Управление эротическим переносом

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Управление эротическим переносом

Фрейд неоднократно испытывал на себе насильственное столкновение с эротически заряженными романтическими чувствами и требованиями анализанток. Некоторые женщины проявляли эти чувства и требования вполне явно, тогда как другие, по-видимому, показывали лишь едва уловимые признаки таких чувств и вместо этого упорно занимались, хотя часто бессознательно, борьбой с ними или защитой от них. Характерно для себя и к большой выгоде для всех нас Фрейд намеревался исследовать, что может быть узнано из этих эмоциональных развитии чувств. Что могут открыть данные феномены относительно глубин психической жизни и источников неврозов его анализантов?

Фрейд пришел к двухстороннему рассмотрению выражения романтических и страстных чувств анализанток. С одной стороны, это являлось сопротивлением постольку, поскольку представляло собой давление пациентки на аналитика с тем, чтобы перевести аналитические взаимоотношения в любовную связь. Вызывая сдвиг от психической сферы к физической, пациентка могла заменять терапевтическое припоминание невротическим действием. Одновременно с этим, объяснял Фрейд, она могла "низвести" аналитика с властной позиции в их взаимоотношениях и убедить себя в том, что лечение опасно и ее решительное сопротивление лечению оправданно. С другой стороны, Фрейд считал служащую сопротивлению эротизацию терапевтических взаимоотношений воротами к вытесненным инфантильным либидинальным желаниям и конфликтам анализантки. Будучи проанализирован, этот защитный маневр мог открыть ее бессознательно сохраняемые "первоначальные источники любви" и "самое сокровенное из ее любовной жизни" (166). Согласно данной точке зрения, любовь в переносе подобна сновидениям: с одной стороны, являясь сложным набором сокрытий; а с другой — царским путем к терапевтически значимым воспоминаниям детства. С помощью этих воспоминаний Фрейд мог надеяться продемонстрировать анализантке истоки и движущие силы ее невроза и в то же самое время показать миру истинность своих теорий.

Можно видеть, что Фрейд рассматривал эротический перенос как путь блокировки анализа, который бессознательно обусловливался всем тем, что существенно важно для аналитического излечения. При таком понимании анализ любви в переносе как сопротивления имеет неоценимое значение. Большой смысл кроется в замечании Фрейда: "Единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом" (159). Фрейд подчеркивал, что осуществление этой деликатной задачи зависит от понимания аналитиком того, что любовь в переносе порождена самой аналитической ситуацией. Она — результат наблюдений и метода, а не простой прямой отклик одного человека на другого; другими словами, нет основания ожидать, что аналитик является носителем особой трансферентной валентности.

Вскоре мы подойдем к рассмотрению скрытых смыслов явной неудачи Фрейда увидеть возможность того, что как по форме, так и по содержанию, анализанты бессознательно сотрудничают с аналитиком через любовь в переносе; они используют ее специфическим образом как сообщение сведений скорее в форме показа, нежели сознательного припоминания и словесного рассказа. Его внимание осталось сосредоточенным на противодействии и на преодолении неприступности.

Сейчас мы сталкиваемся с особым, ситуационно вызванным защитным использованием любви в переносе: у женщин, которые на основании поверхностного аналитического знания вступают в анализ с убеждением, будто от них ожидается, что они влюбятся в мужчину-аналитика; если они этого не сделают, это лишь докажет им, что они плохие, не поддающиеся лечению или в ином отношении неподходящие анализанты. В этих случаях аналитик должен вначале изыскать возможности интерпретировать их конфликты относительно того, "хорошие" они или "плохие", и их страх спонтанности в том, что является для них все еще неисследованными водами психоанализа. Однако в 1915 году Фрейду пришлось вместо этого выражать озабоченность по поводу тех плохо подготовленных аналитиков, которые побуждали анализантов влюбляться в себя, или, по крайней мере, Фрейд считал необходимым предупредить их об опасности такой возможности (161).

В данном эссе Фрейд пытается заложить основу для твердой опоры на истолкование в преодолении сопротивления, выраженного в эротическом переносе. Однако в некоторых местах Фрейд, по-видимому, также полагается на рациональную аргументацию и давление. Например (167), он* по-видимому, склонен убеждать анализантку в нереальности ее любви, утверждая, что она скорее была бы уступчивой, нежели сопротивляющейся, если бы действительно любила аналитика. В утверждениях такого рода и несмотря на свое собственное указание на то, сколь важно для аналитика быть терпеливым, Фрейд частично выступает как специалист рациональной ориентации, работающий гораздо ближе к интеллектуально убеждающему, чем к эмоциональному концу континуума (Шафер, 1992, гл.14). Хотя мы можем оценить тот факт, что Фрейд описывает крайнюю версию эротического переноса и соответственно озабочен тем, чтобы защитить лечение от преждевременного и взаимно болезненного окончания, подумав, мы можем также осознать, что сам этот факт в большей мере служит аргументом против прибегания к, или чрезмерного полагания на интеллектуальное понимание и увещевание. Кроме того, сам Фрейд подчеркнул в начале данного эссе, что в таком перегретом контексте уши глухи к рациональным объяснениям. К акцентированию Фрейда мы можем теперь добавить, что, если такие объяснения и увещевания вообще дают что-либо, они обычно лишь добавляют горючего в огонь, частично представляясь анализантке подтверждающими ее фантазии переноса, что аналитик действительно привязан к ней.

Такое колебание Фрейда в вопросе использования доводов и давления, возможно, свидетельствует о некотором личном дискомфорте в связи с любовью в переносе, о чем я вскоре буду говорить. Однако вначале мы должны возвратиться к теме теоретической готовности Фрейда концептуально представить подлинную любовь в переносе. Фрейд писал "Заметки о любви в переносе" почти за десять лет до того, как представил свою эго-психологию в развитой форме[37]. В 1915 году он все еще считал, что именно поднятие на поверхность вытесненного и восстановление воспоминаний раннего детства — Делание бессознательного сознательным — важный Целительный фактор в терапевтическом процессе. Это убеждение теоретически основывалось на его топографической концепции психики. Однако оно Необходимо ведет к техническому подходу, одновременно динамическому и рационалистическому; такие убеждения благоприятствуют враждебному отношению к сопротивлению и чрезмерному полаганию на сознательное понимание как пути к выздоровлению.

По контрасту с этим, в более поздних структурных формулировках Фрейд подчеркивает потребность в изменении защит, ослаблении давлений суперэго и усилении это в целом: "Там, где было ид, должно стать эго" (1923). К этому времени Фрейд осознал, что вся личность вовлечена в невротические проблемы. Следовательно, он был вынужден значительно сдвинуть акцент в направлении инсайта, основанного на эмоциональном переживании, как существенно важного момента в вызывании глубокого и длительного изменения в психике как целом. В соответствии с новым правилом эмоциональное переживание простирается за пределы эмоций самой любви в переносе; это — разновидность переживания, которая возможна лишь в подготовленном структурном контексте, созданном через аналитические толкования повторений внутри истории жизни. Этот сдвиг с топографии к структуре лежит в основе многих продвижений в психоаналитической технике, которые были сделаны после 1915 года; в связи с этим следует особо отметить постоянную и возрастающую озабоченность аналитика подготовкой почвы для истолкований переноса, а не просто прямым считыванием бессознательного.

При рассмотрении идей Фрейда в историческом контексте мы также должны быть внимательны ко всему, что может служить намеками на будущее, ибо Фрейд был в некотором смысле всегда придирающимся к себе. Уже в таких работах, как "Формулировки двух принципов психического функционирования" (1911), "О нарциссизме. Введение" (1914) и "Печаль и меланхолия" (1917[1915]) проявляется его склонность к той формальной теории "эго", которая сможет привести к решительному разрыву с рационалистическим давлением и сдвигу к последовательному толкованию.

Тем временем непоследовательность или колебание продолжались, и на нас не может не произвести впечатления то, сколь значительная часть "Заметок о любви в переносе" посвящена предостережению молодого, неопытного или не подвергшегося анализу аналитика от искушения уступить страстным просьбам пациентки. Однако для Фрейда это означало нечто большее, чем простое усиление этической ответственности врача. Он не только настоятельно советовал аналитику ни в малейшей мере не рисковать своим общественным достоинством и врачебным авторитетом, проявляя нежный отклик, но также развивал общую теорию, в данном случае подчеркивая тот момент, что романтическое или сексуальное удовлетворение не сможет принести какой-либо терапевтической пользы из-за невроза пациентки, коренящегося в насыщенном конфликтами инфантильном прошлом, делающем ее неспособной к подлинному удовлетворению здесь и сейчас (165).

Однако я уже высказал предположение, что нельзя легко доверять утверждению, что Фрейд просто-напросто намеревался оставаться реалистичным и практичным по мере развития своих клинических инсайтов и их теоретического контекста. Я полагаю, что он также проявлял некоторый собственный неразрешенный контрперенос. Например, заслуживает внимания, что, несмотря на утверждение в написанном им ранее эссе (1914а, 150), что повторение и отреагирование могут быть поняты как формы припоминания, в данном эссе он почти исключительно подчеркивает текущую функцию любви в переносе как сопротивления — то есть, блокирование ею припоминания вследствие настаивания на повторении. Хотя, как я ранее писал, Фрейд ясно понимал возможность проанализировать данное сопротивление в глубь, к его инфантильным корням, однако, не был распознан отколовшийся аспект этого осознания, то есть не было признано, что анализант также может быть сотрудничающим, сообщая, посредством отыгрываний, нечто ценное. В другом месте (1992, гл.14) я пытался показать, что длительное сосредоточение Фрейда на оказывающих противодействие аспектах сопротивления во всех его формах может рассматриваться как проявление враждебного контрпереноса. Для успешного рассмотрения вопроса о контрпереносе Фрейда, особенно в отношении любви в переносе, мы должны обратиться к недвусмысленному высказыванию по этому поводу в "Заметках о любви в переносе": что он говорит, как он говорит это и что он забывает сказать.

Однако, чтобы подготовить для этого почву, полезно задержаться на рассмотрении отыгрывания как сообщения. Данный момент особо подчеркивается в трудах ведущих современных кляйнианцев, таких как Бетти Джозеф (1989). Но здесь аргументация неадекватно развита, ибо из этого не следует, что все то, что поддается интерпретации, каковым может быть отыгрывание, намеренно использовалось как сообщение. Аналитик также может получать информацию из наблюдения за некоммуникационным поведением, и этот момент не игнорируется Джозеф. Связанные с этим проблемы слишком сложны, чтобы подробно рассматривать их здесь, но я должен по крайней мере сказать, что когда аналитик постоянно сфокусирован на движущих силах переноса-контрпереноса, постоянно старается установить связанные с объектом, взаимодействующие аспекты событий аналитической сессии, эвристически полезно рассматривать анализанта как всегда переживающего просто бытие, а также то, что он использует слова как средство сообщения другому, следовательно, объяснения чего-то кому-то еще. Я далее считаю, что большинство анализантов благоприятно реагирует на атмосферу, в которой то, как они ведут себя и что говорят, рассматривается как активная часть связи с аналитиком посредством сообщения информации.