ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ЭТЕЛЬ СПЕКТОР ПЕРСОН

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ЭТЕЛЬ СПЕКТОР ПЕРСОН

В настоящее время при столь хорошей организации психоанализа и столь широко распространенном знании (и фольклоре) о нем многие полагают, что пациенты "обязаны" влюбляться в своих аналитиков. Но хотя пациенты достаточно часто влюбляются в лечащих врачей, причины, по которым они это делают, отнюдь не очевидны.

Фрейд был первым ученым, описавшим любовь в переносе, ее предтечей в ходе нашего развития и ее значение в психоаналитическом процессе и выявившим связь между любовью в переносе и любовью в реальной жизни. Но понимание эротического переноса в полной мере не пришло даже к Фрейду. Первый рассказ о любви в переносе, привлекший его внимание, относился к терапии, проводимой его учителем и коллегой Йозефом Брейером с Анной О., и был услышан им от самого Брейера. Хотя их беседы об Анне О. велись в 1882 году, Фрейд лишь постепенно осознал всю их значимость и изложил свои взгляды в статье 1915 года "Заметки о любви в переносе". "Лечение разговором" — ранний предтеча психоанализа — развилось более или менее случайно в ходе терапии Анны О., женщины со многими истерическими симптомами, положив начало разновидности процесса свободных ассоциаций, в ходе которого ее разговор о первопричинах каждого симптома магическим образом вызывал его исчезновение. Она называла данный процесс прочисткой труб. Драматические события, сопутствовавшие завершению ее терапии, были таковы, что любопытным образом привели к концептуализации переноса, в особенности эротического, и к осознанию его опасностей как для пациентки, так и для врача.

Согласно одной версии, именно Брейер прекратил данное лечение, согласно другой — пациентка (см. Саллоуэй, 1979, относительно альтернативных точек зрения). Широко известно утверждение, что Брейер, которого все более занимало лечение Анны О., не обращал внимания на жену и поэтому возбудил ее ревность. Слишком поздно осознав испытываемый женой дискомфорт, Брейер резко прекратил лечение Анны О. Вскоре после этого его пригласили к Анне и он увидел свою пациентку в разгар истерики по поводу мнимого рождения ребенка. Брейер успокоил ее, а на следующий день уехал с женой проводить второй медовый месяц. Фрейд подробно изложил эту историю в письме к своей жене Марте. Согласно Джонсу (1953, 225), Марта отождествила себя с женой Брейера и выразила надежду, что с ней такого никогда не случится, Фрейд же, в свою очередь, упрекнул ее за безосновательное предположение, что другие женщины могут влюбиться в ее мужа, "ибо для этого надо быть Брейером". Другими словами, Фрейд отверг возможность того, что одна и пациенток сможет в него влюбиться, тогда как Марта, по-видимому, интуитивно чувствовала универсальную природу данного явления. Лишь позднее Фрейд пришел к пониманию реакции Анны О. на своего врача скорее как правила, чем исключения. По второй версии, сама пациентка настояла на прекращении лечения. Но обе версии согласны в решающем факте, что окончание лечения, чем бы оно ни было вызвано, имело своим результатом ложную беременность пациентки с двусмысленным заявлением с ее стороны: "Вот ребенок, которого я ожидаю от д-ра Б." (Саллоуэй, 77).

Тем не менее ни Брейеру, ни Фрейду в то время ложная беременность не казалась характерной особенностью данного случая. Саллоуэй сообщает, что в 1932 году Фрейд писал Стефану Цвейгу, что забыл все, связанное с ложной беременностью Анны О., и вспомнил об этом лишь несколько десятилетий спустя, когда работал над книгой "Об истории психоаналитического движения" (Саллоуэй, 1979, 80). Томас Сас (1963) обращает внимание на то стесненное положение, в котором может оказаться врач в связи с возникновением любви в переносе, и считает логичным то, что описания любви в переносе первоначально делались кем-то другим, а не объектом этой любви. Однако поскольку врач Фрейд был приятелем Брейера и должен был помочь тому обрести душевное равновесие, он чересчур близко столкнулся с ситуацией любви в переносе, что предопределило его ошибочное суждение о специфическом содержании окончания лечения Анны О. Фрейду потребовалось некоторое время, чтобы по-настоящему понять то, что Марта интуитивно почувствовала сразу же: сама ситуация лечения может способствовать появлению эротических чувств у пациентки и, как оказалось, также и у врача. Проникнуть в сущность феномена любви в переносе Фрейду помогли рассказы об эротических чувствах, возникающих в ситуации лечения, и о связанных с этим проблемах, услышанные им от нескольких аналитиков, а также от их пациенток, включая по крайней мере одно или два сообщения о завязавшемся романе пациентки с врачом, и осознание им собственных эротических чувств к пациентке (случаи, документально засвидетельствованные несколькими нашими сотрудниками). Лишь поняв в дальнейшем сущность феномена любви в переносе, Фрейд смог заново интерпретировать случай Анны О. То, что он так медленно осознавал обширные потенциальные возможности для любви в переносе, в некоторой мере свидетельствует о той мощи и угрозе, которую она представляла в то время и представляет в наши дни.

К 1915 году, когда окончательно сформировавшиеся взгляды Фрейда на данный феномен были отражены в "Заметках о любви в переносе", последней из шести кратких работ по технике, опубликованных им между 1911 и 1915 годами, он сформулировал теорию о переносе и о взаимосвязи между эротическим переносом и состоянием "влюбленности". Утверждая, что эти замечания адресованы начинающим аналитикам, Фрейд выбрал в качестве примера серьезной помехи в умении справляться с переносом конкретную ситуацию, когда пациентка заявляет, что влюбилась в мужчину-аналитика. Фрейд кратко излагает три возможных исхода такой ситуации: постоянное законное соединение обоих, прерывание лечения или незаконная любовная связь. Однако, как указывает Фрейд, имеется еще одна возможность — специфически психоаналитическая. Аналитик должен сознавать, что сама аналитическая ситуация, а не его персона, стимулировала влюбленность в него пациентки, то есть что любовь в переносе является по существу безличной. Аналитик должен настойчиво убеждать пациентку, что переживание ею влюбленности в него — "неизбежность", которая должна быть проанализирована, в противном случае лечение придется прервать.

Любовь в переносе возникает у пациентки как сопротивление при болезненном возвращении вытесненного воспоминания. В 1915 году Фрейд считал, что эротический перенос служит главным образом помехой терапии, и советовал врачу показывать пациентке, что она влюбилась в него лишь ради того, чтобы избежать болезненных воспоминаний, которые ей предстоят. Фрейд предостерегал врача, подчеркивая не только "повсеместно принятые нормы морали", но также, что более важно с его точки зрения, то, что воздержание со стороны аналитика проистекает из приверженности "правде". Страстное желание любви пациентки не должно ни подавляться, ни удовлетворяться. Скорее аналитик должен относиться к любви в переносе "как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении, которое должно быть сведено к первоначальным своим источникам и которое должно помочь раскрыть сознанию больной самое сокровенное из ее любовной жизни".

Фрейд хорошо понимал, что перенос видится по-разному пациенткой и врачом. То, что аналитик называет переносом, часто переживается пациенткой как подлинное чувство любви. Фрейд боролся с представлением об отсутствии неразрывной связи между любовью в переносе и подлинной любовью. Наблюдения во врачебном кабинете позволили ему понять, что объектами как переносной, так и романтической любви являются воссозданные первоначальные объекты детства. Согласно Фрейду, всякая любовь — это новое издание, воспроизведение инфантильных реакций, но любовь в переносе, утверждал он, по не совсем ясным причинам направлялась смирительной рубашкой навязчивого повторения даже в большей степени, чем романтическая любовь.

Проникновение Фрейда в сущность частичного наложения между любовью в переносе и подлинной любовью было важно для понимания любви, но оно также породило дополнительный вопрос, хотя и не имеющий к любви прямого отношения, — о природе реальности. Первая ссылка на реальность в данной работе представляется несколько не относящейся к делу: она связана с тем, что желание Фрейда представлять точные данные о пациенте "сталкивается... с долгом врачебной тайны... [но] поскольку литература по психоанализу имеет отношение и к реальной жизни, здесь возникает неразрешимое противоречие" (159). Я выбрала данный комментарий, который, казалось бы, не относится к теме обсуждения, а открывает более общую проблему перекрывающихся, противоречивых или отличающихся реальностей, что делает оценку или определение единичной реальности трудной, если не невыполнимой задачей. Например, Фрейд поднимает вопрос о "реальной" природе любви в переносе: "Как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью" (162). Дав совет врачу объяснять пациентке, что любовь в переносе — лишь трансферентный феномен, он возвращается к вопросу о ее истинности и реальности, рассуждая о том, "действительно ли нельзя считать реальной влюбленность, проявляющуюся во время аналитического лечения? Я полагаю, что мы сказали пациентке правду, но не всю, не думая о последствиях" (168). В этом очень тонком и глубоком наблюдении Фрейд поднимает вопрос о природе реальности, вопрос о том, что иллюзорно, а что реально и в чем состоит отличие. Данная тема находит отражение в комментариях различных авторов этого тома. После первого описания Фрейдом любви в переносе психоаналитический взгляд на перенос с течением лет постепенно расширялся. Развитие переноса и его анализ не только не рассматриваются как помеха, но в настоящее время оцениваются как сердцевина психоаналитического процесса. По-видимому, анализ переноса заменил анализ сновидений в качестве "царского пути" к бессознательному. Тем не менее, несмотря на ее несовершенства, статья Фрейда не только описывает и интерпретирует некоторые сохраняющие свое значение истины внутри психоаналитической ситуации, но и открывает много тем, релевантных современным теоретическим вопросам и техническим проблемам, и поэтому является отправным пунктом, с которого исследуется проблема переноса и постфрейдовских вкладов в исследование контрпереноса: в ней обсуждается особая психология женщин, проявляющих крайние формы любви в переносе, затрагиваются серии технических правил, часть которых выдержала испытание временем, тогда как другие были изменены, и она является одним из первых вкладов в психологию любви. В работе имплицитно содержится предположение о половом отличии (или о том, что понимается под половым отличием), поскольку в ней описываются исключительно ситуации, в которых пациентки влюбляются в мужчин-аналитиков. Косвенным образом данная статья предвосхищает дискуссию о роли пола в психоаналитической ситуации. И наконец, в ней любовь к правде явно кладется в основу психоаналитического лечения, хотя в то же самое время поднимаются вопросы о природе виртуальности (что в наше время можно называть виртуальной реальностью) по сравнению с объективной реальностью[1].

Обсуждение авторами этого многообразия тем в полной мере оправдало надежды редакторов. Они не только представили различные теоретические перспективы, но также выбрали различные темы обсуждения, варьирующие от контрпереноса до эволюционной перспективы, от парадигмы изменений внутри границ работы Фрейда до природы романтической любви. Каждый из авторов выбирает свою стратегию в подходе к эссе Фрейда: например, приводя стоявшие в то время клинические вопросы, которые побуждали Фрейда провести это исследование, рассматривая те вопросы, которые ранее либо не ставились, либо на них не было получено ответа, или помещая тему любви в переносе и переноса и контрпереноса в целом в контекст современных психоаналитических теорий.

Фридрих-Вильгельм Эйхофф замечает, что статья Фрейда о любви в переносе, хотя она и кратка по объему, "занимает выдающееся место в полемике относительно лечебной значимости интерпретации психических конфликтов в противовес прямому эмоциональному переживанию". Со свойственной ученому изобретательностью Эйхофф рассматривает работу Фрейда о любви в переносе в контексте изменяющихся взглядов Фрейда на перенос И любовь в переносе, упоминая, в частности, случай Анны О., переписку Фрейда, работу "Бред и сны в "Градиве" В.Иенсена", случай Доры и работу "Воспоминание, повторение и проработка". Он обращает внимание на малоизвестную поэму Гейне "Бродячие крысы" как на возможный источник замечания Фрейда о том, что тем женщинам, которые проявляют чрезмерную любовь в переносе, доступны лишь "логика супа и аргументы жаркого".

В истинно научном и в то же время совершенно очаровательном приложении Эйхофф цитирует важные случаи осуществленных или близких к осуществлению любовных связей пациентки с врачом, известных Фрейду (приводя не только хорошо известный случай Юнга и Сабины Шпильрейн, но также недавно описанное лечение Ференци — женщины, позднее ставшей его падчерицей), которые сделали необходимым, если не сказать неотложным делом написание работы о любви в переносе. Он дает четкое описание главных принципов, на которых строится работа Фрейда: нейтральность и воздержание, различия между толкованием и удовлетворением и успокоением, приверженность Фрейда правде и различие между любовным переносом и любовью в переносе (о чем некоторые аналитики говорят, как о различии между эротизированным переносом и эротическим переносом).

Возможно, наиболее интересным вкладом Эйхоффа является его тонкий анализ описания Фрейдом переноса как "промежуточной области между болезнью и реальной жизнью, через которую осуществляется переход от одного к другому" ("Воспоминание, повторение и проработка"). Он прослеживает влияние и эволюцию этой концепции в работе Лёвальда (промежуточная область как "иллюзия, игра, чье специфическое воздействие зависит от одновременного переживания ее как реальности и творения воображения"), Винникотта ("третья сфера, сфера игры, которая охватывает творческую жизнь и весь человеческий культурный опыт"), историка искусства Эрнста Гомбрича ("промежуточная область между правдой и обманом..., в которой мы осознанно и по собственной воле подчиняемся иллюзии") и Кохута ("аналитическая ситуация не является реальной в обычном смысле этого слова... [но] обладает специфической реальностью, которая до определенной степени напоминает реальность артистического переживания"). Эти соображения приводят Эйхоффа к краткой парафразе[2] совета Фрейда аналитикам: "Решение аналитика не отвечать на предлагаемую любовь основывается на соображениях аналитической техники — а именно, необходимости относиться к ситуации как к "чему-то нереальному", понимать и истолковывать перенос в его сущности".

Роберт Валлерштейн с его моделью прозрачности рассматривает как работу о любви в переносе, так и более раннюю статью Фрейда " Движущие силы переноса" (1912), чтобы показать, что у Фрейда было два до некоторой степени противоречивых отношения к переносу. С одной стороны, он, по-видимому, предполагал, что крайне сильные реакции переноса являлись артефактом ситуации психоаналитического лечения, с другой стороны, считал перенос повсеместным, окрашивающим всякое поведение и взаимоотношения в повседневной жизни людей. Валлерштейн полагает, что этот дихотомический взгляд соответствовал склонности Фрейда к дуализмам, которые соседствовали с более утонченным восприятием континуума между нормальным и аномальным поведением, а иногда уступали ему место. (Склонность Фрейда к делению на две части очевидна в его различении между негативным переносом и эротическим переносом, с одной стороны, и "не вызывающим возражений" позитивным переносом, с другой, — дихотомии, которая оказалась непрочной и со временем распалась.) Современная концепция переноса стала значительно более утонченной, так что анализ так называемого не вызывающего возражений позитивного переноса считается неотъемлемой частью анализа, в такой же мере способствующей обнаружению лежащих в основе поведения движущих сил, как и анализ любой другой формы переноса.

Тем не менее, Валлерштейн признает наличие прочных и важных инсайтов в работе о любви в переносе: 1) осознание Фрейдом частой встречаемости эротических чувств, пробужденных обстановкой лечения, и тех технических и моральных опасностей, к которым они приводят; 2) выделение им небольшой группы пациенток, для которых эротическая любовь усиливается как сопротивление и неспособна прекращаться; 3) разработка им технических предписаний по обращению с такими переносами — "правило воздержания" и нейтральности со стороны аналитика. Валлерштейн отмечает, что все эти проникновения в сущность любви в переносе были сделаны в контексте топографической теории. Последующее развитие структурной теории дало возможность более комплексного понимания этих феноменов и соответственно усовершенствования технических предписаний. Например, нейтральность, которая в топографической теории рассматривалась как по существу синонимичная воздержанию, теперь соответствует императиву, чтобы аналитик оставался равноотстоящим от манифестаций эго, ид и суперэго пациента(ки), в то время как воздержание сохраняет свой смысл отказа удовлетворять либидинозные и агрессивные влечения пациента(ки). Особенно полезен обзор Валлерштейном тех путей, которыми, по мнению различных теоретиков, достигается предрасположенность к развитию чрезмерных эротических переносов (теперь называемых эротизированными переносами) и тех причин, по которым они могут оказаться неподдающимися воздействию. Среди других формулировок он рассматривает выявление Раппапортом "интенсивности голода доэдиповой и зависимой привязанности у этих пациенток".

Рой Шафер, отмечая широту охвата работы Фрейда, несмотря на ее краткость, рассматривает ее с пяти направлений, соответствующих основным ее положениям, и в то же самое время отмечает "присущие ей ограничения и спорные моменты". Сила Фрейда, считает он, заключается в присущем ему даре "разрушения общепринятых границ" мышления путем подчеркивания "степени отличия", а не различий в природе вещей. В рецензируемом эссе Шафер отмечает, что в узком смысле Фрейд показывает непрерывность между любовью в переносе и подлинной любовью, а в более широком — непрерывность между аналитическими взаимодействиями и связями в реальной жизни. Однако признание Фрейдом непрерывности между любовью в переносе и "обычной" любовью не привело его к разработке современных формулировок (таких, как у Лёвальда), которые открывают возможность новых форм восприятия себя и других и поэтому "новой" любви в защитных рамках анализа. Очевидно, Фрейд не смог довести свои прозрения до логического завершения потому, что еще не была развита эго-психология — подход, дающий возможность сохранять концепции детерминизма и непрерывности и все же оставлять в теории место для нового и автономного.

Второй аспект, к которому обращается Шафер, — это умение справляться с эротическим переносом. Эротический перенос заменяет воспоминание действием, но в то же самое время является окном в бессознательное. Здесь также понимание Фрейда было ограничено, так как он все еще основывался на топографической теории. Поэтому он уделял чрезмерное внимание тому, чтобы сделать бессознательное осознаваемым, считая это единственным целительным фактором.

Размышляя о том, почему Фрейд интересовался любовью в переносе прежде всего как сопротивлением, а не формой коммуникации, Шафер обращается к третьему направлению — контрпереносу. Он полагает, что хотя глубинные постижения Фрейда сокрушали основы, тем не менее они оставались рудиментарными в том отношении, что Фрейд писал до того, как была понята полезность контрпереноса для интерпретативной работы. Шафер остроумно предполагает, что у Фрейда был контрперенос к контрпереносу, выраженный его верой в возможность реагирования аналитика тотально рациональным образом — разновидность мифического контроля и господства.

Часть контрпереноса Фрейда была авторитарной еще и в другом смысле. Рассматривая четвертое направление, Шафер высказывает мнение, что Фрейд придерживался патриархального предубеждения, отдавая мужчинам главенствующую роль, и это помешало ему дать сбалансированный охват других форм любви в переносе (различные родовые перестановки).

Наконец, пятое направление представляет собственный постоянный интерес Шафера, он рассматривает эссе Фрейда с точки зрения "позитивизма, перспективизма и авторского комментария". Здесь он конструирует предположительные главные отличия между кляйнианской и фрейдовской интерпретациями любви в переносе, противопоставляя их друг другу для того, чтобы высказать мнение, что герменевтический взгляд "обеспечивает знание, которое недоступно при традиционном позитивистском подходе". Наряду с понятиями материальной и психической реальности Шафер вводит понятие повествовательного предпочтения.

Макс Хернандез предпочел сосредоточить внимание на том, что в работе Фрейда говорится о любви в переносе, женской сексуальности и общепринятой морали. Фрейд разъясняет, что "любовь, подобно любому другому в психической реальности, подвержена навязчивому повторению". Хернандез полагает, что знание психической природы любви помогает защищаться от тенденции к контрпереносу. Он обращает внимание на парадокс, что в то время как в реальной жизни неврозы препятствуют способности к любви, в ситуации лечения именно любовь препятствует способности к инсайту. Когда возникает любовь в переносе, вмешивается страсть. И еще один парадокс: любовь — и мотор аналитического исцеления, и главное препятствие к нему.

Хернандез также рассматривает ситуацию, в которой любовь в переносе предстает "куском реальности, посягающим на иллюзорное состояние данного процесса". Субъект, испытывающий любовь в переносе, претерпевает некое изменение, "субъект анализа, который говорит, и тот субъект, о котором "она" говорит, по-видимому, становятся одним и тем же". Хернандез умело описывает это, как ситуацию, в которой аналитическое пространство уменьшается. Но он не рассматривает эту проблему как такую, в которой возникает новая реальность. Вместо этого он видит, что другой субъект занимает центр сцены, а именно, аналитик, которому пациентка адресует свои желания. Для Хернандеза эта головоломка, когда перенос рассматривается как одновременно иллюзорный и реальный, означает, что аналитик должен проводить анализ вдоль среднего курса: "между сциллой отстраненного искусства толкования (герменевтики) и харибдой аналитического "реализма". "На этом пути воссоздается промежуточная область между болезнью и реальной жизнью, о которой Фрейд говорил в статье "Воспоминание, повторение и проработка". Когда это успешно осуществляется, аналитик восстанавливает для пациентки пространство между ее эго и ее рассуждением. Что касается родового паттерна Фрейда — мужчина-аналитик, женщина-пациентка, — Хернандез проницательно замечает, что эта парадигма содержит эхо первородного греха и искушения Адама Евой.

Бетти Джозеф, подтверждая важное значение зачатков прозрений Фрейда по поводу любви в переносе, предлагает два важных пути, по которым они должны быть расширены. Во-первых, она подчеркивает необходимость расти прения концепции любви в переносе до включения переноса объектных отношений в целом, привычных отношений и поведения, привносимых пациентом во взаимоотношения с аналитиком. В важном глубинном проникновении она настаивает, что "то, что привносится, это не просто фигуры из прошлого, из текущей истории жизни пациентки, но составные фигуры внутренней фантазии, которые выстраивались с самого раннего младенческого возраста, конструируясь из взаимодействий между реальными переживаниями и фантазиями и импульсами на них младенца" . Открываемая ею перспектива важна для противодействия любой длительной редукционистской позиции, что перенос — не более чем повторение более раннего отклика на реальную ситуацию. В своем втором важном положении Джозеф подчеркивает, что любовь в переносе не может быть понята на языке одного лишь либидо; мы также должны принимать во внимание деструктивное влечение. Но, как отмечает Джозеф, когда Фрейд писал о любви в переносе, оставалось еще пять лет до придания им определенной формы своему пониманию агрессии и деструктивности. Литературный набросок приводимого Джозеф случая — важный пример роли, играемой агрессией в переносе, воплощающем садомазохистскую любовь.

В своем вкладе Мертон Гилл расширяет диалог о переносе и любви в переносе еще другим образом. В работе Фрейда он усматривает диалектическое напряжение между двумя перспективами психологии одного человека и двух людей. Гилл пишет об этом так: "Если анализант рассматривается как закрытая система сил и контрсил, перспективой будет один человек. Если аналитическая ситуация рассматривается как взаимоотношения между двумя людьми, перспектива включает в себя двух людей, и аналитик является участником в этой ситуации". Хотя, как представляется Гиллу, Фрейд мечется между двумя этими точками зрения, стимулом для любви в переносе он в большей мере считает движущие силы пациента или аналитическую ситуацию, а не личность аналитика. Но Гилл не хочет выключать аналитика из данной ситуации. Он цитирует Рэкера относительно того, что аналитик, помещая соответствующую табличку на дверь, уже является соучастником того, что происходит в анализе. Гилл считает, что адекватная аналитическая установка постоянно должна принимать во внимание как перспективу одного человека, так и перспективу двух людей, с выходом на передний план в каждый конкретный момент одной из них.

Фидиас Цезио идет даже дальше Гилла, подразумевая причастность аналитика к возникновению любви в переносе пациента. Он полагает, что "прямое возникновение любви в переносе в достаточно хорошо проводимом анализе чрезвычайно редко", лично он лишь однажды столкнулся со случаем любви в переносе в самом начале своей работы. Он высказывает точку зрения, что в случае Анны О. быстро возник перенос, потому что врач (Брейер) был неспособен его анализировать — этому не приходится особо удивляться, так как аналитический метод еще не был развит. Некоторые аналитики могут полагать, что Цезио заходит слишком далеко, подразумевая причастность контрпереноса в каждом случае любви в переносе, так как многие аналитики, начиная с Фрейда, считают, что некоторые пациентки вследствие своей патологии почти неизбежно будут устанавливать эротизированный перенос, безотносительно к личности аналитика. Однако никого не может оставить равнодушной скрупулезность, с которой Цезио исследует, как бессознательное врача может приводить его к тайному сговору с пациенткой и таким образом вызывать полностью развившийся эротический перенос. Как об этом пишет Цезио, "те "духи мертвых", которых призывает аналитик, проявляются в эдиповой, инцестуозной, трагической, переносной любви, и, когда они неадекватно узнаны и интерпретированы, дело заканчивается крушением лечения". Когда аналитик неспособен обращать внимание на зарождающийся перенос и анализировать его, он в большой степени поступает так из-за собственной "страсти" — главным образом, вследствие "первичного, в виде влечения, аффекта, вызванного этой ситуацией".

Работа Цезио сильна показом "переносов", которые могут подготавливать сцену для "инцестного представления, в котором в аналитической ситуации разыгрывается эдипова трагедия, с насилием, которое характеризует инцест". Далее он доказывает, что следует отличать эдипову трагедию, которая является результатом осуществления любви в переносе, от эдипова комплекса. И анализ, и аналитик терпят крах в той мере, в какой то, что появляется в аналитической ситуации, становится реальностью, а не виртуальной реальностью.

Джордж Канестри рассматривает работу Фрейда о любви в переносе (которой, по его словами, автор законно гордился) в определенном контексте, соотнося ее с некоторыми местами из переписки Фрейда, где обнаруживается уникальное семантическое поле, внутри которого Фрейд рассматривал эротическую любовь. Согласно Канестри, Фрейд, очевидно, был вынужден использовать "всю гамму аналогий с огнем". Он отмечает, например, метафору, которую использует Фрейд для описания изменения в аналитической сцене: "словно пожар, вспыхнувший во время театрального представления". Канестри цитирует другую метафору, связанную с огнем, и говорит, что Фрейд, несомненно, осознавал свои семантические выборы, что видно из его письма к Юнгу. Таким образом, частично данная статья может быть прочитана как предупреждение аналитику контролировать свое искушение к контрпереносу. Метафора "пожара" имеет особый смысл, потому что пробуждает воображаемую/реальную дискриминанту, которая подразумевает концептуальные и технические отличия. Согласно Канестри, "пример огня... является частью семантического поля обозначения страстей".

В статье Канестри, охватывающей широкий круг вопросов, крайне важна недвусмысленная формулировка, что любовь в переносе, подобно переносу в целом, трактуется по-разному различными психоаналитическими школами. Но есть одна вещь, относительно которой все эти школы согласны — "все они считают теорию переноса точным и фундаментальным дискриминантом среди различных аналитических теорий". Канестри еще раз обоснованно предостерегает против того, чтобы рассматривать элемент теории вне контекста всей теории. Фрейд расширил всю свою теорию, когда ввел понятие агрессии наравне с понятием либидо. Те вопросы, которые могут быть различным образом концептуализированы в соответствии с теоретическими склонностями автора, включают в себя родовые вариации: вера в то, что "феномен влюбленности вызывается воздействием самой аналитической ситуации... или проистекает от внутреннего объектного мира пациентки и просто выдвигается на передний план в анализе"; роль нарциссизма в переносе; та степень, в которой перенос "реален", "иллюзорен", "воображаем" или "фиктивен"; является ли перенос лишь тенью прошлого опыта, или давними уловками и надувательствами любви, или столкновением между желаниями аналитика и пациентки, порождающим новую сущность; различные формулировки по поводу врачебного альянса и не вызывающего возражений позитивного переноса; различные концепции правды; функция фантазии и функция объекта фантазии; "страсти" и "сумасшествие" в анализе. Канестри затрагивает широкий круг проблем, а также многие теоретические позиции, включая позиции Кляйн, Лакана и Ференци.

В своей работе "Амэ и любовь в переносе" Такео Дой движется в ином направлении. Дой объясняет, что амэ, японское понятие, относится к разновидности "потакающей зависимости", подобной той, какую испытывает ребенок, когда ищет мать. Амэ не исчезает у взрослых, но остается интегральной частью различных эмоций. Хотя Дой признает, что описание Фрейдом любви в переносе точно, он полагает, что "сутью любви в переносе" может быть амэ и что понимание ее таким образом делает любовь в переносе менее соблазнительной для реагирования на нее эротическим образом. В очень тонком рассуждении о психоаналитических взаимообменах Дой высказывает мысль, что подлинность амэ может подтверждаться невербальным образом и что "в успешном анализе будет иметь место нечто, вполне подобное инсайту в глубь амэ со стороны пациентки, и его признание со стороны аналитика". Для наглядности он приводит несколько клинических литературных набросков, сделанных Эвелин Швабер, которые иллюстрируют чувствительность аналитика к амэ (хотя Швабер не мерила взаимообмены подобным образом). Дой высказывает интересное предположение будто то, что Фрейд не был знаком с этим понятием, являющимся важным ингредиентом в любых межличностных взаимоотношениях, может объяснить, почему он оказался не в состоянии принять какую-либо модель реальной жизни в качестве рекомендуемого направления действий для аналитика.

Дэниэль Стерн также обращает внимание на то, что может быть названо почвой для любви в переносе. Рассматривая этот феномен с точки зрения эволюционной перспективы, Стерн фокусирует внимание на различии между отыгрыванием и припоминанием в отношении как прошлого в противовес настоящему, так и любви в переносе в противовес обычной любви. Он отмечает важный момент, что для Фрейда инфантильная любовь была не просто моментом зарождения любви в переносе, но была с ней изоморфна. Стерн считает, что хотя Фрейд рассматривает другие клинические феномены (например, воспоминания) как коренящиеся в прошлом, он не считает вспоминаемый феномен точной копией ранее пережитого феномена. Текущая версия всегда некоторым образом реконструируется. Отыгрывание, с другой стороны, антитетично воспоминанию в том, что привносит прошлое в настоящее непосредственно копируя его: "Соответственно, отыгрывание не проходит через трансформирующий процесс серийных (ре)конструкций, как это неизбежно происходит с воспоминанием". Любовь в переносе несколько причудлива, потому что лежит на границе между припоминанием и отыгрыванием. Как отмечает Стерн, сам Фрейд никогда не конструировал эволюционный последовательный ряд любви, но оставлял эту проблему открытой для других исследователей.

Стерн переходит к довольно перспективному контрапункту между определенными поведениями диад младенец — мать и любовников, которые в сущности идентичны — например, "близостью лиц друг к другу... выполнением особых жестов, таких, как поцелуй, крепкое объятие, прикосновение". Он заключает, что "не только момент зарождения физического языка любви является очень ранним, до-вербальным, но и сам ее язык — это язык действия".

Стерн переходит от публичного поведения к рассмотрению интрапсихического переживания любви, соотнося интерсубъективность в жизни младенца с интимностью взрослых любовников. Он находит, что "инфантильные "корни" и "прототипы" включают в себя намного больше, чем объектный выбор... Они включают по крайней мере особенности физического языка любви; диапазон и глубину интерсубъективного участия; тот способ, которым взаимно создаются смысл и интенсивность потребности для передачи разделяемых смыслов; степень неповторимости выбранного объекта; временные и интенсивные движущие силы процесса влюбленности". Большинство из них регистрируются как моторные воспоминания, как процедурное знание, как сенсорно-моторные скелеты, как эпизодические, а не символические события. Приведя те компоненты любви, которые никогда не достигают сознания, Стерн рассматривает любовь и любовь в переносе на фоне данного континуума, полагая, что "не совсем ясно, существует ли теоретическая пограничная линия между переносом и отыгрыванием в ситуации любви в переносе". Он придерживается точки зрения Лапланша и Понталиса, полагая, что Фрейду не удалось провести явное отличие — или показать связи — между феноменом повторения и феноменом отыгрывания в переносе. Стерн заключает, что хотя отыгрывание может быть сопротивлением, "психоанализ преувеличил... такое разделение на действие и припоминание, не выделяя различные виды действий, которые были хорошо известны Фрейду". Стерн считает, что до некоторой степени аналитик должен позволять разыгрывание паттернов действия, так как единственная "тропа к воспоминаниям лежит в совершении моторного действия". Он заканчивает свою работу постановкой ряда очень важных теоретических вопросов, включая имеющий первостепенное значение вопрос о том, как откладываются воспоминания, роль моторной памяти по сравнению с другими ее видами, различие между действием и актуализацией и, возможно, наиболее важное в его работе, базисное различие между повторением (или припоминанием) в переносе в противовес повторению посредством отыгрывания.

Приведенные краткие резюме не могут охватить все богатство материала, представленного в данном томе. В каждом из эссе открываются глубинные постижения и головоломку!, которые иногда скрыты в самых простых предложениях Фрейда. В то же самое время они содержат новые открытия, которые постоянно совершаются в нашей развивающейся области знаний. Кроме того — хотя это не входило явно в намерения авторов данного тома, — материал проливает добавочный свет на то, что продолжает оставаться крупной проблемой всех модальностей психотерапии: несчастливых, часто трагических разыгрываний эротического переноса и контрпереноса.

Литература:

Jones, E. 1953. The life and work of Sigmund Freud. Vol. 1. London: Hogarth. New York: Basic.

Sulloway, F. 1979. Freud: Biologist of the mind. New York: Basic.

Szasz, T. 1963. The concept of transference. Int. J. Psycho-Anal. 44:432-443.