Этим объясняется их ну-минозность и "богоподобность".