4. ГЕШТАЛЬТЫ И ПРИЗНАКИ

4. ГЕШТАЛЬТЫ И ПРИЗНАКИ

Гештальт — это мыслительная реалия, т. е. термин, принадлежащий определенной теории и вне ее не имеющий смысла. Гештальт как таковой нельзя увидеть или нарисовать, поскольку это конструкт, теоретическое построение. В научный обиход его ввели немецкие ученые, представители школы гештальтпсихологии.

О гештальтпсихологии вы можете прочитать в справочных пособиях и учебниках, например: (Ярошевский, 1985).

Несмотря на безусловную объяснительную силу этого конструкта, гештальт как таковой определяется только через отрицание. Воспринимать нечто как гештальт — значит воспринимать это "нечто" не в терминах признакового описания, а как–то "иначе". И слова типа "конфигурация" или "структура" здесь ничего не проясняют.

Структура, т. е. некий сложный объект с взаимосвязанными между собой элементами, может быть воспринята как гештальт, как нечто целое и неразложимое. Но структуру можно описать и через набор элементов плюс связи между ними.

При этом — и это крайне важно! — обратное неверно: то, что человек обычно воспринимает как гештальт, не удается свести к перечню реально используемых человеком признаков. Например, облако человек всегда воспринимает как гештальт, и его невозможно описать как структуру. Человеческое лицо, произведение живописи также воспринимаются только как гештальт.

Известно, что сильный шахматист запоминает не местоположение отдельных фигур на доске, но всю позицию в целом. (Хотя как раз "физическая" позиция может быть полностью описана через положение шахматных фигур на доске, как это и делается, когда ход партии фиксируется на бумаге.) При этом сильный шахматист хранит в памяти огромное число таких "гештальтов", которые в случае необходимости он актуализирует, т. е. "вызывает из памяти" (я ставлю здесь кавычки, потому что буквально "вызывать" что–либо можно только из памяти компьютера).

Менее известно, что эксперт в области живописи запоминает оттенки тонов столь точно, что еще и теперь при издании особо высококачественных репродукций, прежде чем перейти к окончательному этапу печати, вызывают эксперта–искусствоведа и просят его оценить (по памяти!) правильность цветовоспроизведения на пробном отпечатке.

В приведенных примерах шахматист и эксперт–искусствовед оперируют целостными образами соответствующих объектов, которые и принято называть гештальтами. Операции с гештальтами, однако, вовсе не удел одних лишь профессионалов. Собственно говоря, все мы — профессионалы в том, что касается нашей повседневной жизни. Поэтому в общем случае и мы склонны оперировать гештальтами, хотя при необходимости достаточно часто можем перейти к признаковым описаниям. Этот тезис будет особо важным для дальнейшего изложения.

Подчеркнем, что вне конкретной ситуации противопоставление операций с гештальтами операциям с признаковыми описаниями бессодержательно.

И еще один тезис, принципиально связанный с проблемой признаков и гештальтов. Бессмысленно говорить о "вообще" существенных и "вообще" несущественных признаках объектов — они тоже определяются ситуацией, задачей (см. выше обсуждение того, как следует описывать семантику слова табурет, с. 51).

Грамотный человек считает похожими и относит к одному классу "букв а" все изображения русской буквы а, хотя даже стандартное русское а строчное и А прописное графически не похожи, не говоря уже о разнообразии шрифтов и рукописных начертаний. Как именно, с помощью какого механизма происходит это отождествление, на каких признаках человек основывается? Мы до сих пор имеем лишь весьма расплывчатые гипотезы. Конечно, компьютерная программа, которая может "читать" любой текст, в том числе рукописный, устанавливая тождество всех а, всех у, всех д при разнообразии начертаний, вовсе не обязана делать это на основе тех же механизмов, которые использует человек. Но все–таки неслучайно для создания такой программы понадобилось без малого тридцать лет!

Замечательное свойство человеческого интеллекта — неосознаваемое умение на многое не обращать внимания. Мы не помним, сколько зубцов у обычной вилки, какова глубина черпака у столовой ложки, что изображено на коробке спичек. Потому что нам не надо это помнить. Мы не "замечаем" год чеканки монеты, потому что все монеты одного достоинства для нас функционально одинаковы. То же касается и картинки на спичечном коробке, заводского клейма на электрической лампочке или оттенков цвета почтовой марки.

Мы имеем дело с вилками, ложками, коробками спичек, лампочками и марками как с объектами с определенными функциями. А для этого достаточно удостовериться в том, что это вилка, а не нож, лампочка 60 ватт, а не 40 или 100, марка в 10 рублей, а не в 15.

Итак, нам не нужны бесполезные "для данной задачи" признаки предметов. Но — подчеркну это еще раз — вне конкретной задачи признаки не распадаются на полезные и бесполезные. Конкретность задачи — в том, что именно нам требуется усмотреть в каждом отдельном случае. Глаз коллекционера или контролера качества имеет иную "настройку" — впрочем, из сказанного ясно, что глаза тут ни при чем, поскольку они у всех нас устроены одинаково. Но там, где обычный человек видит ткань черного цвета, текстильщик различает как минимум 16 разных оттенков черного, ибо это имеет прямую практическую ценность.

Равным образом и врач видит не вообще бледность, но бледность с желтушным оттенком, восковую бледность, синюшную бледность и т. д. Поэтому так точна фраза, что мы видим не глазом, а мозгом. Но это и значит, что представления о сходствах и различиях не заданы нам изначально. Они формируются в нашей психике в процессе приобретения опыта и представляют собой результат сложных познавательных операций.

Язык служит инструментом этих операций и способом фиксации полученных знаний.

Те из вас, кто будет работать с детьми или взрослыми с нарушениями речи и слуха, а также те, кто будет учить детей читать или преподавать язык — неважно, родной или иностранный, — непременно столкнутся с относительностью сходств и различий. Одни пишут грамотно, даже не научившись правильно держать карандаш. Для других проблема "одно н или два?" будет актуальной всегда.

Можно иметь хороший музыкальный слух, но непослушный голосовой аппарат, и человек отказывается напеть простую мелодию, потому что сам слышит, что он фальшивит, но исправить это он бессилен. То же и с фонетическим слухом — я слышу, что вы говорите по–английски с русской интонацией, но продемонстрировать, где вы ошибаетесь, сама я не могу и прибегаю к учебной кассете.

Тонкое улавливание сходств и различий зрительно или на слух не равносильно возможности воспроизвести нужные различения — здесь может обнаруживаться разрыв между перцепцией и действием, которое обеспечивается моторным аппаратом.

Мы уже говорили о том, что возможность установить сходство или различие — это совсем не то же самое, что уметь объяснить или обосновать, в чем именно сходство или различие состоит. Для обычного человека инструмент должен быть удобен, чай должен быть ароматен, а вино — иметь букет.

Но мы крайне редко можем объяснить, почему для нас удобна именно эта рукоятка отвертки, и тем более не умеем описывать аромат чая или букет вина в терминах компонент, определяющих аромат или букет. Это не мешает нам говорить, что определенные вина или сорта чая похожи друг на друга. Итак, не забудем, что "похожесть" — это, как правило, "похожесть для нас", т. е. отношение, бессознательно включающее наши цели и ценности.

В связи со сказанным очевидно, что сходство, как оно устанавливается человеком в процессе жизненной практики, может быть реально первичным относительно неосознаваемых или плохо вербализуемых свойств объектов.

Итак, эффективность сходства как конструкта не связана с тем, можем ли мы эксплицировать признаки или параметры, сравнение которых привело к умозаключению о сходстве.

Это в особенности справедливо для такой трудноуловимой "материи", как смысл.