Такео Дой. Амэ[61] и любовь в переносе

Такео Дой. Амэ[61] и любовь в переносе

Так как в данной статье предпринимается попытка обсуждения работы Фрейда "Заметки о любви в переносе" с точки зрения амэ, мне вначале придется объяснить, что такое амэ[62] Итак, амэ — японское слово, обозначающее "потакающую зависимость", оно описывает, главным образом, что испытывает младенец, когда ищет свою мать. Интересно, что этот термин также может применяться по отношению к взрослому, когда тот, предположительно, питает сходное чувство эмоциональной близости к другому человеку. Другими словами, что касается амэ, существует континуум между детьми и взрослыми. В случае взрослого можно, по размышлении, признавать или не признавать амэ индивида в зависимости от обстоятельств.

В этой связи важно помнить, что само чувство амэ является невербальным. Оно может выражаться лишь невербально и должно признаваться как таковое. Поэтому это не ясно выражаемая, а, скорее, молчаливая эмоция. (Возможно, поэтому многие языки обходятся без слова, подобного амэ.) Однако во фрустрированных состояниях оно может превращаться в желание, вступая таким образом в формирование многих эмоций, таких как любовь, зависть, ревность, негодование или ненависть. Я не хочу, чтобы создавалось впечатление, будто это понятие общеизвестно среди японцев, для которых амэ — хорошо знакомое слово. Но многие внимательные японцы находят, что достаточно легко осознать действия амэ в различных эмоциях. Кроме того, я считаю, что там, где такая концепция отсутствует, тем не менее, приходится интуитивно придумывать нечто схожее для того, чтобы понять, как работает разум.

Фрейд начинает свою работу "Заметки о любви в переносе" с напоминания, что единственные реально серьезные затруднения в проведении анализа лежат в управлении переносом. В качестве типического примера он цитирует случай женщины, которая влюбляется в своего аналитика. Что следует аналитику делать в такой ситуации? Не может быть и речи о том, чтобы ответить взаимностью на ее любовь, так как это будет означать отказ от той самой цели, ради достижения которой встретились два этих человека. Но если женщина настаивает на своем требовании любви? Упрекать ее за ее страсть, предупреждает Фрейд, — это не решение. Следует ли тогда аналитику пойти на компромисс, по крайней мере, возвращая ее нежные чувства без дальнейшей вовлеченности? Фрейд также не одобряет такое поведение, говоря, что это противоречит духу психоанализа, который основывается на любви к правде. Кроме того, нет никакой гарантии, что аналитик сможет остановиться на нежных чувствах. Фрейд также обращает наше внимание на то, что через эротический перенос проявляется сопротивление лечению. Он заключает следующими словами:

"Уступка любовным требованиям пациентки, таким образом, так же опасна для анализа, как и подавление их. Путь аналитика иной, такой, которому нет примера в реальной жизни. Нужно не уклоняться от любовного переноса, не отпугивать его и не ставить пациентке препятствий в этом отношении; точно так же нужно стойко воздерживаться от всяких ответных проявлений на него. Нужно крепко держаться любовного переноса, но относиться к нему как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении, которое должно быть сведено к первоначальным своим источникам и которое должно помочь раскрыть сознанию больной самое сокровенное из ее любовной жизни" (166).

Читая этот отрывок, можно думать, что он содержит окончательное слово Фрейда на эту тему. Но это не так; он продолжает свои рассуждения. Некоторое время он, казалось, был занят доказыванием того, как явная любовь пациентки не может быть подлинной, потому что служит в качестве сопротивления, а также состоит из повторений более ранних реакций, включая инфантильные. Затем, внезапно, как мне представляется, он аннулирует данную аргументацию, говоря, что это не вся правда. Конечно, сопротивление использует любовь пациентки, но оно не порождает, в конечном счете, такую любовь. Фрейд спрашивает, существует ли какая-либо любовь, заслуживающая такого названия, которая не обладает инфантильным прототипом. Поэтому он утверждает, что мы не вправе подвергать сомнению подлинность любви в переносе, хотя она может быть менее свободна, чем любовь при обычных обстоятельствах. Установив, таким образом, подлинность любви в переносе, Фрейд возвращается к тому факту, что тем не менее она вызывается аналитической ситуацией. Тогда очевидно, что у аналитика более нет какого-либо дополнительного оправдания воспользоваться таким состоянием пациентки, чем в любых других медицинских ситуациях. Кроме того, в самой природе болезни, по поводу которой пациентка ищет аналитической помощи, столь обнажается ее уязвимость в сфере любви. Поэтому в интересах аналитика помочь ей преодолеть кризис в ее жизни. С таким замечанием Фрейд завершает данную работу.

Я надеюсь, что не преуменьшил сложность данной темы. Во всяком случае, всегда, когда я читаю эту статью, мастерское изложение Фрейда производит на меня большое впечатление. Открывающее статью утверждение Фрейда состоит в том, что "единственные и серьезные трудности" в проведении психоаналитической терапии "вытекают из необходимости овладеть переносом" (159). Но показывает ли он нам затем в данной статье какой-нибудь безопасный путь овладения переносом? Нет; если он что-то и делает, так это подтверждает сложности. Конечно, время от времени он действует просветительским или даже вдохновляющим образом. Я не знаю, стал бы он возражать против использования мною слова вдохновляющий. Возможно, нет, хотя Фрейд определенно возражал бы против слова влияющий, потому что ему очень хорошо известно, что он рассуждает по поводу границ моральной сферы, но он не хотел, чтобы было известно, что он учит морали. Однако в одном пункте, ближе к концу работы, он действительно высказывает следующую рекомендацию: "Для врача соединяются этические и технические мотивы, чтобы удержать его от ответной любви" (169; курсив мой). Также несколько ранее, в середине данной работы, выступая в защиту воздержания по отношению к пациентке, потому что "необходимо сохранить у больного потребность и тоску как силы, побуждающие к работе и изменению" (165); мы не можем не усмотреть в этой рекомендации двойной смысл, который также адресует данное сообщение психоаналитику. В действительности, позднее он добавляет следующее откровенное утверждение: "Чем больше производишь впечатления, что сам далек от всякого искушения, тем скорее удается извлечь из этого положения все его аналитическое содержание" (166). Несомненно, тот пункт, который продолжает разрабатывать Фрейд, очень важен, и я надеюсь, что мои комментарии с точки зрения амэ не будут минимизировать эти трудности.

Есть три момента, которые я хотел бы здесь обсудить. Первый — это феноменология любви в переносе, "случай, когда пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная" (159). Хотел бы я знать, полностью ли Фрейд осознавал, что такое одностороннее признание в любви со стороны пациентки будет, более вероятно, обуславливаться базисным правилом психоанализа, которое ставит условием, что пациенту безоговорочно следует говорить все, что приходит ему в голову. Действительно, позднее Фрейд говорит, что данное признание "вызвано аналитическим положением" (168), но действительно ли он считал, что оно было спровоцировано серьезной причиной? Ибо очевидно, что аналитическая ситуация благоприятствует искренней, как у ребенка, ментальное. Тогда не будет ли любовь в переносе приближаться к случаю маленького ребенка, говорящего "я люблю тебя" снова и снова своей матери? В этом отношении может быть интересно, что японские дети не говорят "я люблю тебя" своим матерям, не только потому, что этому выражению нет эквивалента в японском языке, но скорее, по-моему, потому, что им известно, как общаются друг с другом на невербальном амэ. Идя вдоль этой линии мысли, можно сказать, поэтому, что выражение "я люблю тебя" детей в западных обществах действительно означает амэ. Нельзя ли тогда путем экстраполяции предположить, что за любовью в переносе взрослых людей в западных обществах также скрывается психология амэ? Я полагаю, что это вполне вероятное предположение.

Это рассуждение подводит меня к следующему пункту, вопросу о том, как справляются с любовью в переносе. Я полагаю, точку зрения Фрейда по этому вопросу в общем можно выразить следующим образом: на любовь пациентки не следует отвечать взаимностью, однако ее чувства заслуживают уважения, так как подлинность ее любви не подлежит сомнению. Предположим, что, как я говорил выше, сутью любви в переносе является амэ. Изменит ли это предписание Фрейда относительно овладения переносом? Я так не считаю. Однако я могу сказать, что понимание любви в переносе или выражения амэ, вероятно, сделает ее менее искушающей или менее угрожающей для аналитика. А как насчет пациентки? Я говорю, что это можно сделать, и, на самом деле, это следует делать. Но трудность заключается в том, что такое понимание не может быть передано пациентке в форме интерпретации. Ибо если дается интерпретация, использующая слово амэ, она будет звучать ужасно снисходительно или даже укоризненно, потому что, как я сказал в начале этой статьи, амэ должно сознаваться лишь невербально. Все же возможно, что сама пациентка дойдет до такой интерпретации, если японский — ее родной язык, ибо лишь амэ побудила ее вести себя подобным образом. Или она может сказать по сути то же самое без использования слова амэ. Во всяком случае здесь аналитик не может с ней не согласиться, что, несомненно, укрепит ее в ее новом инсайте. Но что будет, если понятие амэ неизвестно ни аналитику, ни пациентке, как в клинических ситуациях на западе. Я полагаю, что все равно, нечто, вполне подобное инсай-ту в глубь амэ со стороны пациентки и его признание со стороны аналитика, будут иметь место в успешном анализе. Чтобы это доказать, позвольте мне процитировать определенные клинические литературные наброски из недавних работ американского аналитика, д-ра Эвелин Альбрехт Швабер. Цитируемый ниже абзац взят из одной из ее последних работ (1990).

"Пациент говорил на одной сессии без большого аффективного окраса о различных вещах — некоторые воспоминания о своей матери, причиняющей ему лишения, но соблазнительной. Я хранила молчание; он продолжал. Затем он сказал, с резко аффективной непосредственностью: "У меня такое чувство, я хочу, чтобы вы меня обняли". "Прямо сейчас?" — спросила я. "Да". Думая о том, что он ранее говорил о своей матери, я затем спросила: "Она когда-либо вас обнимала?" "Не совсем," — ответил он, и рассказал мучительно, как, когда он был маленьким, он имел обыкновение забираться к ней в постель и просто наблюдал, как она дышала во сне; иногда он обнимал ее своей рукой... "Что побудило вас почувствовать это сейчас, по отношению ко мне?" — поинтересовалась я. — "Пустота", — ответил он, но без уточнения, и его ассоциации снова вернулись к матери и к его подруге. На следующей сессии он говорил об интенсивном страстном желании, которое он ощущал вчера, теплой встречи от его подруги — болезненном сильном желании физического контакта; он даже ощущал это при встрече с женщинами-сотрудницами, желая просто крепко их обнять. Он говорил о том, как ужасно он был оскорблен очевидными отпорами своей подруги; когда он возвратился домой, она казалась уставшей и чем-то озабоченной, тогда как он хотел более любящего отклика. Я спросила, что могло произойти, что усилило это чувство обиды — возможно, во время сессии? Он ответил: "Что-то обеспокоило меня здесь; когда я сказал, что хотел, чтобы вы меня обняли, вы стали похожи на мою мать. Я чувствовал, что вам было не по себе. Было полезно говорить о моей матери, как я это делал, но вы стали совсем как она. Вы часто указывали на то, как я это делаю; теперь вы поступили таким образом." "О, — сказала я, — итак, вы покинули сессию, все еще ища благосклонности — и не нашли ее". Он согласился" (235).

Для меня совершенно ясно, что любовь в переносе этого пациента, хотя она обладала сильным эротическим компонентом, в действительности была манифестацией амэ. Д-р Швабер имплицитно это понимала, когда сказала в конце: "Итак, вы покинули сессию, все еще ища благосклонности — и не нашли ее". Заключительное предложение этого абзаца — "Он согласился" — очень важно в этой связи. Оно означает, что пациент понимал, что аналитик понимает, что он в действительности хотел сказать. И что само по себе было достаточно хороню, потому что то, чего он в самом деле желал, была не благосклонность сама по себе, а желание быть понятым в глубине его разума.

В данной работе также сообщается о другом случае, женщины-пациентки, которая почти пришла к артикуляции своего желания амэ. В переносе она снова и снова сердилась на что-то, что сказала или не сказала д-р Швабер. Д-р Швабер пыталась обнаружить смысл ее переживания после каждого такого инцидента, но это не приносило никакой пользы, так как не мешало пациентке устраивать новые сердитые сцены. Однажды д-ру Швабер пришла в голову мысль, и я приведу описывающий ее отрывок.

"Затем я осознала, что имелся элемент, к которому я ранее не обращалась. Пациентка имела обыкновение рассказывать о переживании, которое у нее было, без какого-либо ясного мне намека, что она ищет особого отклика, и впоследствии испытывала ко мне ярость, когда я не могла объяснить ту озабоченность, которую она лишь затем делала ясно выраженной. Я поделилась моим наблюдением такой последовательности событий с ней, спрашивая ее, почему она делала свои чувства более ясными мне лишь впоследствии. И она ответила: "Я хотела, чтобы вы поняли меня без того, чтобы мне пришлось это расшифровать. Если вы действительно заботитесь обо мне, вы будете знать; если мне проходиться просить, это похоже на просьбу о милостыне. Даже если вы затем понимаете, это не одно и то же" (234).

После этого отрывка д-р Швабер замечает, что после того, как она получила признание пациентки относительно до этого скрытого желания, пациентка добилась значительного прогресса, более не разыгрывая никаких сердитых сцен. Я уверен, что смогу привести большее количество примеров от других аналитиков, но считаю, что два этих примера достаточно иллюстративны, поэтому позвольте мне продолжить обсуждение последнего момента. Он касается замечания Фрейда в ранее процитированном отрывке. После своего утверждения, что страстное желание любви пациентки не следует ни удовлетворять, ни подавлять и что тот курс, которым должен следовать аналитик, совершенно другой, он добавляет: "Путь аналитика иной, такой, которому нет примера в реальной жизни" (166). Если в данном высказывании он просто имел в виду, что никто никогда не пытался делать то, что делал он при обращении с любовью в переносе, тогда у меня нет возражений. Но если он буквально имел в виду, что в реальной жизни не существовало никакой модели, которая соответствовала рекомендуемому им курсу, то я вынужден буду не согласиться. Я считаю, что причина моего несогласия должна быть очевидна, потому что я почти (но не полностью) приравнял любовь в переносе к амэ. Молчаливое признание или отрицание амэ часто происходит в реальной жизни, не только при воспитании детей, но также во взрослой жизни. В действительности, я должен сказать, что амэ — важный ингредиент в любых межличностных взаимоотношениях. Таким образом, я не могу не задаться вопросом, не может ли недоступность для Фрейда понятия амэ или чего-либо схожего с ней, по крайней мере во время написания обсуждаемой нами статьи, частично быть причиной того, что он не смог привести какой-либо модели реальной жизни для рекомендованного хода лечения.

В заключение хочу предупредить. Даже если аргументация данной статьи окажется обоснованной, не следует перепрыгивать к легкой интерпретации в терминах амэ. Амэ не является чем-то открытым для каждого. Приходится глубоко копать для обнаружения ее заново в каждом случае. Поэтому трудности в овладении переносом, как они виделись Фрейду, еще долгое время будут ставить нас в тупик, хотим мы этого или нет.

Литература:

Doi, Т. 1964. Psychoanalytic therapy and "Western man": A Japanese view. International Journal of Social Psychiatry 1:13-18.

- 1973. The ana thorny of dependence. Tokyo: Kodansha International.

- 1989. The cjncept of amae and its psychoanalytic implications. Int. Rev. Psychoanal. 16:349-54.

- 1992. On the consept of amae. Infant Mental Health Journal 13:7-11.

Johnson, F.A. 1992. Dependency and Japanese socialization: Psychoanalytic and anthropological investigations into amae. New York: New York University Press.

Schwaber, E.A. 1990. Interpretation and the therapeutic action of psychoanalysis. Int. J. Psycho-Anal. 71:229-40.

Wisdom, J.O. 1987a. The concept of amae. Int. Rev. Psychoanal. 14:263-64.

- 1987b. Book review: The anatomy of self. Int. Rev. Psychoanal. 14:278-79.