Гневные мальчики, гневные мужчины

Отрицание или подавление сильных эмоций не ликвидирует их. Напротив, они переносятся на что-нибудь другое или загоняются глубоко в подсознание.

Чарли позже научился находить четкую связь между испытываемым в детстве по отношению к матери гневом и взрывами нападок на женщин во взрослой жизни:

«Моя мама слишком оберегала меня, но иногда это проявлялось совершенно безумным образом. Помню, что она меня заставляла часами сидеть на стуле, не двигаясь. Так она присматривала за мной. Она говорила: „И думать не смей, чтобы сойти со стула“. Если я делал шаг к парадной двери, она начинала кричать: „Я не хочу, чтобы ты уходил с глаз моих“. Поэтому я сидел на стуле, в животе у меня было ощущение ужасной тяжести, как будто он бетонный, а в голове пульсировали удары такой силы, что мне казалось, что я вот-вот упаду».

Чарли перенаправил свои гневные чувства на себя и превратил их в физическую реакцию. Ему проще было испытывать головную боль или боль в животе, лишь бы мама не сердилась. Когда Чарли вырос, подобные физические реакции продолжали происходить каждый раз, когда на него кто-то сердился. В начале терапии Чарли был поражен, обнаружив связь между признаками физической реакции и его поведением:

«Я чувствую всегда одни и те же симптомы. Какое-то напряжение в животе и пульсирующая боль в голове. Точно так же, как в детстве. Для меня это сигнал, что вот-вот появятся мои старые демоны, и я буду говорить ей гадости, кричать на нее, делать что-нибудь, чтобы восстановить контроль на дней и показать, кто в доме хозяин».

Когда Чарли начинает сердиться на очередную партнершу, он набрасывается на нее, как был бы рад наброситься на мать. По сути, он возвращается к старому сражению, только уже с новым противником, который слабее.

Мизогин искренне верит, что его ярость по отношению к партнерше вызвана ее недостатками. Ему проще накинуться на нее в гневе, чем справляться с истинными источниками этой ярости. Он считает, что имеет на это право. Одна часть этого представления о таком праве происходит из детских переживаний, но другая в большой степени проистекает напрямую из нашей культуры.

Как поддерживает мужскую агрессию по отношению к женщинам наша культура

Законодательство и институты, касающиеся женских прав и мужских прерогатив, меняются, однако многие мужчины все еще считают, что их маскулинность зависит от того, насколько им удается навязывать женщинам свою власть и контроль.

Наша культура укрепляет эту установку, изображая женщин подходящими целями для мужской агрессии. В литературе, кинематографе, на телевидении мужчины используют женщин в образе опоры, соперницы или заложницы. Здесь с пугающей регулярностью женщин насилуют, бьют, убивают. Порнография предполагает, что имманентная соблазнительность женщин оправдывает любые садистские или сексуальные акты, которые мужчине хотелось бы навязать ей.

Эти культурные установки предоставляют мизогину, который вырос на страхе перед женщинами и ненависти к ним, дальнейшее право на жестокое поведение. Культура, которая с библейских времен изображала женщин как грешных, зловредных, опасных, дает мизогину еще больше причин ненавидеть, бояться и оскорблять их. Психоаналитик Карен Хорни пишет: «Мужчины никогда не надоест искать лишнюю возможность проявить насилие, к которому его тянет, когда речь идет о женщинах, и пережить страх, что из-за нее они умрут или превратятся в ничто».

Представление о том, что женщина — это зло, дополняется утопической культурной моделью маскулинности, навязываемой обществом мальчикам. Эта модель требует, чтобы мужчина был сильным, независимым, невозмутимым, владеющим ситуацией и лишенным эмоций. И, конечно же, в нем не должно быть ни страха перед женщинами, ни зависимости от них. Ни один мужчина не может воплотить эту модель, потому что она исключает нормальные человеческие чувства и потребности. И уж тем более она нереальна для мужчин, сформировавших в детстве неудовлетворенную отчаянную нужду в женской любви.