ПРОБЛЕМА «Я»

ПРОБЛЕМА «Я»

Проблема индивидуальности — главная психологическая проблема XX века.

Разрушить границы «Я», свести индивидуальность к нулю, дабы подчинить личность человека различным влияниям, идеологиям и т. д., пытались все, кому не лень.

Спириты, например, — возложить ответственность за человеческую жизнь и принимаемые им решения на «плечи» душ умерших. «Я» медиума замещалось иллюзорными фантомами — «духами», своего рода формой галлюцинаций.

Карл Юнг пытался растворить индивидуальность в понятии коллективного бессознательного как главного фактора, навязывающего сознанию формы поведения:

Гитлер делал это посредством ночных (а нередко и дневных) вгонявших человека в транс магических сборищ-мистерий. Сталин «зомбировал» с целью вогнать в онтологическую неуверенность — создавая всеобщую атмосферу ужаса неопределенности судьбы отдельного человека.

Галлюциногены химически растворяли индивидуальность.

Групповая психотерапия требовала подобного от личности — в коллективном волеизъявлении группы. Психология Скиннера и ему подобных полностью игнорировала индивидуальность как фактор слишком ничтожный в типовой модели человеческого поведения.

Восточные и «эзотерические» учения, которые определяли европейское «новое» мышление второй половины XX века, провозглашали личность, индивидуальность и деятельность, обусловленную ими, лишь иллюзиями и объявляли истинной реальностью Ничто (нирвану)…

Идеалом, целью существования становилась та самая пустота Сильвано Фанти — бездна небытия, хаос, женственное состояние мира, онтологическая неуверенность, — которой человечество так боялось во все прошедшие века!

Последняя известная автору крупная работа, основанная на буддийской традиции, принадлежит перу одного из ведущих специалистов в области психологии — профессору Элеоноре Рош Хайдер. В ее вышедшей в 1991 году книге утверждается, что самый главный опыт человеческой жизни — ощущение собственной индивидуальности — является полностью иллюзорным.

«Ни одному учению или духовной традиции еще не удалось обнаружить независимое, единое и постоянное «Я» в мире опыта и впечатлений».

Почему-то, говоря об этом, Э. Рош вовсе не учитывает традицию христианства, внутри которого многое зиждется. именно на понятии персональной свободы и ответственности перед Богом.

Видимо, в конце XX века «учитывать» христианство стало настолько немодно, что им попросту пренебрегали.

Без разрушения границ «Я», без попрания чувства отдельности личности, на котором базируется осознание ею собственной ценности и достоинства, невозможно никакое «метапрограммирование» — тотальное внушение и подчинение человека чуждой воле.

Что, в сущности, происходит с настоящим зомби? Что чувствует человек, которого хоронят заживо, зарывая в землю в ясном сознании при полной неспособности двигаться? Он испытывает смерть при жизни. Он ощущает полный и тотальный крах всех своих представлений О мире вообще и себе самом в частности. Его «эго» гибнет в ужасе этого переживания. Его тело больше не его тело, его душа отказывается принять происходящее…

Состояние «понижения умственного уровня» оказывается лишь «входными воротами» в хаос полного паралича сознания.

Только теперь, при «нулевом» состоянии тела, духа и души зомби, колдун может внушить ему абсолютно любую программу поведения.

Вот что прекрасно понимал В.М. Бехтерев и не учел Джон Лилли: для того чтобы осуществить «метапрограммирование», нужно сначала стереть в сознании человека ощущение отдельности, неповторимости личности.

Что, собственно говоря, происходит? Можно ли каким-то образом выявить доминанту того процесса, в условиях которого человеческая индивидуальность на протяжении целого века становится нежелательным элементом для разнообразных по своему звучанию идеологий?

Можно. Если вспомнить, что наше представление об индивидуальности, наше чувство собственной отдельности и достоинства есть с точки зрения исторической чувство сравнительно новое.

Современное ощущение человеком своей персоналънос-ти как не подлежащей сомнению ценности возникло только после откровения Христа. «Я» существует как значимое чувство лишь две тысячи лет.

До христианства человек языческий и человек ветхозаветный не только по-иному мыслил, но и по-иному ощущал то, что сегодня понимают под человеческой личностью.

Не в словесных, дошедших до нас мифах, а в реальном повседневном мышлении древний человек ощущал себя только и исключительно как некую протяженность — континуум, непременным компонентом которого было ощущение длящегося живого бытия душ предков и тотемных животных как части собственной души. Именно они стояли за судьбой каждого члена рода и управляли поступками людей.

Другой полюс континуума принадлежал природе, частью которой человек себя ощущал. Не было четкой границы «тело — природа». Предки, род, природа и ее духи ощущались как естественная часть личности, мышления под знаком «Я» еще не существовало. Над всем главенствовало «мы». Порог сознания, «умственный уровень» по Юнгу, у языческого человека был изначально ниже, так как ничего другого не требовала культура и ее главное содержание — традиционная религия.

Такой тип мышления Люсьен Леви-Брюль называл «первобытно-магическим». В ветхозаветные времена континуум «предки — я — природные духи» был заменен аналогичным «род — я — закон Бога».

Выглядит это примерно так:

Из схемы, которая ничем не отличается от схемы с LSD, видно, что в дохристианскую эпоху человек не ощущал персональной ответственности за свои поступки. Мотивы и формы поведения оправдывались влиянием духов, а определялись указаниями главы рода и жреца-священника как носителей соответствующей духовной традиции. Человеком управляли предки и духи. На них перелагалась и ответственность за деяния человеческие перед своими богами и другими родами.

Помните речение короля в «Обыкновенном чуде» Е. Шварца?

«Король. Я страшный человек!

Хозяин (радостно). Ну да?

Король. Очень страшный. Я тиран!

Хозяин. Ха-ха-ха!

Король. Деспот. А кроме того, я коварен, злопамятен, капризен.

Хозяин. Вот видишь? Что я тебе говорил, жена?

Король. И самое обидное, что не я в этом виноват…

Хозяин. А кто же?

Король. Предки. Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать. Паразиты они, вот что я вам скажу, простите невольную резкость выражения. Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек. И вдруг такого натворю, что хоть плачь.

Хозяин. А удержаться никак невозможно?

Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Представляете удовольствие? Сделаешь гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата».

Вот вам образчик современного неоязыческого мышления, черты которого так тонко почувствовал драматург.

Только Христос объявил каждого отдельного человека, вкупе с его смертным телом, образом и подобием Бога. Именно он дал принявшему христианское вероисповедание человеку возможность стать отдельным — личностью, обладающей свободой воли, бессмертием души и ответственностью только перед Богом.

Произошла удивительная метаморфоза. Любой человек, принявший Христа в сердце свое, становился священником. Отвечал за его поступки перед другими людьми, перед Богом уже не жрец, как это было в язычестве, а он сам.

«…Сознание равенства как солидарности в избранности… христианство распространяет на всех людей без исключения…

…Равенство между людьми есть следствие всеобщего священства. Каждый человек в своей основе есть избранный Богом свободный слуга Божий, свободный соучастник Божиего дела… Равенство в истинном, онтологически обоснованном своем смысле есть не что иное, как всеобщность служения…» — писал русский философ Семен Франк.

Только в христианской культуре появляется современное «Я», чувство индивидуальности, непрерывно связанное с понятиями свободы и ответственности.

Вот что на деле обозначали Его слова: «Нет больше ни эллина, ни иудея».

В языческих религиях, метафизической вершиной которых был буддизм, индивидуальность исчезала, растворялась в лишенном личностных черт абсолюте божественного бытия. Буддийский священник играл и играет роль проводника к этой бесконечности — к окончательному растворению ненужного, мешающего языческому мышлению «Я».

В христианстве личность не только не исчезает. Более того, она впервые утверждается в своей одухотворенной частности и отдельности, в душевном и плотском единении, преображенном в законченное единство.

Христос одновременно:

Бог

Человек (дух)

Плоть (преображенная и одухотворенная). Христос воскрес во плоти.

«Сам Бог — есть личность. Бог — есть любовь, Бог — есть общение: он всегда говорит, а мы отвечаем».

Протоиерей И. Мейендорф

Духовность христианина всегда персоналистична. Сам используемый в Евангелии термин «член церкви» относим исключительно к отдельному человеку и никогда не применяется по отношению к единицам коллективным, социальным — таким, как род, национальность или государство.

Вот почему один из основателей современной психиатрии, выдающийся философ-экзистенциалист Карл Ясперс писал:

«Современная демократия, основанная на чувстве свободы и достоинства личности, никогда не смогла бы возникнуть помимо христианства… Чувство отдельности личности — единственная возможность для осуществления ее свободы… Современный свободный мир создали верующие христиане».

Но почти за век до Ясперса проблему эту удивительно точно понимали отечественные религиозные мыслители. Вот что писал в 1886 (!) году незаслуженно забытый русский философ Петр Бакунин:

«Верить (имеется в виду христианская вера. — А.Д.) — значит утверждать самым существом своим как самое значение, так и порядок своего существования; чтоб утверждать собою какое-либо значение, какой-либо порядок, — необходимо быть твердым в себе самом; иначе никакое утверждение невозможно: так как без твердости в себе все собою утверждаемое оказывается по необходимости не твердым, а шатким, — не утверждением, а только колебанием и сомнением; не жизнью, которая в своей действительности есть всегда несомненное утверждение, — только отрицанием или приостановкою и замиранием всякой жизни.

Всякая жизнь есть жизнь лишь насколько она есть сама собою и стоит на той истине, в которую верит; когда же она утрачивает веру свою, ей уже не на чем стоять в себе — и она вынуждена опираться о что-то другое; вследствие она перестает быть сама собою, перестает быть жизнью и неминуемо пропадает…

Верить — значит иметь в себе твердый принцип или собственное начало своего бытия, которым весь порядок существования определяется независимо от внешней среды и вещей ея.

Не верить — значит не иметь в себе принципа своего или собственного начала бытия и потому, определяясь не из себя самого, но из внешней среды, быть вещью между другими вещами и подчиняться господству и определению вещных вещей» (выделено мной. — А.Д.).

Перед вами, уважаемый читатель, законченное определение онтологической уверенности и неуверенности, сформулированное за сто лет до Р. Лэнга!

Для русскоязычного человека интимная связь ощущения «Я» и веры не может не быть очевидна. Ведь само русское слово «уверенность» лишь подчеркивает укорененность в вере — неотрывность человеческого бытия от религиозного чувства.

Среди европейских мыслителей XX века эту связь яснее других выразил знаменитый этнограф Мирча Элиаде:

«Любая религия, даже самая простая, является онтологией — она рассказывает «наличие» священных вещей и божественных образов, выделяет «то, что воистину есть» и, таким образом, создает мир, который больше не является мимолетным и непостижимым, как в ночных кошмарах, и не таким, как он всегда становится при опасности погружения существования в «хаос» абсолютной относительности, в котором не просматривается никакого «центра», никакого «Я», обеспечивающего ориентацию» (выделено мной. — А.Д.).

Стало быть, мы можем смело определять человека «онтологически неуверенного» как человека лишенного религии.

Лишь только ушло ощущение присутствия трансцендентного как внутренней реальности, мир людей стал равнозначен миру вещей. Последний же, как известно, нуждается р управлении, в определенном подчинении, в… «метапрограммировании». Закончилась человеческая свобода…

Беда в том, что от признания любого человека вещью, то есть объектом, подлежащим манипулированию, и до признания такой же вещью себя самого — всего лишь шаг. Когда индивидуальность не прояснена, когда смысл собственного существования неинтересен, когда «умственный уровень» низок, у человека появляется потребность стать чьей-то вещью — формируется «экстернальная» позиция личности по Роттеру (смотрите следующую главу). Нет, недаром «Проказники» Кена Кизи пользовались словом «вещь» по отношению к людям и к тому, что с ними происходит!

Человек-вещь нуждается в том, чтобы кто-то или что-то помогло ему выбрать нужную форму поведения. Он хочет, чтобы кто-то другой принял за него то или иное важное решение. Фактически, он не жаждет оставаться индивидуальностью. Ему самому хочется, чтобы его поведением управляла «партия» или, на худой конец, начальство, а эмоциями — психотропные лекарства или наркотики. В любом случае он подпадет под знакомую уже нам схему «Я» языческого человека.

Если рассматривать духовные процессы XX века с позиций христианской метафизики (а автор не смог найти иной последовательной точки зрения), то все их можно подогнать под одну фразу: XX век есть попытка вернуться к духовому состоянию язычества, к первобытному родовому и племенному магическому мышлению.

Читатель уже увидел это на двух наших схемах «Я» — языческой и наркотической. Мы прошли через век борьбы с христианским представлением о человеке.

Естественно, речь не только о сознательном противоборстве христианству (сталинская эпоха тому подтверждение) — мы говорим о том, «что свято место пусто не бывает». Сумерки религии, попытки свести на нет трансцендентное измерение внутри человеческой души могли привести и приводили в ходе каждого «эксперимента» только к одному — к возрождению языческого начала; к подъему из глубин бессознательного внеличностных, древних архетипов безумия к чертовщине синхронистичности.

Логос сознания, для которого аксиомой является ясное понимание смысла и назначения своего бытия, медленно отступал под натиском древнего хаоса. За сто лет человек-вещь уничтожил, по самым скромным подсчетам, около 100 000 000 таких же, как он сам.

Это плата за попытку повернуть вспять духовную историю человечества. Плата за попытку снять с себя ответственность, растворив свое «Я» в учениях мракобесов или химических веществах.

В начале века знаменитый русский философ и священник отец Сергий Булгаков писал в своих «Автобиографических заметках»: «…грехи против свободы… духовное самопорабощение, во имя чего бы оно ни принималось, есть хула на Духа Святого, которая не простится ни в сем веке, ни в будущем».

Оказывается, к нынешним реалиям давняя мысль философа имеет самое прямое отношение. Ведь и «химический мессия» тоже оказался мессией языческим.

Независимо от того, положительным или отрицательным было отношение исследователей к LSD, все они едины в одном:

Главное, что может получить «психонавт» после употребления LSD, — это ощущение растворенности своего «Я», а следовательно, и грехов своих, и своей персональной ответственности — в ледяных пространствах личного или общечеловеческого духовного прошлого — языческого коллективного бессознательного или индивидуального опыта рождения.

Многие задаются вопросом, почему в 1917 году так быстро рухнул многовековой русский православный уклад жизни. Суть ответа в том, что крепостничество препятствовало воспитанию в народе представлений о человеке как об отдельном, свободном и ответственном перед Богом существе. Без таких представлений «умственный уровень» Юнга — уровень осознания себя как личности — повыситься не мог.

Под влиянием крепостнической психологии земная церковь не до конца внедрила христианские взгляды на личность. В народном бессознательном сохранились остатки патриархального коллективного мышления. Коллективное сознание было проще и привычнее. Оно приняло подмену христианской свободы привычным языческим представлением о коллективной индивидуальности как нечто естественное и долгожданное. Тяжесть ответственности была вновь перенесена с личности на коллектив. И тогда все последующее оказалось возможным.

Почему Кен Кизи и другие лидеры психоделии начали свой отход от LSD в сторону мистических и психологических практик? Почему в конечном счете они начали опасаться LSD?

Представим на минуту ощущения человека, индивидуальность которого начинает растворяться.

Как мы уже знаем, они будут связаны с неуверенностью не только в себе, но и во внешнем мире. И первым объектом такой неуверенности окажется собственное тело. Из наших схем видно, что тело — этот посредник между «Я» и внешним миром — тоже «отгораживается» от «Я» в процессе LSD-переживания.

Даже если физически человек чувствует себя нормально, появляется необходимость в приложении некоего дополнительного усилия для того, чтобы, скажем, правильно ходить или правильно подносить ложку ко рту. Приходится сосредоточиваться на простейших действиях, которые до приема наркотиков совершались автоматически. У наркомана теряется уверенность в том, что его органы чувств правильно отражают реальность; он сомневается в надежности окружающего мира (все эти ощущения испытал промышленный рабочий в приведенном выше примере).

Это рождает страх. Причем подвержен ему не только неподготовленный человек — даже у самого опытного «психонавта» страх, пусть и подспудно, будет существовать и накапливаться. Это страх столкновения с миром иной причинности, страх растворения, возврата в чрево матери. Вспомните ледяной ужас безумия, охватывающий ученых, оказавшихся во власти разумного океана на планете «Солярис» в романе Станислава Лема и фильме Андрея Тарковского.

Вглядитесь еще в рисунок Блейка.

Психонавты боялись смерти при жизни — они боялись того, что их «Я» перестанет существовать.

«Я начинаю бояться, что перестану быть Кеном и стану океаном кислоты». Кен Кизи.