г. Четвертое из третьего

278 Из сказанного выше мы уже поняли, что "Эритрейское Море" является загадочным местом, но здесь мы видим несколько заслуживающих внимания подробностей. Прежде всего, наш автор добирается до этого моря только тогда, когда он завершил путешествие по трем континентам и готовится проникнуть в четвертую критическую область. Из "Аксиомы Марии" и из "Фауста" мы знаем о решающей важности этого на первый взгляд невинного вопроса, с которого начинается трактат Тимей:

СОКРАТ: ОДИН, два, три — а где же, четвертый из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу?

ТИМЕЙ: С ним приключилась, Сократ, какая-то хворь, уж по доброй воле он ни за что не отказался от нашей беседы[1069].

279 Переход от тройки к четверке — это проблема[1070], на которую двусмысленная формулировка Марии проливает не так уж много света.[1071]. Мы сталкиваемся с дилеммой тройки и четверки в самых разных ее формах; вот и в трактате Майера Symbola aureae mensae шаг от тройки к четверке представлен, как важное развитие, предзнаменованное видением рая. Район Красного Моря известен своим жарким климатом, а Майер добрался туда в конце июля, "в самую жаркую пору лета". Ему на самом деле "становилось жарко", необычно жарко, жарко, как в аду, потому что он приближался к той области психе, о которой справедливо говорят, что она населена "панами, сатирами, песьеголовыми бабуинами и полулюдьми". Не составляет труда понять, что эта область является животной душой человека. Ибо если тело человека в принципе не отличается от тела животного, то и его психика имеет целый ряд нижних этажей, на которых до сих пор проживают призраки прошлых эпох человечества, животные души времен питекантропов и гоминидов, "психе" холоднокровных ископаемых ящеров и, на самом нижнем этаже, симпатические и парасимпатические психоидные процессы.

280 Поэтому нет ничего удивительного в том, что наш обошедший весь мир путник почувствовал, что оказался в самом жарком месте — ведь он находился в Arabia Felix[1072], под палящим летним солнцем! Он с грустью понял, что рискует своей головой: "Твой в опасности дом, стена коль горит у соседа"[1073]. Он был и организатором банкета, и приглашенным на банкет, едоком и пищей в одном лице.

281 "Бесчисленные виды животных" начинают появляться уже возле Красного Моря, возглавляемые четвероногим "Ortus", который объединяет в себе четыре алхимических цвета: черный, белый, красный и желтый[1074] (золотые полосы на голове и шее). Майер не колеблясь отождествляет Ortus с фениксом, еще одним легендарным обитателем Arabia Felix[1075], основываясь скорее не на его внешнем виде, а на его названии; ибо феникс, тоже, пожрав сам себя в земле египетской, каждый раз вновь появлялся на свет, подобно возрождающемуся солнцу Гелиополиса.

282 Ortus — это алхимическое "животное", которое представляет живую четверку в ее первом синтезе. Для того, чтобы стать вечно живой птицей духа, ему нужен трансформирующий огонь, который можно отыскать в "Африке", то есть при знакомстве с четвертой функцией и животной душой, представляемой Ortus. Отождествляя Ortus с фениксом, Майер в значительной степени меняет его значение, что мы увидим ниже. Ибо помимо своей животной души, он рядом с ней обнаружил что-то вроде женской души, девы, которой он поначалу показался незваным гостем[1076]. То была сивилла, предсказавшая пришествие Христа. Таким образом, у Красного Моря он встретил животную душу в форме четверки-монстра, символизирующей, так сказать, prima materia самости и, как и феникс, новое рождение. В данном случае загадка заключается не только во встрече с животной душой, но и в произошедшей в то же самое время и в том же самом месте встрече с анимой, женским психопомпом, указавшим ему путь к Меркурию, а также то, как отыскать феникса[1077].

283 Стоит заметить, что животное является символическим носителем самости. Это предположение Майера подтверждается современными индивидами, которые и понятия не имеют об алхимии[1078], в результате становится очевидным тот факт, что структура целостности существовала всегда, но была погребена в глубинах бессознательного, где ее всегда может снова найти тот, кто готов рискнуть своей головой ради обретения максимально высокого уровня сознания посредством максимально глубокого самопознания — "крепкого и горького напитка", как правило подаваемого в аду. Трон Господа представляется достойной наградой за подобные испытания. Ибо самопознание — в полном смысле этого слова — это не однобокое интеллектуальное времяпрепровождение, а путешествие по четырем континентам, в ходе которого путник подвергается всем опасностям, которые только существуют на земле, в воде, в воздухе и в огне. Любой по-настоящему полный акт познания включает в себя четыре (или 360!) аспекта бытия. Ничто не может быть "оставлено без внимания". Когда Игнатий Лойола рекомендовал медитирующему "воображение посредством пяти чувств"[1079] и советовал ему подражать Христу "используя свои чувства"[1080], он имел в виду наиболее полное "осознание" объекта созерцания. Помимо нравственных и прочих результатов медитации такого рода, главным ее результатом является тренировка сознания, способности к сосредоточению, внимания и ясности мышления. Соответствующие формы йоги дают такой же эффект. Но в противоположность этим традиционным формам осознания, когда медитирующий проецирует себя в какую-то заранее предписанную форму, самопознание по Майеру представляет собой проекцию в эмпирическую самость, как таковую. Это не то "я", каким нам нравится воображать самих себя после того, как мы тщательно убрали с него все темные пятна, а реальное эмпирическое эго, со всем, что оно делает, и со всем, что с ним происходит. Любому человеку хочется избавиться от этого неприятного спутника и именно поэтому на Востоке эго объясняется, как иллюзия, а на Западе оно предлагается в качестве жертвы фигуре Христа.

284 Целью же мистического путешествия, напротив, является стремление понять все части света, достигнуть максимально возможного расширения сознания, словно главным принципом этого путешествия является идея Карпократа[1081], заключающаяся в том, что ни одному человеку не может быть отпущен грех, которого этот человек не совершал. Не отворачиваться от своего эмпирического "истинного лица, а максимально глубоко познать эго, как нечто, отраженное в "десяти тысячах вещей" — вот цель этого путешествия[1082]. Это логически следует из психологического признания того факта, что Бога можно ощутить лишь тогда, когда суетное и смешное эго представит собой скромный сосуд, в который можно уловить эманацию Высочайшего и назвать оную его именем. Значение, которое алхимики придавали символу "сосуд", показывает, насколько тщательно мастер стремился подобрать для определенного содержимого определенный сосуд: "Lapis — это одно, лекарство — это другое, сосуд — это третье, процедура — это четвертое, состояние — это пятое". Aqua nostra, трансформирующая субстанция, даже сама является своим собственным сосудом[1083]. От этого остается только один шаг до парадоксального заявления Ангелуса Силезиуса:

Бог есть мой центр, когда я заключаю Его в себе,

И Он есть моя оболочка, когда я растворяюсь в нем [1084].

285 Эритрейское четвероногое Майера, Ortus, соответствует четырехколесной колеснице Псевдо-Аристотеля. Тетраморф также является порождением иконографии раннего средневековья[1085], соединявшей четыре крылатых создания из видения Иезекииля в четвероногого монстра. Толкование Ortus как феникса, связывает его с Христом, пришествие которого было предсказано сивиллой; феникс — это хорошо известная аллегория воскресения Христа, да и вообще воскресения из мертвых[1086]. Это есть символ трансформации par excellence. Принимая во внимание это хорошо известное толкование феникса и Эритрейской пророчицы, просто удивительно, что все авторы начала семнадцатого века требовали у сивиллы не показать дорогу к Христу, а рассказать, где бы они могли найти Меркурия! В приведенном отрывке содержится еще одно удивительное доказательство существования аналогии между Христом и Меркурием. В данном случае феникс предстает не как аллегория Христа, но как носитель и место рождения универсального лекарства, "средства от гнева и боли". Если когда-то сивилла предсказала пришествие Христа, то теперь она должна указать дорогу к Меркурию. Христос — это Антропос, Первичный Человек; Меркурий имеет то же самое значение, а под Первичным Человеком понимается изначальная, абсолютная целостность, давным давно ставшая пленницей сил этого мира. В случае с Христом победа и освобождение Первичного Человека считались полными, стало быть усилия алхимиков представляются излишними. Мы можем только предположить, что сами алхимики придерживались другого мнения, и что они искали свое лекарство от гнева и боли для того, чтобы завершить трудом искупления незавершенное, по их мнению, Христом.

286 Для взглядов Майера характерно то, что самое большое значение он придает не Меркурию, которого другие авторы в значительной степени персонифицируют, а субстанции, порожденной фениксом, птицей духа. Это — неорганическая субстанция, неживое существо, используемое, как символ целостности, или, как средство достижения целостности, — задачи, для решения которой явно не годится символ Христа[1087]. Невольно задаешься вопросом, не компенсируется ли (и до определенной степени, не нивелируется ли), в конце концов, эта интенсивная персонификация божественных фигур, столь обычная для христианства (особенно, у протестантов)[1088], более объективной точкой зрения, исходящей от бессознательного.