Воздержание*, свобода мысли и особый статус любви в переносе

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Воздержание*, свобода мысли и особый статус любви в переносе

Помимо требования Фрейдом воздержания как отказа "проявлять любовь", обсуждение задачи истолкования передает его внутренний настрой на добавочное воздержание, ибо он призывает аналитиков "закрывать глаза на все другое", для того чтобы "освещать лишь эту темную область". Может представляться авторитарным, когда он пишет о необходимости заставить тех пациенток, которые "менее активно влюблены", чем женщины с элементарной страстностью, принять психоаналитическое утверждение об очевидности элемента сопротивления в этой "любви" и тем самым поставить под сомнение ее истинность. Но после сравнения с "тупиком" (Zwickmuhle) для иллюстрации нарушения коммуникационных функций из-за угрозы пациентки прервать лечение — либо из чувства мести и огорчения, либо вследствие мнимой влюбленности — и после рассмотрения возможности продолжения работы с влюбленностью, более "умеренной или трансформированной" из-за наложения неизбежной боли, цель которой — открыть "инфантильный выбор объекта (пациентки) и окружающие его фантазии", он задается вопросом: "Действительно ли нельзя считать реальной влюбленность, проявляющуюся во время аналитического лечения?". Яркое представление Фрейдом "всей правды, не думая о последствиях" соединяет два аспекта: состоянию влюбленности, которое возникает во время аналитического лечения, нельзя отказать в характере "настоящей любви", а состояние любви вне анализа также является аномальным феноменом. Ее подлинность не опровергается сопротивлением, которое усугубляет ее проявления, а повторение инфантильных реакций — существенный признак всякой влюбленности; драматизм такого состояния в действительности проистекает от его "инфантильной обусловленности". Однако "любовь в переносе может быть в известной степени менее свободна... яснее показывает зависимость от инфантильного образца, оказывается менее адаптируемой и модифицируемой" (167-168).

В конце Фрейд устанавливает для любви в переносе особый статус: "Она, во-первых, вызвана аналитическим положением, во-вторых, усилена сопротивлением, преобладающим в этом положении, и, в-третьих, она в высокой степени не принимает во внимание реальности, она менее умна, меньше задумывается над последствиями, ослепленнее в оценке любимого человека, чем это допустимо в нормальной влюбленности" (168-169). Второй аспект подразумевает защитный характер любви в переносе, который Фрейд всегда подчеркивал. Хотя Фрейд в большей мере сосредоточивает свое внимание на аспекте воздержания, на опасностях контрпереноса, подчеркивая "особое положение" любви в переносе в аналитическом процессе, он признает ее неизбежность, ее терапевтическую незаменимость, не определяя точным образом другой ее стороны — а именно, постоянной обязанности аналитика, неотъемлемо присутствующей в "лечении", отдавать себе отчет относительно состояния пациентки и интерпретировать ее психические процессы. "Ограничения", предписываемые этикой и техникой, делают возможным "извлекать из данной ситуации ее аналитическое содержание". Фрейд продолжает: "Пациентка, сексуальное вытеснение которой еще не устранено, а только сдвинуто на задний план, почувствует себя тогда достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии ее сексуальной тоски, все детальные черты ее влюбленности, и, исходя из них, сама сможет открыть путь к инфантильным основам ее любви" (166). Пациентка непременно откроет этот путь, лишь если аналитик адекватно интерпретирует те бессознательные процессы, объектом которых он стал, и не будет реагировать гневно, испуганно или соблазняюще. Фрейд неустанно предупреждает, что пациентка не должна истратить во время лечения свою способность к любви (169). В худшем случае ее первоначальная фантазия переноса, что "под конец она получит в награду нежность врача" (169), может продолжаться и после окончания лечения и сопротивляться трансформации. В побочном замечании Фрейд говорит о том, что трудность в отношении чувственных желаний "как природного феномена" требует "всей терпимости врача", это проблема, которой может соответствовать "эротический ужас" (Кумин, 1985-1986) пациенток. Хотя Фрейд рассуждал в 1910 году о контрпереносе, "который возникает [у аналитика] как результат воздействия пациентки на бессознательные чувства врача", он не принимал во внимание, что "более тонкие и сдержанные проявления желания женщины скорее являются опасными и могут заставить забыть технику и врачебный долг ради прекрасного переживания". Он лишь нормативно подчеркивает, что, вне всякого сомнения, аналитик не должен им поддаваться .

Стрейчи (1934) первым описал переменчивое толкование переноса — посредством которого понимание, толерантные элементы суперэго, интернализируются на месте архаических элементов — в качестве центрального лечебного фактора. Окончательная формулировка Фрейдом цели лечения никоим образом не является "воздерживающейся от оценки", но содержит ясный призыв к сублимации: пациентка "должна научиться у него (аналитика) преодолению принципа наслаждения, отказу от близкого и доступного, но социально недопустимого удовлетворения в пользу более далекого, может быть, вообще очень отдаленного, может быть, даже не вполне достоверного, но психологически и социально безупречного. Для этого преодоления она должна пройти через самые первые периоды своего душевного развития и на этом пути приобрести то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность — в систематическом смысле — отличается от бессознательной" (170). Хотя большей частью утверждения Фрейда по поводу любви в переносе звучат таким образом, как если бы они относились к воспроизведению эдиповых конфликтов, ссылка на "самые первые периоды" заставляет думать о доэдиповых фиксациях или о повторном переживании глубокой регрессии, подчеркиваемой в аналитической ситуации Ференци и Балинтом, и выходе из нее посредством "нового начала" (Хэйнол, 1989).

Фрейд ограничивает свое наблюдение в статье о любви в переносе нежной привязанностью пациентки к врачу, которая, согласно 21-й лекции "Лекций по введению в психоанализ", "снова выходит на поверхность при крайне неблагоприятных условиях, и где наличествуют определенно гротескные несовместимости, даже у пожилых женщин в отношении к старым мужчинам". В случае мужчин-пациентов, продолжает Фрейд, врач — он имеет в виду мужчину-аналитика — может надеяться "избежать трудных помех, вызываемых половым различием и сексуальным тяготением". Но он находит "точно такую же привязанность к врачу, точно такую же завышенную оценку его качеств, точно такую же поглощенность его интересами, точно такую же ревность к любому человеку, близкому к нему в реальной жизни", у пожилых пациентов. И, продолжает он, "сублимированные формы переноса чаще встречаются между одним и другим мужчиной, а откровенные сексуальные домогательства более редки соразмерно тому, как явная гомосексуальность редка по сравнению с другими путями, которые используют эти инстинктивные компоненты.

Шассегье-Смиргел (1988), которая откровенно принимает "элегантную асимметрию" мужского и Женского эдипова комплекса в качестве объяснения любви в переносе у женщин и мужчин, находит, что полная картина любви в переносе, безотносительно к полу аналитика, совпадает с состоянием влюбленности у мужчин реже, чем у женщин, и что любовь в переносе у мужчин "лучше скрыта"; мужчины реже проявляют сопротивление посредством любви в переносе, но скорее показывают признаки противостояния ей; мужчины, считает она, защищают себя, мобилизуя собственную анальность против инцестуозных желаний. Сходным образом Персон (1985), основываясь на различии между переносом как сопротивлением и сопротивлением к переносу, полагает, что в то время как женщины используют эротический перенос как сопротивление, мужчины более склонны проявлять сопротивление к переживанию эротического переноса. Согласно Персон, наиболее интенсивные материнские переносы от пациенток на женщин-аналитиков, даже если эротические чувства могут быть свободно выражены, отражают возникновение ярости, зависти, соперничества и страха как части эдиповой констелляции. В полном соответствии с представленным выше тезисом о связи между конкретизирующимся любовным переносом Фрейда и бета-элементами Биона, прямой перенос на тело женщины-аналитика, описанный Лиа Голдберг (1979), не предстает полоспецифическим.

Принцип воздержания Фрейда — который должен рассматриваться как стоящий в стороне от его правил лечения, даже при том, что он часто переформулировался в "правило воздержания" (например, Неренц, 1985) — подчеркивает необходимость фрустрации в ситуациях, которые определяются переносными и контрпереносными сопротивлениями. Фрейд отмечает потребность в "определенном количестве реального страдания" пациентки (Фрейд, 1931), так что она не будет находить каких-либо заместительных удовлетворений для своих симптомов, и потребность в отказе от какой-либо неинтерпретирующей деятельности со стороны аналитика. Несколько лет спустя после работы о любви в переносе Фрейд предупреждал против обращения "пациента, передавшего себя в поисках помощи в наши руки, в нашу частную собственность, в решении за него его судьбы, в насильственном навязывании ему наших идеалов и в гордости Творца, формирующего из него наш собственный образ и считающего это благом". Безусловно важны недвусмысленные отличия этого предупреждения от "технических правил", о которых Фрейд в 1912 году сказал, что "по крайней мере многие из них могут быть суммированы в единое правило", что аналитик уделяет всему "одинаковое", равномерно распределенное внимание, приспосабливается к пациенту, "как телефонная трубка приспособлена к передающему микрофону". Анна Фрейд (1946) разъясняла принцип воздержания, используя метафору "постоянной беспристрастности", исходя из которой аналитику следует направлять свое внимание на бессознательные части ид, эго и суперэго.

Принцип воздержания, очевидно, связан с нейтральностью, которая обозначает утопический идеал беспристрастности и невмешательства, цель аналитика не стать реальным персонажем в жизни пациента. Этот принцип самым тесным образом связан с ценностями, имплицитно присутствующими в аналитическом отношении, этической правдивостью, уважением свободы мысли и с терапевтической целью психоанализа "осуществить контроль над наиболее опасными психическими импульсами и добиться над ними господства ради блага пациента".