Ранк: тревога и индивидуация

Ранк: тревога и индивидуация

Представления Отто Ранка о тревоге согласуются с его мнением о том, что центральной проблемой развития человека является индивидуация. По его убеждению, вся жизнь человека — это непрерывная череда отделений, напоминающих отделение от матери, каждое из которых дает человеку возможность стать автономнее. Рождение является первым и наиболее драматичным событием в этом ряду отделений, но подобные переживания — в большей или меньшей степени — человек испытывает при отлучении от груди, когда он впервые идет в школу, когда взрослый отделяется от своего холостого состояния и вступает в брак, и то же самое происходит на каждом этапе развития личности вплоть до последнего отделения, которым является смерть. Тревога же, по мнению Ранка, есть опасение, сопровождающее подобные этапы отделения. Тревогу испытывают при изменении предшествующей ситуации, где существовало относительное единство с окружающей средой, от которой человек зависел: это тревога перед необходимостью стать автономным. Но тревога возникает и в том случае, когда человек сопротивляется отделению от безопасной ситуации: это тревога потери своей автономии[293].

Знаменитая концепция травмы рождения Ранка повлияла на его представления о тревоге[294]. При интерпретации любых психологических событий человеческой жизни он постоянно опирается на символ рождения, хотя его утверждение о том, что ребенок испытывает тревогу в момент своего рождения, вызывает сомнения. Ранк уверял, что «ребенок переживает свой первый страх в момент рождения», и такое переживание ребенка он называл «страхом перед жизнью»[295]. Это первичная тревога — тревога отделения от ситуации полного единства с матерью, когда человек попадает в абсолютно новые условия своего обособленного существования в окружающем мире.

Я могу себе представить, что при мысли о тех бесчисленных новых возможностях, которые влечет за собой рождение, у взрослого человека возникла бы тревога. Но какие переживания испытывает рождающийся младенец, можно ли вообще назвать его переживания «чувствами»— это другой вопрос, и, по моему мнению, пока еще этот вопрос остается открытым. Правильнее было бы говорить о «потенциальной», но не реальной тревоге рождения и относиться к рождению как к важному символу. В своих поздних работах Ранк (за исключением некоторых высказываний, подобных приведенным выше) склоняется к символическому пониманию переживаний, сопровождающих рождение. Он, например, считал, что пациент переживает свое рождение при отделении от аналитика на последней стадии психотерапии[296].

Ранк настаивает на том, что тревога появляется у младенца, прежде чем он начинает связывать ее с конкретным содержанием. «Человек приходит в мир в состоянии страха, — говорит Ранк, — и этот внутренний страх не зависит от внешних опасностей сексуальной или какой-либо еще природы». Позже по ходу развития ребенка этот «внутренний страх» привязывается к внешним переживаниям, несущим в себе угрозу; в результате этого «внутренний страх объектифицируется и распределяется между отдельными объектами». Ранк называет установление такой связи между первичной тревогой и конкретными переживаниями «терапевтичным», поскольку человеку легче справиться с конкретными потенциальными опасностями[297]. Таким образом, Ранк отделяет первичное недифференцированное ощущение опасности, которое мы в этой книге называем словом «тревога», от поздних конкретных и объективированных форм ощущения опасности, которые мы называем «страхами».

Сам Ранк использует одно слово страх для обозначения как страха, так и тревоги, что затрудняет понимание его концепций. Но, читая его работы, даже по конструкции терминов можно понять, что под «страхом жизни», «внутренним страхом» и «первичным страхом» новорожденного он понимает то, что Фрейд, Хорни, Гольдштейн и многие другие называют тревогой. Так, например, описывая первичный страх, Ранк говорит о «недифференцированном ощущении опасности», то есть дает полноценное определение тревоги. В самом деле, такие общие термины, как «страх жизни» и «страх смерти», были бы бессмысленными, если бы они не обозначали тревогу. Человек может бояться, что его застрелит сосед, но постоянный «страх смерти» есть нечто иное. Читатель сможет лучше понять представления Ранка, о которых мы говорим в этом разделе, если там, где Ранк пишет слово «страх», он будет читать «тревога».

Первичная тревога младенца позже проявляется в жизни человека в двух формах: как страх жизни и страх смерти. Эти два термина, которые на первый взгляд кажутся достаточно расплывчатыми, имеют отношение к двум аспектам индивидуации, сопровождающим все бесконечное разнообразие человеческих переживаний. Страх жизни есть тревога перед любой новой возможностью, которая предполагает автономное действие. Это «страх перед необходимостью жить независимо от других»[298]. Такая тревога, продолжает Ранк, появляется в тот момент, когда человек ощущает присутствие в себе творческих способностей. Актуализация этих способностей повлечет за собой установление нового порядка вещей — в результате может возникнуть не только произведение искусства (если, например, речь идет о художнике), но и новый порядок взаимоотношений с другими людьми или новые формы интеграции Я. Таким образом, творческие возможности несут в себе угрозу отделения от прошлых взаимоотношений. Не случайно такую теорию, связывающую тревогу и творчество, создал именно Ранк, который, быть может, лучше других исследователей глубинной психологии понимал психологию искусства. Подобную концепцию мы уже встречали у Кьеркегора, а в своей классической форме она выражена в мифе о Прометее[299].

Страх смерти, как его понимал Ранк, представляет собой нечто противоположное. Страх жизни есть тревога при «движении вперед», к своей неповторимости, а страх смерти — тревога при «движении вспять», тревога потери своей личности. Эта тревога возникает у человека тогда, когда его поглощает целое или, если говорить психологическим языком, когда он застыл в ситуации зависимых симбиотических отношений.

Ранк считал, что каждый человек ощущает две эти противоположные формы тревоги:

«Между двумя этими страхами, между двумя полюсами страха человек мечется всю свою жизнь. Вот почему невозможно отыскать один конкретный источник страха и невозможно преодолеть страх с помощью терапии»[300].

Невротик не способен найти равновесие между этими двумя формами страха. Тревога перед лицом автономии мешает ему реализовывать свои творческие возможности, а тревога по поводу зависимости от других не позволяет ему полностью вкладывать себя в дружбу и любовь. Таким образом, у многих невротиков есть сильная потребность казаться независимыми, но при этом сохранить реальную чрезмерную зависимость. Из-за сильной тревоги невротик со всех сторон ограничивает свои импульсы и свои спонтанные действия, а вследствие этого, как считает Ранк, начинает ощущать сильное чувство вины. Здоровый же творческий человек способен преодолевать тревогу в должной мере, чтобы раскрывать свои возможности, чтобы справляться с кризисами психологического отделения, которые неизбежно сопутствуют росту, и затем на новом уровне устанавливать отношения с другими людьми.

Хотя Ранка интересует прежде всего процесс индивидуации, он хорошо понимает, что человек может реализовать себя лишь во взаимодействии со своей культурой или, по словам Ранка, лишь разделяя «коллективные ценности». В самом деле, типичный современный невротик, для которого характерны «чувство своей неполноценности и неадекватности, страх ответственности и чувство вины, а также чрезмерное осознание самого себя» становится понятнее в контексте культуры, где «разрушены коллективные ценности, в том числе религия, зато выпячены ценности индивидуальные»[301]. Потеря коллективных ценностей в нашей культуре (или, я бы сказал, хаотичное состояние социальных ценностей) не только порождает невротическую тревогу, но и создает особенно трудные условия для ее преодоления.

Многим читателям терминология Ранка и его дуализм кажутся чем-то чужеродным. Жалко, если это мешает читать его работы. Ни один мыслитель не достиг такого глубокого понимания двух ключевых аспектов тревоги, то есть того, как тревога связана, во-первых, с индивидуацией, во-вторых, с отделением.