2.11. Где начинается совесть?

2.11. Где начинается совесть?

Текст этой книги был уже подготовлен к печати и был представлен на суд тех читателей, чье мнение нам особенно не терпелось услышать, когда нам вдруг подумалось о величайшем упущении в главе о природе человека. Есть еще нечто очень важное, что отличает нас от бессловесных наших предков, поскольку неразрывно связано с нашим умением мысленно возвращаться в прошлое и с внутренней речью…

Ах, чувствую, ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто… едина разве совесть.

Так здравая она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое случайно завелось,

Тогда — беда! Как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек…

Так говорит сам с собой пушкинский Борис Годунов.

Способно ли какое-либо живое существо, кроме человека, испытывать длительные угрызения совести?

Конечно, чужая душа — потемки, тем более бессловесная. Собака, укравшая котлету в отсутствие хозяина, когда он возвращается в дом, вроде бы, переживает свой грех: скулит, ползет к его ногам, извиваясь на брюхе, поджимает хвост, в отличие от, например, кошки, всегда склонной действовать по принципу не пойман — не вор. Однако, что это? Переживания, подобные человеческим, или ожидание и страх грядущего наказания? Скорее уж, все-таки, второе.

В следующих главах будет рассказано о действующих у животных инстинктивных запретах: не ешь детеныша, корми его, не добивай сдавшегося соперника, не нападай на него исподтишка, не разоряй гнезд или нор собратьев по виду, не буди спящих, не воруй пищу у своих, уважай чужую территорию и так далее. Это все, надо полагать, зачатки того нравственного чувства, которое у людей Эммануил Кант назвал категорическим императивом. Как известно, великого философа нравственное чувство, заложенное внутри нас, волновало не в меньшей степени, чем вид звездного неба. В том и другом виделись ему подтверждения бытия Божьего.

Способность к длительным угрызениям совести, как нам кажется, — еще одно существенное отличие человека от животных.

Конечно, и они испытывают отрицательные эмоции, нарушая свои врожденные моральные запреты. У некоторых видов, например, у гиеновых собак или врановых птиц, эти запреты определяют социальное поведение куда в большей степени, чем у человека (см. далее). В то же время и высшие животные, подобно нам, нередко преступают свои моральные нормы, о чем будет говориться в 3.8. Бывает, случается, что, например, самка по неопытности или с голодухи пожирает своих детенышей или, играючи, убивает их. Разошедшийся самец в пылу драки убивает сдавшегося соперника или даже умерщвляет собственную подругу жизни, повздорив из-за какой-нибудь ерунды. У галок, подобно людям, моногамных (один муж — одна жена) и объединяющихся надолго в супружеские пары, случаются и «разводы», «супружеские измены». Известно немало случаев, когда собаки или (гораздо чаще) воспитанные человеком шимпанзе умерщвляли или калечили своих, вроде бы, любимых хозяев. Описан случай когда шимпанзе, откусивший вдруг ни с того ни с сего палец своему приемному отцу, очень после этого огорчался и даже пытался приставить палец на прежнее место.

Все это, вроде, так. Но вот все-таки. Многие, еще, вероятно, помнят трагическую историю в Баку с семьей любителей животных Берберовых. Они вырастили в своей квартире львенка и еще нескольких крупных хищников. В один не прекрасный день эти звери неожиданно разбушевались и расправились со всей семьей: одних растерзали до смерти, другим нанесли тяжкие увечья. Ворвавшаяся милиция была вынуждена перестрелять весь домашний зоопарк. Спрашивается, а как бы себя вели в дальнейшем эти хищники, если бы их оставили в живых? Опомнились бы, мучились бы длительными угрызениями совести? Нет, отвечаем уверенно. Тосковали бы, возможно, по загубленным людям, но так и не поняв, куда они делись и вообще, что произошло. Ведь ни одному живому существу, кроме человека, не понять, что такое смерть. Животные, таким образом, не смогли бы осознать, что были ее причиной.

Известно, правда, немало случаев, когда собаки даже околевали от тоски, потеряв хозяина, выли на его могиле, отказывались от пищи. Но тем не менее, только мозг «вооруженный» речью, способен осознать вину даже перед теми, кто ушел давно в «мир иной» и никого ни в чем не может укорить. Страданиям Раскольникова или Ивана Карамазова нет никаких аналогов в животном мире.

Приведем исповедь одного знакомого Ю. А. Л., физика. В годы войны он, тогда десятилетний мальчик, оказался в оккупированной немцами Виннице. Кто-то донес на его родителей. В квартиру ворвались полицаи и всех членов семьи, которых застали дома, повели на расстрел. На глазах у ребенка убили его младшую сестренку, бабушку и деда, который в последний момент подсадил внука на забор и тем помог убежать. Вслед стреляли, но пуля только оцарапала бок. Родители сыскали его потом и вместе с ним укрылись в деревне у свояка. Через два года, когда подступили наши, мальчик, уже двенадцатилетний, пробегая мимо развалин какого-то кирпичного строения, услышал из-под стены стоны и крики:

— Хельфен зи мир, вассер, вассер, тринкен… — Помогите, помогите, воды, пить…

Взглянул, за стеной лежит раненый в живот эсесовец, а рядом пулемет и стрелянные гильзы. Мальчик перелез через стену и своим большим, не по размеру, солдатским ботинком наступил на живот немца, прямо на рану. Наступил и начал медленно давить, глядя с усмешкой прямо в глаза раненому. Даванет, остановится, снова придавит. Немец дико взвыл. Лицо его позеленело. Руки судорожно корябали землю. Через минут пятнадцать все кончилось. Мальчика вид агонии и смерти врага ни чуточки не испугал. Напротив, развеселил. Он ощущал себя тогда мстителем за бабушку, дедушку и сестренку.

Но вот мальчик повзрослел, и с каждым годом проклятое воспоминание все больше сверлило его душу. Начались почти еженощные ужасные сны. Прошли школьные годы, университет, аспирантура, а на душе делалось все поганее. С третьего курса аспирантуры этот физик запил и бросил учебу. Немец продолжал сниться почти каждую ночь! Теперь уже они во сне познакомились, разговаривали, и все кончалось иногда лучше, чем в жизни. Подъезжали санитары, забирали раненого. Их обоих куда-то везли. Поразительно, что не снился расстрел, не снились убитые родственники. А снился раздавленный немец, вероятно, такой же изверг, как и прочие эсесовцы. Разумом физик, конечно, понимал: велик ли спрос с озлобленного двенадцатилетнего мальчишки после всего им пережитого? Да, понимал, но толку-то от этого не было никакого. Совести не прикажешь. Душевные муки продолжались, и в жизни, карьере, в результате, все пошло прахом.

Известна трагедия некоторых, хотя и далеко не всех, членов экипажа знаменитой летающей крепости «Энола Гей», той, которая бросила атомную бомбу на Хиросиму. Из палачей, творивших расправу в Катынском лесу, некоторые (опять-таки только небольшая часть) потом покончили с собой: видно, совесть заела. Другие, напротив, до конца жизни похвалялись тем, как пускали в расход «белополяков», «по секрету» весьма охотно рассказывали подробности.

В массе гитлеровских убийц процент раскаявшихся, по-видимому, ничтожен, хотя, несомненно, были такие. Подавляющее большинство, включая доживших до наших дней, ни о чем не жалели и не жалеют, но просто боятся разоблачения и расплаты. То же можно сказать и о многих чекистских палачах, которым по сей день и бояться-то нечего.

Убийцы царской семьи Я. М. Юровский и компания, все, кажется, за одним единственным исключением, очень гордились содеянным и даже грызлись между собой, спорили, кто именно первым стрельнул.

Не стоит продолжать этот перечень. И так ясно.

Мучительное сознание своей вины, отнюдь не исчезающее в силу таких обстоятельств, как гарантированная безнаказанность и невозможность возместить жертве принесенный ей ущерб — чисто человеческая черта. К тому же свойственна она далеко не всем человеческим индивидам, а только некоторым, как бы избранным.

Заметим, что евангельский Иуда, памятуя конец его, стоял на голову выше многих нераскаянных преступников былых времен и нынешних. Для них даже уподобление Иуде — незаслуженная честь. Они ведь и его намного хуже.

Ясность в вопросы совести внесло учение Христово. Как известно, христианская Церковь отпускает даже самые страшные грехи кающимся грешникам, если только покаяние их искренне и глубоко. Однако, если даже Церковь, именем Божиим, простит именно человеческую душу, и это отпущение грехов, конечно же, не может освободить ее от чувства вины. Для совестливой души великие грехи не имеют срока давности и продолжают ее угрызать раскаянием до самой гробовой доски. Христа окружали среди других и такие совестливые души: прощеные им, но самих себя не способные простить раскаявшиеся грешники.

В послевоенной Германии многие лучшие ее люди томились и томятся по сей день чувством общей великой вины. Одна из главных причин наших бед, возможно, в том, что мы на такое покаяние пока оказались неспособны. А ведь на почти каждом народе и человеке нашей распавшейся империи лежит доля вины за гибель и страдания многих наших соотечественников. Все мы повязаны кровью, как сообщники Петруши Верховенского, весь советский народ в той или иной степени, словами Людмилы Ивановой сам участвовал в изготовлении собственной удавки. Система была заинтересована, чтобы никто не остался чистеньким. Конечно, речь идет о современниках кровавых лет и застоя, но и более поздние поколения далеко не безгрешны. Достаточно вспомнить Афганскую авантюру, кровавый октябрь 1993 г. и бездарную Чеченскую войну, все те гнусности, которые творятся сейчас не только «наверху», но и повсеместно.