Статусная знаковость в системе питания

Статусная знаковость в системе питания

Семиотический статус пищи целиком отражает социальные отношения. Пища без смыслового значения, как продукт, ценность которого равнялась бы энергоемкости, в сфере культуры не существует. Именно знаково-смысловой контекст превращает еду в кухню. И наоборот, понижение семиотического статуса пищи при актуализации калорийной и экологической ценности переводит систему питания из культуры жизнеобеспечения в технологию жизнеобеспечения.

Степень семиотического значения пищи повышается прямо пропорционально иерархической шкале: чем выше статус человека, тем больше запретов и предписаний, прав и обязанностей возлагается на него культурой питания. Соответственно, существует и обратная зависимость.

Суть уставного рациона выражается в подсчете килокалорий. Культура питания в армии заменена энергетической технологией, в свою очередь, и слова «рацион», «меню», «блюдо» заменяются механическим выражением «раскладка продуктов».

Система питания, как и одежда, воспроизводит иерархию статусных отношений, поэтому компоненты уставной и уравнительной «раскладки продуктов» по килокалориям в неуставной сфере отношений перестраиваются в иерархию знаков престижа.

Низшие слои должны потреблять всю полноту уставного рациона без разбора: весь спектр блюд — от престижных до «подлых». Иерархия блюд образована, конечно же, вкусовыми качествами продуктов и их приготовлением в конкретной части. Если привести их перечень в порядке убывания престижности, то он выглядит примерно так: хлеб с маслом — котлеты (по праздникам) — 2 яйца (по воскресеньям) — рыба — куски мяса в подливе — макароны — картошка — каши — ячневая и комбикаша. Соответственно, по мере продвижения по иерархической шкале, уменьшается набор продуктов, которые можно употреблять элите, «не теряя лица».

Структурированный согласно иерархии рацион можно изобразить в виде пирамиды: духи должны есть все, молодые все могут не есть, черпаки едят только вкусно приготовленные обеды, деды ограничиваются бутербродами, а во время стодневки отказываются и от высшего продовольственного блага — масла, которое отдают своим духам. Этот обычай действует и сегодня, в условиях общего недофинансирования армии. Приведу отрывок разговора с дедами одного из погранотрядов:

— Вы масло на стодневку едите?

— Щас! Духи жрут наше масло. Отдаем, куда деваться.

— А масло к нам только на стодневку и завозят.

— У вас что, замокруга по тылу большой ревнитель армейских традиций?

— Серьезно, сколько раз мы наблюдали. Весь год масла нет, на стодневку завозят. И масло-то классное, а тут отдавать приходится.

— Духи балдеют, хари — во!

— Особенно в эту стодневку. У нас чуть ли не полчасти увольняются осенью. Все масло — духам.

(ПМА, Горный Алтай, 1999 г.)

Разумеется, здесь приведена идеальная схема, воспроизводящая общую тенденцию, однако в войсках она осознается, и ей стараются по возможности следовать. На основе доминантных отношений формируется этикет приема пищи. Если «духи» слишком разборчивы, или напротив, невоздержанны в еде, то их насильно кормят «подлой» пищей в больших объемах. Могут, например, заставить съесть котел тошнотворной комбикаши. То же самое их ждет, если они посягают на элитарную пищу. В нашей части деды за ужином посылали духов на пищеблок за растительным маслом, которым поливали слишком сухую картошку. Однажды духа, который несанкционированно воспользовался этой привилегией, заставили выпить кружку подсолнечного масла.

Духи не должны сидеть за одним столом с дедами и черепами, но должны быстро поесть и убрать за них посуду. Когда это заметили офицеры, то деды стали специально сажать духов за свои столы, чтобы не вызывать подозрений: дескать, сам здесь ел, за собой и убирает.

Некоторые деды и дембеля не всегда ходят в столовую. Духи, прячась от начальства, приносят им в спальное помещение отдельные компоненты солдатского обеда — хлеб, масло, рыбу и пр.

Солдатские чайные («чайники») дополняют армейский рацион маленькими человеческими радостями, не включенными в официальные продовольственные нормы. Это, прежде всего, молочные продукты и кондитерские изделия. Соответственно, посещение чайной становится знаком социального престижа, «положенным по сроку службы». Или — не положенным. Этикет запрещает «духам» ходить в чайную. Как говорят в армии, у них в животах еще «мамины пирожки не переварились», т. е. они не вкусили всех «тягот и лишений воинской службы», соответственно, посягательства на такие маленькие внеуставные радости, как булка в «чайнике», воспринимается как верх бестактности по отношению к старшим товарищам. Когда одного наказывают за «чайник», приводят в пример другого, который «полгода прослужил и ни разу еще в „чайнике“ не был».

Всем молодым бойцам «по сроку службы не положено» употреблять внеуставную пищу. Этот запрет снимается только тогда, когда они получают из дома посылки. Но даже эта радость подчеркивает их низовое равенство; содержимое посылки делится на всех поровну, так что самому хозяину мало что остается. Излишне говорить, что деды своими посылками с духами если и делятся, то только, чтобы подчеркнуть свой статус.

После ночного пира «дедушка» вручает духу пакет с объедками, чтобы тот его выбросил на помойку: «Это тебе. Поешь — уберешь за собой». Разумеется, подобные отношения весьма ситуативны, и отношение дедов к посылкам духов может быть самым разным, в зависимости от традиций подразделения — от полного присваивания посылок до демонстративного игнорирования угощения с «духовского стола». Где-то деды считают, что объедать духов «западло», т. е. недостойно их статуса, где-то картинно отказываются от подношений — «мне завтра домой, а вам еще служить и служить», но в любом случае посылки из дома обостряют отношения в иерархии.

Иерархия, как система распределение власти в социуме, держится на символах, как на коммуникативных и информационных моделях, охватывающих все аспекты человеческой жизнедеятельности.

Знаково-символическая упаковка насилия имеет еще одно значение. Это маскировка, обеспечивающая психологическим комфортом личность насильника. Эту же роль играют карнавально-смеховой антураж и трансформация языка. Дескать, все вокруг ненастоящее, насилие тоже. Термины нормативной речи родного языка оказывают прямое эмоциональное воздействие на того, кто их произносит. Такое же значение эмоционального камуфляжа будут иметь в армейском жаргоне выражения «строить», «учить родину любить», «объяснять политику партии» — прикрывающие истинное значение: издеваться, избивать, унижать. Декодировать эти значения непросто — работают мощные психологические защиты и апологии, среди которых приводятся два наиболее «железных» аргумента: «нас в свое время…, и мы понимали — так надо», «дедовщина — это порядок». Однако открытый прямой разговор, в котором вещи называются своими именами, способен нейтрализовать насилие. Закрытые системы максимально препятствуют открытым разговорам, о своих проблемах. Эти разговоры определяются, как «стукачество», и караются с наибольшей жестокостью. Отключение сознания участников социального взаимодействия — признак автоматического самовоспроизводства закрытых социальных систем.

Осознание одиозности репрессивных действий возможно на фоне других, отличных от дедовщины, ценностей. «В основе осознания, таким образом, лежит изменение предметного содержания в структуре деятельности, являющееся следствием процесса автоматизации — деавтоматизация деятельности».^{52} Проблема преодоления бытового насилия в Вооруженных Силах заключается в их социально-коммуникационной основе: армия с ее принципом безоговорочных подчинений — это образец среды автоматизации деятельности.