4

314 Факт вовлечения в орбиту сексуального символизма не только гностического Логоса, но и самого Христа, подтверждается фрагментом "Interrogationes maiores Mariae (большие вопросы Марии), цитируемым у Епифания.[611] В нем сообщается, что Христос взял Марию с собой на гору, а там извлек у себя из бока женщину и принялся совокупляться с ней: "...seminis sui defluxum assum-psisset, indicasse illi, quod oporteat sic facere, ut vivamus".[612] Понятно, что столь грубая символика оскорбляет наши сегодняшние чувства. Христианам III-IV веков она также казалась шокирующей; когда же, как случалось в некоторых сектах, символизм соединялся с чересчур конкретным его (ложным) пониманием, реакция могла быть только отрицательной. В самом тексте заметно, что автор Interrogationes не был неосведомлен по части подобных реакций. По его словам, Мария была настолько шокирована, что упала наземь. Тогда Христос сказал ей: "Отчего же сомневаешься во мне, о маловерная?" Предполагался намек на текст Иоанн, 3, 12: "Если я сказал вам о земном, и вы не верите, — как поверите, если буду говорить вам о небесном?", а также — Иоанн, 6, 53: "Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни".

315 Подобная символика могла первоначально быть основанной на определенного рода визионерском опыте, не являющемся чем-то необычным и в наши дни, в ходе психологического лечения. Психолог-медик в этом опыте не обнаруживает ничего мрачного. Контекст сам по себе подсказывает верный путь интерпретации. Данный образ выражает некую пси-хологему, с трудом поддающуюся формулированию в рациональных терминах, а потому неизбежно требующую использования конкретного символа, — как бывает в сновидениях, когда более или менее "абстрактная" мысль посещает нас в состоянии abaissement du niveau mental, случающегося во время сна. Все "шокирующие" сюрпризы, в избытке содержащиеся в сновидениях, всегда надо понимать иносказательно, пусть они даже и будут облечены в чувственную образность, не останавливающуюся ни перед каким шутовством и ни перед какими непристойностями. Такие образы не должны оскорблять наше восприятие, поскольку они не нацелены на это. Они представляют собой как бы запинающиеся попытки выразить некое ускользающее значение, завладевшее вниманием сновидца.[613]

316 Из контекста видения (Иоанн, 3,12) явственно следует, что указанный образ следует понимать не конкретно, а символически; ибо Христос говорит не о земных предметах, но о небесном или же духовном таинстве — "таинстве" не в том смысле, что он прячет что-то или делает из чего-то секрет (в самом деле, что может быть более вызывающим, чем обнаженная непристойность видения!), но потому, что значение этого таинства все еше скрыто от сознания. Современный метод анализа и интерпретации сновидений следует этому эвристическому правилу.[614] Если мы применим его к данному видению, то получим следующий результат:

317 1. Гора означает восхождение, а именно — мистическое, духовное восхождение ввысь, к месту, где происходит откровение, где присутствует дух. Этот мотив настолько хорошо известен, что нет надобности документально подтврждать его.[615]

318 2. Центральное значение Фигуры ХРИСТА для той эпохи доказывается многочисленнейшими аргументами. В христианском гностицизме эта фигура служила визуализацией Бога в качестве Архантропоса (Первоначальный Человек = Адам), то есть сжатой репрезентацией человека как такового: "Человек и Сын Человеческий". Христос — внутренний человек, достигаемый на пути самопознания: он — "цартсвие небесное внутри нас". Как Антропос, он соответствует тому, что эмпирически оказывается наиважнейшим архетипом, а как судья над живыми и мертвыми и как царь славы, он соотносится с реальным организующим принципом бессознательного — кватернионом или квадратом, вписанным в круг, то есть самостью.[616] Утверждая это, я не совершаю насилия: моя точка зрения основана на опытных данных, свидетельствующих, что структуры типа мандалы обладают значением и функцией центра неосознаваемой личности.[617] Четырехсоставность Христа, о которой необходимо помнить в связи с рассматриваемым видением, подтверждается на примере символов креста, rex gloriae и Христа как года.

319 3. Извлечение Женщины из бока Христа подсказывает, что он интерпретируется в качестве второго Адама. Порождение на свет женщины означает, что он здесь играет роль Бога-Создателя книги Бытия.[618] Подобно тому, как в различных традициях допускалась комбинация мужского/женского в Адаме,[619] до сотворения Евы, так и Христос здесь весьма драматически демонстрирует свою андрогинность.[620] Первоначальный человек обычно бывает гермафродитом: в ведической традиции он также порождает собственную женскую половину и соединяется с ней. В христианских аллегориях женщина, возникшая из бока Христа, обозначает Церковь в ее качестве Невесты Агнца.

320 Разделение Первоначального Человека на мужа и жену объясняет собой акт зарождения сознания: такое деление производит на свет парные противоположности, тем самым делая сознание возможным. Для Марии, наблюдавшей это чудо, видение было спонтанной визуализацией или проекцией бессознательного процесса, происходящего в ней самой. Опыт показывает, что бессознательные процессы являются компенсаторными по отношению к определенной ситуации сознания. Раздвоение в видении, таким образом, должно указывать на то, что с его помощью компенсируется некое сознательное условие единства. Это единство, вероятно, относится прежде всего к фигуре Антропос — Богу во плоти, стоявшему тогда на переднем плане религиозных интересов. Он, по словам Оригена, — "Vir Unus"[621], "Единый Человек". Именно с этой фигурой столкнулась Мария в своем видении. Если мы предположим (и небезосновательно), что видение принадлежало действительно женщине, то в чистой, обожествленной маскулинности Христа ей недоставало уравновешивающего женского начала. Отсюда — явленное ей откровение: "Я есмь оба — и мужчина, и женщина". Данная психологема до сих пор входит в католическую концепцию андрогинности Христа в его качестве "Virgo de Virgine" (от девы к деве), хотя она и выступает скорее sententia communis (общее (расхожее) мнение), чем conclusio (обоснованный вывод). Средневековая иконография иногда изображает Христа с женской грудью, в согласии с Песнью песней Соломона, 1,1: "Ибо груди твои лучше вина". (в русском переводе – ибо ласки твои лучше вина) У Мехтхильды Магдебургской имеется замечание, делаемое от имени души: когда Господь поцеловал ее[622], оказалось, что он, против всякого ожидания, лишен бороды. Признаки мужского пола у него отсутствовали. Мехтхильду посетило видение, подобное видению Марии, где та же проблема решалась под другим углом зрения: ей привиделось, что она перенеслась на "скалистую гору", где восседала Благословенная Дева в ожидании рождения божественного младенца. Когда тот родился, она обняла его и трижды поцеловала. Как указано в тексте, гора представляет собой аллегорию "spiritu-alis habitus", то есть "духовной позиции". "По божественному наитию она знала, что Сын есть глубочайшая сердцевина [medulla] 'сердца Отца". Эта medulla "придает силу, исцеляет и является наисладчайшей"; "сила и величайшая сладостность" Бога передаются нам через Сына, "Спасителя и наисильнейшего, сладчайшего Утешителя", но и "глубочайшая [сердцевина] души есть сия наисладостнейшая вещь".[623] На основании сказанного становится ясно, что Мехтхильда приравнивает "medulla" к сердцу Отца, Сыну, и внутреннему человеку. С психологической точки зрения, "сия наисладостнейшая вещь" соответствует самости, неотличимой от образа Бога.

321 Между двумя видениями имеется существенное отличие. Античное откровение отображает рождение Евы от Адама на духовном уровне второго Адама (Христа), из чьего бока появляется, в качестве Христовой дочери, женская пневма, или вторая Ева, то есть душа. Выше уже говорилось, что с христианской точки зрения душа интерпретировалась как Церковь: она — та женщина, которая "обнимает мужчину"[624] и умащает ноги Господа. Видение Мехтхильды служит продолжением сакрального мифа: дочь-невеста стала матерью и рождает Отца в обличий Сына. Близкое сродство Сына с самостью становится очевидным, исходя из акцентирования че-тырехсоставности природы Христа: у него "четырехкратный голос" (quadruplex vox)[625], у его сердца — четыре разновидности пульса,[626] и от его лица исходят четыре луча света.[627] В этом образе высказывает себя новое тысячелетие. Майстер Экхарт, пользуясь другой формулировкой, говорит, что "Бог рождается из души"; а добравшись до "Странника-херувима"[628] Ангела Силезия, мы видим, что Бог и самость совпадают абсолютно. Времена глубочайшим образом переменились: порождающая сила уже не исходит от Бога, скорее Бог рождается из души. Мифологема молодого умирающего бога приобрела психологическую форму, — что служит признаком ее дальнейшей ассимиляции и осознания.

322 4. Однако возвратимся к первому видению: за порождением женщины следует Совокупление. Иерогамия, свершающаяся на горе, представляет собой хорошо известный мотив,[629] — так же как на старинных алхимических рисунках излюбленными местами пребывания гермафродита выступают возвышенности. Кроме того, у алхимиков упоминается Адам, постоянно носящий Еву с собой. Их coniunctio оказывается актом инцеста, но не между отцом и дочерью, а, в согласии с изменившимися временами, между братом и сестрой, либо между матерью и сыном. Второй вариант соответствует египетской мифологеме Амена в его качестве Ка-мутеф, что означает "супруг своей матери", мли Мут, выступающей "матерью своего отца и дочерью своего сына".[630] Идея совокупления с самим собой — тема, постоянно повторяющаяся в описаниях создателя мира: например (если нам нужны литературные прецеденты), Бог разделяется на мужскую и женскую половины,[631] или же сам себя оплодотворяет способом, который без затруднений мог послужить образцом для видения Interrogationes. Соответствующий пассаж гелиопольской истории творения таков: "Я, — даже Я, — соединился со своей рукою, я слился в объятии с моей тенью, я излил семя в мои уста, — мои собственные; я испустил свое порождение в облике Шу, я испустил влагу в форме Тефнут".[632]

323 Хотя идея самооплодотворения в нашем видении не затрагивается, нет сомнения в существовании тесной связи видения с представлением о космогоническом создающем творце. Однако сотворение мира уступает здесь место духовному обновлению. Поэтому, из приятия семени не возникает никакой видимой твари: оно означает питание жизни "дабы мы могли жить". А поскольку сам текст подсказывает, что видение надо понимать в "небесном" или духовном плане, истечение имеет отношение к оплодотвореннмоу логосу который на языке евангелий означает живую воду, "возникающую для вечной жизни". Видение в целом весьма сильно напоминает соответствующую алхимическую символику. Его резкий натурализм, неприятно навязчивый по сравнению с замалчиванием, принятым в церковном языке, указывает, с одной стороны, на архаические формы религии, присущие которым идеи и способы выражения давно уже изжиты, с другой же — прокладывает путь еще очень грубым наблюдениям над Природой, тогда лишь только начинавшей ассимилировать архетип человека. Попытки продолжались вплоть до XVII в., когда Иоганн Кеплер распознал в Троице структуру, лежащую в основе вселенной, — другими словами, когда он ассимилировал данный архетип в астрономическую картину мира.[633]