Глава XVI Что такое переоценка?
Глава XVI
Что такое переоценка?
Jeopardy! может сколь угодно жестко подавлять свободу слова своих игроков, низводя их в этом отношении до уровня политзаключенных. Но предотвратить утечку информации через зрителей в студии не может никто. Обычно Джонни Гилберт по-доброму просит присутствующих не светить результаты отснятых игр до их выхода в эфир, но никаких бумаг зрители не подписывают, и никаких санкций за разглашение к ним применить нельзя. Поэтому меня совершенно не удивляет, что итоговый счет моей последней игры уже на следующий день оказывается слит в интернет. Новостные агентства тут же подхватывают слух, и вскоре информация появляется бегущей строкой в выпусках новостей CNN и на титульной странице USA Today. Никому и дела нет до того, что они убивают всю интригу телепередачи, которая выйдет в эфир только через три месяца. Дело раскрыто: бутон розы — это детские санки![256] Подробности в одиннадцать.
В результате намеченный заранее день интервью превратился для меня в одно нескончаемое No Comment, так что перед отправлением в аэропорт я чувствую себя раздраженным и измотанным. Такое состояние не самое приятное для светской беседы, однако пожилому таксисту с именем Леонард и непринужденной манерой поведения удается быстро меня разговорить. Вскоре мы уже делимся впечатлениями о работе и о наших отпрысках.
«Давай я расскажу тебе о том, как управляет Господь», — предлагает он как-то совсем некстати, пока мы выруливаем на прямое шоссе, ведущее к терминалу.
«Когда я учился в старших классах, у меня было видение, знак, который гласил — создай группу. Так что я собрал ребят, а сам научился играть на блок-флейте и флейте пикколо. И неплохо играть, скажу я тебе. Но я никогда не любил носить сценические костюмы. Нет, никогда не любил.
После школы я завербовался в армию и поплыл во Вьетнам. И оказалось, нации важно, чтобы на линии фронта я ходил и собирал окурки. Но однажды я увидел объявление о наборе музыкантов в армейскую группу. Так что остаток службы я провел, играя на флейте для Дяди Сэма. Но ты должен знать, что у армейских музыкантов часто бывают плохие отношения. Наша группа в этом плане была из худших. Когда наконец наступил дембель, я сжег свою форму, все свои зеленые комбинезоны, мать их. И я поклялся Богу. Я сказал: „Боже, до конца своей жизни я никогда больше не буду носить форму“.
Но, как я тебе уже говорил, следующие 30 лет я работал в пожарной охране Лос-Анджелеса. Уходил в звании капитана. Со временем бы дослужился и до начальника, но не смог больше носить форму. Меня от нее просто воротило, и все. Я ушел и объяснил почему. И вот я здесь, вожу лимузины, и этот серый костюм — и есть моя униформа. Дома в шкафу висит еще 14 таких же. Они все одинаковые. Похоже, мне суждено носить форму до конца дней.
Вот в таком загадочном ключе Он и управляет нами. Он показывает тебе твой путь, и ты, конечно, можешь сказать: „Господи, нет, только не это!“ и уплыть куда-нибудь в Таршиш, как Иона, чтобы сбежать от Его воли. Но Он рано или поздно догонит тебя, достанет на небе или на земле, и ты ничего не можешь с этим поделать».
Я раздумываю над проповедью Леонарда, сидя у выхода на посадку и вглядываясь в смутно мерцающие за окном огни взлетной полосы. «Давай я расскажу тебе о том, как управляет Господь». У Леонарда вещью, от которой он не смог сбежать, была униформа. Для меня, полагаю, такую же роль сыграла тривия. Однажды я решил для себя, что Знание Всякой Странной Хрени (можете придумать более удачный термин) — это раздражающая окружающих причуда, детская болезнь, и провел годы, делая вид, что мне до нее нет никакого дела.
Победив в Jeopardy! я исполнил свою самую большую, самую главную, самую несбыточную детскую мечту. Часто ли люди могут похвастаться подобным? Всем остальным заветным мечтам Кена-четвероклассника не суждено было сбыться. (Среди них значились рентгеновское зрение, вертолет с возможностью вылета в открытый космос, Мистер Ти[257] в гостях на моем дне рождения.) А с Jeopardy! все получилось. И этого у меня теперь никому не отнять. Было очень приятно возобновить контакты с одноклассниками, поздравлявшими меня после того, как посмотрели игры по телевизору. Было очень приятно подурачиться с Гровером и Большой птицей. Было очень приятно пусть недолго, но способствовать новой волне популярности, казалось, вымирающего вида, американских телевикторин. Было очень приятно, что несколько месяцев в телевизоре находился открыто религиозный человек, который при этом не был (надеюсь!) стереотипным болваном или чокнутым. Ну и, в конце концов, не стоит сбрасывать со счетов сумму в $2,5 млн, которую я расцениваю как маленькое приятное дополнение к вышеназванному.
Но больше всего я благодарен Jeopardy! за то, что она, в конце концов, вернула меня в лоно тривии. Как игрок тривии я совершил своеобразный каминг-аут по телевизору на глазах десятков миллионов человек. Я больше никогда не смогу тихо притвориться, что не знаю имени басиста какой-нибудь группы или названия какого-нибудь старого фильма с Энджи Дикинсон из тех, что ставят в эфир поздно вечером. Мало того, я больше не хочу притворяться. Я готов в любой компании быть тем самым парнем, который предположительно будет знать Всякую Странную Хрень. Ничто не извиняет навязчивого всезнайства или интеллектуального занудства, но я решил, что знание само по себе — вещь хорошая. На самом деле, это абсолютная ценность. Всегда лучше знать что-то, чем чего-то не знать.
Да, я смирился с живущим внутри меня тривия-гиком. Смирился и принял его. В конце концов, ты не можешь сбежать от самого себя. «Он рано или поздно догонит тебя, достанет на небе или на земле, и ты ничего не можешь с этим поделать».
Следующим вечером я направляюсь по только что достроенной летней веранде к Минди. Она попивает содовую и смотрит, как солнце опускается за крону гигантского ясенелистного клена, растущего на участке наших соседей. Клен этот дарует нашему двору драгоценную тень летом и кучи листьев осенью, которые постоянно приходится убирать граблями. Вопреки нашему проекту, строительство веранды растянулось на все лето, поэтому мы в первый раз можем ею воспользоваться только сейчас, когда дни стали заметно короче. Спустя год после хаоса и суматохи по поводу эпопеи с Jeopardy! двор кажется благочестиво умиротворенным.
«Кто звонил?» — спрашивает меня Минди.
«Это Эрл. Он покупает билеты на концерт Wilco в ноябре. Спрашивает, взять ли нам?»
«Да, наверное. Он не напоминал тебе снова, что, по мнению всех его друзей, вы должны были поделить твой выигрыш между собой?»
«Кажется, он теперь снова в мире с Jeopardy!. Больше того, он хочет ехать на будущий год в Лос-Анджелес, чтобы снова попробовать свои силы».
Включается уличное освещение, заливая увитые плющом телефонные столбы мягким оранжевым светом. Мои босые ноги еще чувствуют тепло жаркого дня, сохраненное досками свежего настила, но прохладный ветерок уже разгуливает по двору и треплет ветки клена, напоминая о предстоящей осени и листьях, которые надолго засыплют тут все вокруг. Я все еще скучаю по Jeopardy! но как же хорошо быть дома!
«Ну, что мы будем делать дальше?» — спрашивает Минди, кладя голову мне на плечо.
«Я не знаю. Нужно искупать Дилана. Потом, наверное, надо будет пойти разобрать почту».
В это время Дилан высовывает голову из-за двери кухни, как будто из кабины локомотива, и орет командным голосом «По вагонам!» и «Полный вперед!» — фразы, почерпнутые им у паровозика Томаса. Поначалу меня беспокоила мысль о том, что он может слишком рано приобщиться к тривии и стать нердом, как отец. Но, примирившись с собственной одержимостью, я перестал напрягаться по этому поводу и в отношении Дилана. Он нормальный, здоровый ребенок, просто впитывающий новую информацию, как губка. И ничего плохого в этом нет. В конце концов, мы все живем в перевернутом мире Бизарро[258], где тинейджеры сходят с ума по гаджетам, где главным книжным бестселлером во всех магазинах стали фэнтезийные истории про мальчика-волшебника и где киноблокбастеры кишат хоббитами, эльфами и супергероями 1960-х в костюмах из спандекса. Теперь не обязательно ехать на конвент по «Звездному пути», чтобы найти себе подобных. Сегодня почти у каждого есть какое-то особое увлечение, каждый сходит с ума по-своему. Можно выбрать свой собственный культ: одним важнее еда, другим — мода, третьим — «Отчаянные домохозяйки», четвертым — Дэвид Мамет[259], пятым — выдуманные фантастами виды спорта. Список можно продолжать бесконечно. И поскольку каждый сегодня интересуется той или иной тривией по своей любимой теме, она перестала быть чем-то вроде стигмы. Теперь тривия — это мейнстрим. А нердом быть круто!
Я с удовлетворением наблюдаю за тем, как Дилан, надев на голову собачью миску для воды, управляет своим воображаемым поездом и при этом непрестанно выдавливает в рот одну за другой трубочки вишневой пасты из тюбика, хотя я и не уверен, что это отличительные признаки всякого юного гения. Во всяком случае, в биографии Моцарта про вишневую пасту ничего не сказано.
«Я не спрашивала тебя о том, чем ты собираешься заняться непосредственно сейчас, — говорит Минди, — я имела в виду вообще, что дальше? Что ты собираешься делать всю оставшуюся жизнь, „парень из Jeopardy!“?»
Мне и самому это интересно было бы знать. «Ты помнишь, — начал я издалека, — старую „Сумеречную зону“ и героя Берджесса Мередита? Он там играет банковского кассира, который, кажется, не прочитал в жизни ни одной книги. Но однажды случается ядерная война и он оказывается единственным выжившим, помнишь? Последний человек на Земле».
«Я ненавижу эту серию. Это когда у него лопаются стекла очков, верно? Он остается совсем один и полностью ослепшим. Это выглядит так несправедливо!»
«Да, но я имею в виду момент до того, как у него разбились очки. Этот человек всю жизнь занимался нудной офисной работой. Внезапно случается чудо, и он может прожить остаток жизни только для себя, занимаясь тем, чем захочет. „Я могу потратить сколько угодно времени на что угодно“. Это то, как я сейчас себя чувствую. Неожиданно освобожденным».
«Ну, хотя бы обошлось без ядерной войны».
«Ну да, достаточно оказалось телеигры. Пожалуй, этот вариант предпочтительней».
«Так что ты собираешься делать со всем временем этого мира? Берджесс Мередит хотел всего лишь прочитать Диккенса. Какие безумные желания обуревают тебя?»
Тут она меня подловила. Честно говоря, я понятия не имею. По меньшей мере, я буду гораздо больше времени уделять семье. Могу снова пойти учиться. Могу писать. Могу снова заняться рисованием. Могу выстроить во дворе из «Лего» точные копии мировых достопримечательностей в уменьшенном масштабе. Мир велик, как всегда говорила нам в детстве мама.
Я вспоминаю, что мне говорил Фред Ворт о выходе на пенсию — у него появилось столько же свободного времени, сколько у Стивена Кинга, 24 часа семь дней в неделю. Ну что ж, я готов вступить в клуб. Не думаю, что буду составлять энциклопедию Голливуда на шесть тысяч страниц, но не удивлюсь, если тривия по-прежнему будет занимать важное место в моей жизни. Не только тривия в виде игры в вопросы и ответы, но тривия в более широком понимании, как познание интересных вещей в самых разных областях, расширение культурного кругозора, любопытство и открытость миру. Постараюсь стать экспертом в тех областях знания, которые мне интересны.
Тут мне в голову приходит важная мысль: «За всеми хлопотами ты не забыла, что в следующий четверг у нас годовщина свадьбы?» — спрашиваю я Минди.
«Не забыла. Четыре года», — мы чокаемся стаканчиками с диетической колой.
«Вчера в самолете я понял одну вещь. Как по-твоему, что в самом начале сблизило нас друг с другом?»
«Ну, ты приставал к моим соседям по комнате, чтобы они нас познакомили, и…»
«Тривия».
«Ты хочешь сказать, что нас свела тривия? Мы разве играли в Trivial Pursuit или что-то подобное?»
«Вначале мы выяснили, что у нас есть кое-что общее. Две вещи. Помнишь?»
Минди берет минуту на размышление. «Что мы оба знали слова всех песен Once Upon a Mattress?»
«Это первая. Ты одолжила мне CD-диск с мюзиклом».
«Ну, знание бродвейских мюзиклов еще не показатель того, что ты увлекаешься тривией. Это может также означать, что ты гей».
Но я продолжаю: «И потом на следующий день после первого свидания мы снова встретились и перебрасывались цитатами из What’s up, Doc, помнишь?» Мы оба выросли на засмотренных до дыр видеокассетах с этой эксцентрической комедией 1972 года, так любимой обоими нашими уважаемыми семействами. Когда я в тот день уходил от Минди, она сказала: «Давай не будем говорить: „Прощай!“ Скажем друг другу „Au revoir“». «Нет, давай скажем: „Прощай!“» — ответил я на автомате. Тогда мы изумленно уставились друг на друга, поняв, что цитируем один и тот же фильм.
«Любовь с первого взгляда».
«Ну, возможно, мы бы никогда не узнали, что так прекрасно подходим друг другу, если бы не цитировали одни и те же фильмы и песни. Это нам показала именно тривия».
Похоже, я не смог убедить Минди. «Но подобные вещи происходят со всеми людьми. Люди находят какую-нибудь ерунду, о которой оба знают хоть что-то, чтобы было о чем поболтать, пока официант приносит ужин. Тебя послушать, так ни один брак, ни одни отношения, ни одна дружба где бы то ни было не обходится без толчка со стороны тривии».
«Да, именно так я и думаю, — соглашаюсь я. — Ну, за тривию!» Мы снова чокаемся стаканами с содовой, и солнце окончательно скрывается за гигантским кленом.
За сотни лет до того, как я построил себе новую веранду, и даже до того, как я ее заказал в Costco, и даже до того, как я женился на Минди, существовала небольшая кучка энтузиастов, которые, сами не зная почему, никак не могли насытить себя знанием Всякой Странной Хрени. Они отправляли каверзные вопросы в «Афинский Меркурий» в 1690-х и скупали все тома «Неизвестного об известном» Джона Тимбса в 1850-е. В 1920-х они читали мистера Рипли и играли один на один с его книгой «Спросите что-нибудь полегче!». В 1950-х такие же люди собирались вокруг электрических приемников, чтобы наблюдать за невероятными победами и сокрушительными поражениями участников шоу «Вопрос на $64 тысячи» и «Двадцать одно». В 1980-е они резались в Trivial Pursuit до того момента, пока не выучивали все вопросы наизусть и не становились недосягаемыми для друзей и новых соперников.
Кажется, каждые 20 лет поколения, сменяющие друг друга, переживают новый бум и новое падение интереса к тривии. Я спрашивал у Рея Хэмела, почему тривия всегда возвращается. В ответ он поделился своей теорией: «Тривия занимает людей тогда, когда их экономическое положение стабильно. Людям нужны развлечения. У них есть свободное время, и им приятно чем-то занять свои мозги. Когда же в экономике проблемы, они слишком заняты добыванием куска хлеба, чтобы замечать еще что-то вокруг себя». История показывает, что каждая новая волна массового увлечения тривией наступает сразу после разрешения экономических неурядиц, после окончания кризисов.
Проверив теорию Рэя самостоятельно, я должен признать, что в ней есть зерно истины. Успех «Спросите что-нибудь полегче!» пришелся на легкомысленную кульминацию Века Джаза, всего за два года до обрушения финансового рынка и начала Великой депрессии. Пик телевизионных викторин совпал с эпохой послевоенного благополучия в период президентства Эйзенхауэра, а их коллапс — с продолжительной игрой на понижение большинства участников рынка в поздних 1950-х — начале 1960-х годов. Университетская тривия расцвела в пору, предшествующую нефтяному кризису и глобальной рецессии 1973–1974 годов. А популярность Trivial Pursuit склонилась к закату около 1987 года — как раз время «Черного понедельника» — рекордного падения курса акций в течение одного дня за всю историю фондового рынка. Когда в 1999 году «Кто хочет стать миллионером?» сотворила новую сенсацию, интернет-пузырь был уже готов взорваться.
Если возрождение тривии на самом деле связано с экономическими циклами, то волна массового помешательства на этой почве нахлынет вновь, как это всегда происходило. Но сейчас тривия уже стала мейнстримом, феноменом, который незаметно окружает нас каждый день, даже тогда, когда не попадает в заголовки газет. Что есть Век Информации, как не окончательное и заслуженное установление господства тривии над миром? Возможно, «тривиализация» Америки сделает подрастающее поколение любопытными, умными и культурно развитыми гражданами, способными поддержать разговор о любом предмете, существующем под Солнцем, и тогда тривия спасет мир. Ну, или породит новое поколение лежебок, полных иронически-пренебрежительного отношения к паршивому старому «телеку», зато одержимых самой малозначимой спортивной статистикой и бонусными сценами фильмов на DVD. Время покажет. Но в любом случае тривия уже никуда не денется.
И отныне я — ее часть. Я отыскал святой Грааль любителей тривии — теперь я сам стал ответом на вопрос! Когда-нибудь, спустя десятилетия вопрос из Trivial Pursuit редакции 2000-х годов в категории «Люди и места» может поставить будущих игроков в тупик:
«Кто в 2004 году провел рекордную победную серию длиной в полгода в телевикторине Jeopardy! и выиграл $2,5 млн?»
Игроки начнут стонать от напряжения и бить себя ладонями по лбу. «Ты помнишь! Это же тот рыжий чувак, то ли из Юты, то ли из Айдахо, то ли еще откуда-то. Нам всегда бабушка летом про него рассказывала, пока мы не сдали ее в дом престарелых. Как бишь его?»
Я такой же ответ на вопрос тривии, как танцор Боб Мэй, который сыграл робота в фильме «Затерянные в космосе», или Уильям Руфус Кинг, который был вице-президентом при Франклине Пирсе всего 45 дней, почти все их проведший на Кубе, умирая от туберкулеза. Я могу оказаться на соседних строчках с психологом Уильямом Мултоном Марстоном, который придумал Чудо-женщину и изобрел детектор лжи, или питчером Элом Даунингом, который провел рекордные 715 хоум-ранов за сезон, уступив лишь установленному в том же году рекорду Хэнка Аарона. Меня могут упомянуть через запятую после Венеции Берни, которая в 11 лет предложила название для только что открытой планеты Плутон, или после Элвуда Эдвардса, чьим голосом сервис AOL сообщает миллионам пользователей, что им пришел e-mail, или после Роберта Опала, который пробежался обнаженным по залу во время оскаровской церемонии 1974 года.
В анналах истории есть куча места, где каждый из нас еще может оставить свой след. Говоря словами Уолта Уитмена, тривия велика есть! Она включает в себя многое. На самом деле, она включает в себя вообще все.
За это мы ее и любим.