К нам театр приехал
К нам театр приехал
Рукавичкой в тот вечер протёр все звёздочки – чтобы пусть им сиять… им сиять…
Едет в гости к нам в теремок театр сегодния… Готовсь к встрече, мышиный народ по уголкам. Будь готов! Всегда готов… К смерти – будь готов! Всегда готов! К любви – будь готов! Всегда…
И присели мышки по уголкам, и притихли, и приготовились, и за – незаметились…
Первые кибитки… их везут лошадки… у лошадок хвостики и гривы цвета неба… всегда цвета неба… и звёздочки вплетаются им в гривы… Трясут гривой лошадки-то…
Смехотабыч сидит – снежный дед – на козлах. Правит поди. А у самого с карманов горошинами леденцы о земь скачут.
- Ты б карманы зашил, слепой дед!
- А? Чего?
- Трали-вали портки вкрали!
- Ну-те – кыш-ш-ш!
Насилу разогнал привередников. Важно едет. Пыхтит. Семикур.
- Эй! Где тут у вас насилу пристать?
Весёлая цыганская орда – нездешний люд. Сказано – родственники…
Уместились. Лошадки под навесом овёс жуют. Шкоденята пока рядом крутяться, не шалят и с испугу аш скромно ведут.
- Дядь, а, дядь! Это кто? Не гуингнгм?
- Кк-кыш, пустяки!
- А чего он жуёт?
- Кыш, болотники!
- Дядь, ну, дядь! Скажи – кто?
И аж ухи прижали к спине.
- Кракадил!!!
- Дяденька! Милый! И хвостик у тебя пушистый и красивый самый на свете, скажи – кто?
- Ну и ладно, скажу. Это – сло?ны!
- Ох ты! Прямо с хоботой?
- Не! У этих от хоботов думка одна. Потому что задумчивые. Ни к чему хобот им, когда мысль без того к земле тянет. И за это зовут их ло?шадями.
- Честно так?
- Не бывает честней!
Разместились насилу приладились. Стали жить. Час живут, два живут, стала ночь. Ночь темна, сразу всё перепуталось. Кто актёр, кто хитёр, кто без умысла – не понять больше всем…
- Извините, а где режиссёр?
- Извиняю. Я к вашим услугам, сир!
- Вы? Простите, но… Да и я не король…
- Вы уверены? Впрочем да. Это видно из вашего правого кармана.
- Из кармана? Простите, но где же вы?
- Он ушёл. Теперь я! Вам кого?
- Я хотел лишь узнать кто всего режиссёр…
- Режиссёр? Это я! А вы кто?
- Ох! Я – король…
- Извините. Но это абсурдица!
- Нет такого слова…
- Если слово выговаривается менее, чем в три приёма, стало быть оно есть! И прошу вас учесть: мне нанесено оскорбление недоверием. Вами. Не далее как вчера. Дуэль неизбежна как развитие отрогов. Сегодня! Вместе! Умрём!
- Простите, а вам ничего не видно из моего правого кармана?
- К сожалению – нет!
- Мне тоже. Но почему «к сожалению»?
- Потому что вы вполне бы могли запихать туда пару тройку наливных яблок, кремовый тортик и бутылочку крепкого для вашего лучшего друга и его несчастной семьи…
- А кто мой друг?
- Ну с таким вот карманом – никто. Но если исправить положение, согласно изложенному мною рецепту, то им бы сразу стал я!
- А чем несчастна ваша семья?
- У каждого выдающегося актёра семья всегда несчастна им одним!
- Извините, вы не знаете кто режиссёр?
- Режиссёр? Хм… А, ну да! Режиссёр скоро будет и вы сами с ним вдруг познакомитесь. Он всегда позже всех!
По углам шубутки. Мышки по? дому бегают тихие. Видно – лишь краем глаза. А вокруг уже – жизнь. Все – никто. И никто эти – разные.
- Сударь, вы не знаете – у этого дома был когда-нибудь хозяин?
- Он умер давно…
- Очень жаль! Мне нужны три носки?!
- Три, простите, чего?
- Не чего, а зачем! Два на ноги и один как эталон свежести в фро?нтон-карман. Я не переношу дисгалантности!
- Да, он видимо всё-таки умер…
- А у вас нет?
- У меня только две.
- Две – чего?
- Две носки??…
- Очень жаль!
Но у барышень всё ведь не так? Тихий филин спустился на окошко к ним.
- Мариэль! Ты не видела ланскую шаль? Где-то здесь упи?хала и вот она – не найду!
- Возьми шаль у Катрин! Там такая же, но с натюрмортами.
- С натюрмортами можно, но фенички?
- А чего? Ты их сплющь!
- А поматка?
- Поматка щекотная, не бери.
- Нет, если взять и наплющиться!
- Хорошо! Эт ты здорово выдумала. Будем брать!
Тихий филин упал на «упи?хала». Под окошко и тихо лежал. И не слышал щекотной поматки и желания барышень «плющиться». В доме мир стал – взвито?й.
Дом наполнился звуками затихающими и воспламеняющимися отовсюду. Дом забылся в темноте ставших ведущими в неопределённость коридоров. Дом запутался сам в себе.
- Там… дальше… Туда можно не ходить. Я проверял – там совсем ничего нет…
- Но что-то стискивает нам горло и мы должны…
- Мы не должны… больше… там написано то, что нас нет…
- Звёзды, великие… единственно великие… звёзды оказывается могут идти горлом… целые миры не смогли этому противостоять…
- Вы ошибаетесь – миры не смогли противостоять сами себе
- А как же Он?
- Он смертельно болен и от боли теперь так смеётся, что мы не решаемся, не успеваем, не можем рассказать Ему про нашу ежедневную страшную боль… Мы равны теперь Ему… в нашей неисходящейся разорванной ране души по крайней мере… разве когда-то мечтали мы о подобном величии!
- А вселенная по-прежнему маленькая?
- Меньше некуда!
- И сделать уже абсолютно ничего нельзя?
- Ничего…
- Так чего же вы ждёте?!!!
Время бежит незаметно теперь в доме и качается в потоке неверного времени теремок. Не многие теперь верят в само время и многие окончательно отчаялись заводить, и заводить, и заводить идущие лишь по своему усмотрению всевозможные часы. Говорят, в последний раз Время видели совсем уж состарившимся и печально сидящим на чердаке, но это мог быть всего лишь актёр…
Как много пьес было задумано и с блеском поставлено на гениальных подмостках, но всё медлят и медлят участники, цепляясь за судорожные крылышки последних приготовлений, и никак не решаются приступить к намеченному на сегодня действию. И Великий Режиссёр, говорят, не вынес позора собственного бессилия и давно лежит с разможжённым черепом на брусчатке проезжей дороги столь причудливо вывернувшей прямо к ставшим высокими окнам нашего домика, но это может быть только актёр…
И, говорят, могучий Прометей с Великим Орлом на плече ищет теперь по всему свету человека, чтоб посмотреть ему в глаза. Но поиски его в тщете не уступают поискам Диогена – богочеловека изобретшего свечу. Прометей на пороге и он почти здесь, уже многие столетия растянулись в миг ожидания его стука в дверь, но кто знает, быть может он только актёр…
И вдруг оборвались коридоры в себе – и нет их… Дом стал словно тесней. Тесней, жарче, родимее… Закутки затревожились, уголки насторожились, половицы скрип-скрип и – стих свет…
Она бежала по жёлтым перекатывающимся дюнам струящегося сквозь пальцы песка к утреннему сверкающему до горизонта морю. Мир был полон любви. Ветерок всё шалил извиваясь прохладными струями. Он зачем-то пытался обнять её, но был явно неопытен и лишь вновь и вновь ловко проскальзывал по изгибам её смуглого тела. Ветерок принёс смех. Смех плеснулся хрустальными каплями над раскрытыми мокрыми волнами…
Седьмой день эшелон с этой чудо-компанией не мог добраться до места.
«Мы едем, едем, едем
В далёкие края!
Весёлые соседи,
Надёжные друзья!»
- Мыть, ты б снял сапоги!
- А то чё?
- А то снег уже – надень валенки.
- «А я валенок надену…»
- Стой! Всё, дальше не надо! Оставайся уж так…
- Значит что?
- Значит едем мы с кумом до Хабарыча. А он мне – «Погодь!». «Вот ты можешь» – он мне – «пояснить, как у бабов детишки рождаются?»
- Ой-ё-ёй! Ну и как?
- То-то вот! Я брат-кум, говорю, всё могу. Хоть тех бабов пока не встречал ещё. Я в теории сильно подкованный. Первым делом они всё поют. Заунывно, тихонько так, жалостно – «баю-бай, баю-бай, баю-бай». И приходит к ним с лесу волчок…
- Уж-т волчок?
- Да, волчок. Серый, ласковый и у них всё как есть он записывает. Ну кого принести, сколько, как и так далее.
- А они?
- Не мешай! Они ждут. Долго ждут. Чуть не год! И никому не говорят. Ничего. Молча ждут. А волчок не несёт. Потому что на то есть – подручные! В основном это птицы и аисты. Те несут. Ток гляди – одного, то и двух. А устанет нести – отдохнёт. А как падки они до капусты дюж, то на поле-то часто и сваливаются. Вот положит такой дитёнка в кочан, что побелей-пораскидистей, и идёт себе полем и лакомится. А как память у них никуда, так что часто забыл, да и всё! Прилетает тогда – тарарам! «Как я мог! Ох-ох-ох…» и так далее. В общем время искать. И тогда все по полю шарахаются – где, да где. И пока не найдут. И найдут, а оно родилось уже! Вот и сказ. Весь процесс в кратких тонкостях.
- А я вот что слыхал про бабов…
- Мыть, умри навсегда! А то сменим тебе сапоги!
- Ну и лать… Я быть может чего интересное…
- Не ези! Тебя глазы бесстыжи выказывают! Лучше пой!
«На Муромской дороге
Стояли три сосны…»
Седьмой день клонился оранжевым солнцем за ближайший лес, а ночь была по-прежнему первая…
В лёгком танце она бела, чиста и невыразимо нежна. Плавные движения… Многие зовут её Смерть, но не менее многие зовут её Любовь… Но мы внимателно смотрим на тяжёлые оковы сцены смыкающиеся над её воздушно-белыми крыльями и знаем наверняка – её зовут Джульетта. Наверное так назвал её режиссёр, хоть никто никогда не видел его. Назвал за белизну её кожи и крыльев и она танцует танец с Невидимкой. Никто не кружит её. Никто не держит её за хрупкую нежную талию. Никто не слышит её и мы бы звали нежную девочку Офелией совсем, если бы Он ей не отвечал… Но его слова звучат в глубокий унисон где-то внутри нас и поэтому мы зовём её Джульеттой, как завещал великий режиссёр…
Ниточки пересекаются, натягиваются и тонко звенят…
- Покажи мне кроликов, бегущих по полям кроликов…. За ними гонится серый волк?…
- Серый волк устал и лежит как, большая, грустная собака со свесившимся из угла языком…
- Серый волк не может устать!
- Река времени может не течь?
- Река времени может устать, а серый волк – нет!…
- Ты не знаешь случайно, когда пойдёт снег?
- Прямо сейчас!!!
Первые тихие снежинки на тянущиеся к ним тёплые ресницы…
- Что это – смерть?
- Нет, это покой… Это зима тишиной первого снега в гости к поломанным ветром игрушкам… Зима закроет всем нам глазки тёплым, удивительно тёплым снегом и будет лечить… Кому лапку… кому пугвишку… кому не выдерживающий смертоносных надломов стерженёк…
- Мы…
- Мы здесь живём – в тишине…
Так пробирались из угла в уголок, так крались почти незамеченными, так укрывались почти в полной для всех недосягаемости…
Девочка в белом танцевала танец с непонятным нам именем. Девочка в тонких чертах темноты ждала у самого синего моря…
Когда-то они были скалами. Огромными. Величественными. Холодными. По ним проходил лёд и сжимал их в страшных болевых обьятиях до появления трещинок. И за льдом приходил ветер. Он забирался в самые затаённые трещинки и откалывал всё новые и новые глыбы... И тогда они устали быть скалами, они стали камнями. Большими. Спокойными. Тёплыми. Лёд сменился на снег и снег лёгким белым покрывалом покинул их не находя в себе сил укрыть их от раскалённых лучей великого солнца. И вслед за солнцем приходил ветер. Он шептал самые лёгкие, самые воздушные слова утешения и, вероломный, отрывал всё новые и новые песчинки от них… И от них не осталось камней, а только горячий, очень горячий, песок. Совсем не большой и не огромный, бесчислием маленьких и самых маленьких песчинок тревожился постоянно песок по приходу хоть лёгкого ветра…
Он должен был скоро прийти… Вот же вот… Скоро совсем… обязательно… где-то в далёком возможно даже не существующем мире девочка в белом не сумеет успеть приподняться на цыпочки, как он придёт… Волны качают так мягко, так ласково, что нельзя не успеть…
А он и спешил… Он всегда очень-очень спешил… Но в дороге всегда столько дел, что числом они схожи с песчинками очень горячего песка… Они истекают из ветра ладоней, но от этого их не становиться меньше и в ветренности своей он соперничал с ветром…
Принести с собой радость – что может быть слаще на самый изысканный вкус… Да не найти кому же её… – что может быть горше…
Он принёс ей себя и страшно радовался ещё в порывах ветра спускаясь к синей линии самого горизонта лежавшего уже почти у его ног… И море счастья было почти волшебным и бестревожным во всю свою необъятную ширь… Но горизонт бесжалостно вывернулся почти из-под ног и море зашлось в приступе изумрудно-синими волнами…
Он бился ещё в стягивающих оковах страха и холода замыкающих глубоко изнутри… Со стороны могло показаться даже, что он пытался кричать… Пытался надеяться…
Она лежала на мягко укачивающих волнах и по-прежнему ждала… Её гибкое тело плавно скользило в смуглых извивах на упруго-податливых спинах волн и она почему-то по-прежнему ждала его, хоть он и уже пришёл …
Девочка в белом тихо, очень тихо, опустилась прозрачными ножками на стремительно стынущий пол, а мы всё не верили в Смерть, мы хотели… мы бились в себе… что она всё парит и парит… и парит…
Мир закончил спектакль и обернул жизнь лишь легковесными декорациями и тогда мне стало по-настоящему страшно за Неё. Возможно т как всегда. Но от этого ни капельки не менее больно. И страшно. До льда. Она лежала в комнате на деревянном полу и её смуглое тело было покрыто ледяными капельками. Ни один из зрителей мира не заподзрил в творении фальши до самого конца представления, до последней капельки времени она оставалась мертва. И даже немного дольше… Этот лёгкий зазор в непрерывности времени рвал мне сердце в клочки… Когда она была мертва уже Здесь… Ей так часто приходилось играть Смерть и играла Она с таким мастерством, что в такие мгновения я забывал верить в Вечную Жизнь… Я потерял сам себя. Я стал ненужен и смел. И я потянул ручку двери закрывающейся за последним уже из зрителей чётко представляя себе весь несложный и непродолжительный набор моих дальнейших действий. Когда Она протянутой по полу рукой легко взяла меня за щиколотку и слегка щекотнула холодными пальчиками… Удар тока несравним с ощущением разрывающейся над сердцем тяжести… Жива! Она, моя маленькая, жива!… А Она щекотала мне пятку уже, чтобы я не сильно так нервничал и чтоб если умер так со смеху, а не от несусветной обрадованности… Но мой смех уже спрятался внутрь и я нёсся по ставшим краткими коридорам в другой мир – к моей белой девочке за помощью… И через недолгие мгновения мы вернулись вдвоём – отогреть
Её тело было льдинкой почти и если умирать она напрочь уже передумала, то какое-нибудь глупое, но серьёзное воспаление схватить ещё очень могла. Мы грели её о себя. Я как мог целовал её в тонкую шею и в задыхающуюся грудь крепко до боли почти прижимая её всю к себе, а моя девочка покрывала Её спину жарким пухом своих бело-необъятных крыл…
И когда угроза любых воспалений осталась позади, и когда нам совсем стало жарко втроём, и когда в наших душах расцвели горячими звёздами небесные цветы – театр был уже совсем далеко…