Глава 9. Герой-воин: назад к истокам

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9. Герой-воин: назад к истокам

«Все, взявшие меч,

От меча погибнут».

— Иисус из Назарета [34]

«Пренебрегшие мечом

Погибнут от него же.

Кто укажет нам путь

Спасения и покоя?»

— Неизвестный автор

На разных этапах эксперимента с осознаваемым сновидением у меня бывали ключевые, объединяющие сны. Эти сны свели воедино много отдельных фрагментов моего эксперимента, которые до того ощущались разрозненными, запутанными или несвязными. Такие объединяющие сны, если мне удавалось их правильно понять, оказывали на мой ум сильное проясняющее воздействие. Их влияние можно сравнить с игривым морским ветерком или кратким ливнем, который смывает с прошлого все накопившиеся умственные помрачения. Иногда — поначалу это казалось мне удивительным — они в конечном итоге действовали настолько обновляюще, что я научился видеть в них особую ценность. Один из таких снов посетил меня примерно через три года после начала эксперимента.

СЛАДКОЗВУЧНЫЙ РОГ ЖЕНЕВЬЕВЫ

16 декабря 1983 года

Вместе с большой компанией красивых, оживленных людей нахожусь в огромном ярко освещенном зале. Стою возле длинного стола в форме буквы L, изысканно накрытого для банкета. Стол застлан длинной белоснежной скатертью и уставлен прекрасным фарфором, серебряными приборами и сверкающими хрустальными бокалами. Он тянется по всей длине зала, потом делает поворот на девяносто градусов и продолжается по всей его ширине. Я стою у предназначенного мне места, положив руки на спинку стула, и разглядываю присутствующих — все они одеты как на прием: мужчины в смокингах, дамы в длинных вечерних платьях. На мне черный смокинг с иголочки; ощущаю приятное волнение от того, что нахожусь здесь.

Вдруг большая дверь на дальнем конце зала распахивается, и в банкетный зал врывается четверо или пятеро быков среднего размера. Похоже, это совсем молодые бычки — буйные, неуклюжие и неуправляемые. Они храпят и брыкаются, роют землю копытами, пошатываясь, натыкаются друг на друга и при этом неуклонно приближаются к изысканному банкетному столу. Вбегают несколько одетых в белое официантов и пытаются удержать бычков, схватив их за рога. Все они терпят неудачу: быки легко расшвыривают их сильными движениями шеи и туловища. Тогда на свободное пространство в центре зала выбегает метрдотель, молодой мужчина, решительный и ясноглазый, тоже одетый в белое. Он замахивается огромным топором и двумя мощными и ловкими ударами отрубает у ближайшего к нему быка оба рога. Его удары изумительно точны — каждый рог отсечен у самого основания. Как только оба отрубленных рога падают на натертый до блеска пол, потерявший их бычок сразу успокаивается, а вместе с ним и остальные быки, словно их тела составляют единое целое. Метрдотель поднимает с пола отрубленные рога и подносит один из них к губам, будто собираясь затрубить. С удивлением осознаю, что бычий рог — это древнейший музыкальный инструмент. А молодой человек подходит прямо ко мне, протягивает руку через стол и подает мне рог, жестом предлагая потрубить. Ощущая легкую неуверенность — способен ли я выполнить эту новую для себя задачу, — беру рог, вставляю его узким концом в рот и дую. Первые две ноты напоминают мне начальные такты «Сладкой Женевьевы». Они звучат так сочно и чисто, что у меня возникает большое желание играть дальше. Исполняю всю песню до конца, получая величайшее удовольствие от изумительно глубоких и мелодичных звуков рога. Изливая в музыке всю душу и сердце поражаюсь, как это, оказывается, просто. В притихшем банкетном зале все с восторженным вниманием слушают, как я играю мелодию и одновременно играю с ней, предлагая свои импровизации — весьма новаторские и в то же время очень трогательные и выразительные. Чувствую, что музыка идет откуда-то из самых моих глубин, из глубин души. Закончив играть, отнимаю рог от губ, ощущая необычайный подъем. Вижу, как стоящий поблизости метрдотель радостно кивает и улыбается мне широкой понимающей улыбкой.

Передаю рог своему другу Арни Кунсту, который стоит слева от меня. Он играет свою версию «Сладкой Женевьевы». Она не так выразительна и трогательна, как моя, но я все равно наслаждаюсь ей. Когда Арни закачивает игру, я чувствую поразительное удовлетворение. Просыпаюсь в бодром настроении, ощущая тепло и гармонию в сердце и в той области живота, откуда так свободно и абсолютно без усилий лилась музыка.

Просыпаюсь, все еще чувствуя удивительный отзвук этого сна. Не будучи осознаваемым, он содержал в себе много сверхсознательных качеств осознаваемого сновидения. Музыка, которую я во сне извлекал из бычьего рога, была такой яркой и выразительной, я так глубоко ощущал ее каждой клеточкой своего тела, что она еще некоторое время оставалась со мной. Несколько дней после этого сна я ловил себя на том, что мурлыкаю или напеваю мелодию «Сладкой Женевьевы», изливая в ней всю свою душу и сердце, как делал это во сне. Я с огромным удовольствием перенес живую атмосферу этого сна в осознаваемую жизнь наяву.

Проснувшись, я полежал в постели несколько минут и только потом встал и записал этот сон. Я сразу почувствовал, что он полон смысла. Первым же образом, сразу привлекшим мое внимание, было странное расположение и устройство банкетного стола. Он помещался не по центру помещения, и два его крыла не образовывали букву Т, как было бы привычно для моего сознательного ума. Он тянулся вдоль двух стен в форме огромной буквы L. Я стал играть в мыслях с буквой L, спрашивая себя, что в моем мире начинается с этой буквы. Сосредоточившись на невероятно изысканном столе, я на миг загляделся на стоящие у каждого прибора хрустальные бокалы, совершенно прозрачные, сверкающие разноцветными искорками. И тут я увидел связь: L — lucidity! Чистое, прозрачное стекло и сверкающий свет — это характерные признаки осознаваемых сновидений, именно те образы, которые они часто несут. «Ну, конечно!» — подумал я, при этом сердце мое забилось, а мысли понеслись вскачь. «Что же в этом сне говорится про осознаваемость?» — спросил я себя и понял, что необычайно изысканный банкет был идеальным образом мира осознаваемых сновидений — внутреннего мира, исполненного красоты, изящества, равновесия и утонченности. Кроме того, это было напоминание об одной из Иисусовых притч, в которой «Царство» сравнивалось с большим угощением: «Один человек сделал большой ужин и позвал многих...». [35]

Во сне я, одетый в смокинг, стоял у отведенного мне за банкетным столом места, ощущая себя в полной гармонии со всеми другими красивыми людьми, собравшимися на банкет. Держась руками за спинку стула, я спокойно ожидал, когда можно будет сесть, и тут вдруг начался весь абсурд. Кого или что символизировали четверо или пятеро буйных черных быков?

Во сне эти разрушительные, агрессивные силы выглядели совершенно абсурдно и неуместно — сразу приходила на ум английская пословица про быка в посудной лавке. В последующие месяцы я рассказывал этот сон многим людям, в том числе и нескольким собратьям по профессии. Я также поделился им с Чарлин и Эриком и со своими учениками из разных групп и семинаров по исследованию сновидений. Я активно искал откликов, которые разъяснили бы мне появление быков — явных символов конфликта и неприятностей. Наконец, передо мной стала вырисовываться вся картина целиком. Четверо или пятеро быков символизировали четыре или пять главных агрессивных сил, исходивших как извне, так и из моего бессознательного ума. Это они так неожиданно и яростно атаковали меня и в начале, и в процессе эксперимента с осознаваемым сновидением!

Все эти силы, в совокупности составляли мою погибель! Они обладали коллективной способностью разбить меня наголову, а, может быть, даже уничтожить красоту и тонкость моих исследований осознаваемого сна. Эти силы несли в себе огромный вызов и, тщательно изучив образный строй сновидения, я стал доподлинно понимать, сколько стрессов я перенес за последние три года. Наконец у меня возник главный вопрос: «Какие же уроки эти быки-буяны и изумительный метрдотель старались мне преподать?» Скоро я понял, что они старались научить меня, как нужно эффективно сотрудничать и как беречь себя, находясь под действием многочисленных стрессов и чувствуя, что они могут тебя одолеть и привести к погибели. Я был очень взволнован, когда обнаружил этот главный ключ ко всему сну. «Сладкозвучный рог Женевьевы» [36] привиделся мне года через полтора после того, как мой стресс достиг апогея, и все равно его ясность была как нельзя более кстати.

Утром, за завтраком, я рассказал увиденный ночью сон Чарлин и Эрику. Эрику тогда было семь лет, и он, как всегда, слушал сон с большим интересом. Обсуждая ребячливых молодых бычков, мы связали их с нашими прежними соседями — вконец распоясавшимся парнишкой и его юными друзьями. Так, смеясь и шутя, мы пришли к выводу, что в их жестокости по отношению к нам не было умысла: просто они вели себя, как те бычки из сна, проявляя полную неуправляемость, шумную несдержанность, бесчувственность и потенциальную разрушительность. Когда мы говорили об этом, Эрик изрек загадочную фразу, попав прямо в точку: «Эти бычки нас совсем забодали!» Мы с Чарлин расхохотались, восхищенные проницательностью чистого детского видения. Я и вправду часто ощущал, что соседские бычки меня «совсем забодали».

Так, может быть, этот сон даст недостающий фрагмент для моей давней головоломки? Уже около трех лет я тщетно искал ответ на вопрос: как можно было справиться с юными соседскими хулиганами? На меня произвело большое впечатление, как буйные бычки из сна в конце концов получили отпор. Размышляя над главными моментами этого сновидения, я стал собирать кое-какие ценные для себя сведения. Атака первых трех или четырех одетых в белое официантов, которые, вбежав в зал, пытались схватить бычков за рога, была легко и быстро отбита. Эти молодые люди символизировали ту часть моей личности, которую можно условно назвать «мистер Добряк». У них были добрые намерения (они были в белом), они приложили массу энергии и сделали все, что могли, но их усилия оказались совершенно безрезультатны. А все потому, что в потенциально жестокой ситуации молодые люди вели себя слишком мягко и не проявили нужной силы и целенаправленной сноровки, чего эта ситуация от них требовала. Чтобы остановить бычков из сна (и юных соседских хулиганов в мире яви), нужна была грубая мужская сила, приложенная свободно, очень целенаправленно и внимательно и именно в той точке, где противника можно было поразить и остановить, попав в его Ахиллесову пяту. С радостью и изумлением я осознал особую роль метрдотеля — молодого мужчины с топором. Он и был недостающим фрагментом моей головоломки! То был символ грубой мужской силы, приложенной с совершенной сноровкой.

Молодой мужчина, который во сне размахивал топором, скоро стал для меня героическим символом. Как и другие официанты, он был в белом (что подразумевало его добрые побуждения). Как и другие, он был в самой гуще схватки, при этом выгодно отличаясь от остальных своей сноровкой. Этот человек был воином — в том смысле, который дон Хуан подробно объяснял Карлосу Кастанеде [9]. Когда я стал раздумывать о его поведении в том виде, как оно проявилось в моем сне, ко мне слетелся целый рой мыслей. Вони — это тот, кто знает и полностью отдает себе отчет, что в его жизни будут времена, когда придется поднять меч. Воин не боится поработать мечом или топором. Он может и готов увидеть зло и опасность в их истинном виде. Он не обманывает себя, глядя на мир сквозь розовые очки. Он не верит в правило «Не слушай зло, не говори зло, не делай зло». Его не затягивают «прелести» обывательской жизни и не сковывают общепринятые условности. Истинному воину присуща высочайшая осознаваемость, он действует мечом ловко и умело. Воин понимает законы, которым подчиняются агрессивные энергии. Он знает, что при встрече с агрессором бесполезно проявлять мягкость, кротость и миролюбие, потому что эти качества, как правило, только разжигают агрессию, усиливая и затягивая неминуемый конфликт. Воин умеет, заняв выгодную позицию, встретить надвигающуюся агрессию ее же оружием. Искусный воин не станет очертя голову бросаться на противника: он знает, что в подобных схватках нет места воинскому искусству, они слишком жестоки и утомительны для обоих сражающихся сторон. Такой мастер духовного боя стремится полностью осознать то единственное место, куда он должен точно поразить противника, чтобы остаться невредимым самому и нанести как можно меньше вреда другим. Истинный воин — это меткий боец, в более широком жизненном смысле его удары исполнены милосердия и любви. То, как Иисус отвечал фарисеям, и то, как Махатма Ганди боролся со своими противниками-англичанами, дает нам много прекрасных примеров такого «духовного боевого искусства».

Чем больше я исследовал этот сон, тем больше он меня изумлял. Я видел, что когда метрдотель взмахнул топором, он сделал два удара, причем каждый был нанесен с исключительной точностью, спокойствием и изяществом и с минимальной затратой энергии. Как только оба рога упали на пол, у быка, оставшегося без рогов, как и у всех других быков, произошел мгновенный спад энергии. Под влиянием некой загадочной, но общей для них подсознательной связи все они присмирели разом, будто единый организм. Воин нанес совершенный удар.

«Сладкозвучный рог Женевьевы» как никогда ясно показал мне, что в моих попытках справиться с ошеломляющим потоком событий и эмоций, который так долго меня захлестывал, герой-воин был как раз той частью личности, которой мне не доставало. Я был слишком безропотен и слишком терпим. Благодаря этому прозрению герой-воин, мой метрдотель в белом, размахивающий огромным топором, стал частой темой моих медитаций и размышлений. Вскоре я стал предоставлять ему в своей внутренней жизни гораздо больше пространства и осознаваемого гостеприимства и почувствовал, что сам стал чаще проявлять «созидательную агрессию» в словах и поступках, когда видел, что это качество способно сотворить в мире что-то прекрасное. Этот сон вкупе с моими переживаниями показал, что осознаваемое воинское искусство, если использовать его своевременно и в целях самообороны, является подлинным благом, актом героизма.

В этом сновидении именно от героя-воина исходило самое главное для меня предложение. Укротив быков, он вручил мне осеченный рог, трофей своей славной победы, и предложил в него потрубить. Принять рог, как я сделал это во сне, значило принять перспективу следовать его курсом и все глубже внедрять его в свою осознаваемость и в поведение наяву. Именно здесь во сне содержалась важная игра слов. Мне было предложено «затрубить в свой рог», а это еще одна метафора для более активного приложения своих сил в жизни.

Сам рог во многих отношениях поразил меня как самый важный символ сновидения. Я говорю так главным образом потому, что во сне он является самым ярким символом преображения. В качестве такового он выступает положительным эквивалентом топора, который тоже представляет собой символ и инструмент преображения. Истинный герой-воин, обладающий целостностью и уравновешенностью, владеет обоими инструментами. Благодаря своему максимально уравновешенному участию в сюжете сна этот герой топором начал, а рогом завершил две отдельные стадии преображения. Оставаясь на голове быка-буяна, рог мог служить инструментом разрушения. В отсеченном же виде (после столкновения и контакта), попав в надлежащую ситуацию, он превратился в инструмент творчества, мира и красоты. В этом сновидении рог стал проводником самой трогательной, самой задушевной музыки, которую мне доводилось слышать во сне или наяву. Он стал инструментом, преобразившим и меня, сновидца, потому что играя на нем в этом эпизоде сна, я почувствовал себя другим человеком. Музыка, которая лилась из глубин моей души, стала для меня живым залогом перемены, потому что была так свежа и сладкозвучна, так ярка и глубока, так возвышенна и несравненна. Рог, музыка и сновидец слились в единое целое! Подобное переживание знакомо многим искусным музыкантам: они рассказывают, что играя на пределе своих возможностей, давая самые удачные концерты, нередко чувствуют, будто инструмент становится частью тела. Они составляют единое целое с инструментом и с изливающейся из него музыкой и чувствуют, как музыка, возникая из их сокровенных глубин, протекает через инструмент и изливается в мир. Такое переживание единства с рогом и с задушевной мелодией «Сладкой Женевьевы» позволило мне испытать глубокое чувство внутренней гармонии и красоты. Миг преображения может быть очень сладок, и во сне я наслаждался каждой нотой, каждой трелью и вибрато, которыми сопровождал свою игру. Во сне музыка и звук перенесли меня в иной мир. Я по-прежнему затрудняюсь передать этом мир словами или воспроизвести его звучание наяву. Тот миг сновидения, когда я с чувством глубочайшей завершенности закончил игру, был для меня очень важным и остается таковым по сей день. То, как люди слушали меня — восторженно, затаив дыхание, — говорило красноречивее всяких слов, а широкая, сияющая улыбка метрдотеля ничуть меня не удивила. Я нуждался в его одобрении и во сне открыл свою душу, чтобы целиком принять его в себя.

Концовка «Сладкозвучного рога Женевьевы» произвела на меня впечатление некоторого спада. Во сне, передав рог своему другу Арни, я слушал как он играет свой вариант «Сладкой Женевьевы», далеко не столь яркий и трогательный, как мой. Наяву Арни — мой очень добрый друг, я знаком с ним больше тридцати лет. Музыкально он гораздо одареннее меня, и его таланты в этой области настолько превосходят мои, что я никогда не даже не сравнивал себя с ним. Однако во сне моя музыка звучала намного трогательнее и вдохновеннее, чем его! Причем я принял этот поворот совершенно спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Между нами не было ни соперничества, ни зависти. Продолжая размышлять, я понял, что этот спад, эта последняя точка, имела некое отношение ко всему пережитому мной преображению.

Я убежден, что концовка этого сна научила меня чему-то новому, имеющему отношение к истинному мигу преображения. Теперь я уверен: в такие моменты истины красота духа настолько переполняет человека изнутри, что разум воспринимает все внешнее в приглушенном виде. В этом состоянии обыденная болтовня эго в уме прекращается. В такой момент мы не соперничаем с другими, не сравниваем себя с другими, не ищем удовлетворения или реализации где-то вовне. Мы не стремимся ради такого удовлетворения или реализации что-то изменить или усовершенствовать. В миг преображения ум полностью осознает ТО, ЧТО ЕСТЬ и ТО, ЧТО ЕСТЬ СЕЙЧАС, и находит всю полноту радости и законченное совершенство именно в этом миге, в этой ситуации, в этом времени и месте.

Он целиком настроен на настоящее и умиротворен его несравненной красотой. В такие минуты нас переполняет благоговение, мы целиком погружены в покой ТОГО, КАК ВСЕ УСТРОЕНО.

Вот такие откровения пришли ко мне в результате наплыва внутренних ощущений, накопившихся в конце «Сладкозвучного рога Женевьевы». Пробудившись от этого сна, я почувствовал, как все его энергии стали перетекать в мой бодрствующий ум, и это было прекрасное ощущение. Я сразу понял, что голос бессознательного заговорил со мной снова, и открылся настежь, чтобы принять его дары.

* * *

Мой эксперимент с осознаваемым сновидением мог бы длиться вечно, книга же ограничена пространством и временем, и в какой-то миг автор вынужден привести свое повествование к завершению. Я уверен, что бы ни случилось, моя открытость сновидениям останется со мной на всю жизнь и мои сны будут и впредь играть в моей жизни важную роль. Проникновение в состояние осознаваемых снов стало особым измерением и уровнем в исследовании сновидений, которое составляло главную часть моей жизни на протяжении двадцати лет. Теперь, после пяти лет регулярной осознаваемости, я полностью уверен, что и остаток моей жизни осознаваемые сновидения будут посещать меня и оставаться моими спутниками.

Я помню и успехи, и неудачи, и подъемы и спады энергии, и пустые и урожайные периоды, которые можно четко проследить в моем эксперименте. Я достаточно часто наблюдал приход и уход этих циклов в себе самом, чтобы понять, что и они — необходимая часть того, как все устроено. Теперь я понимаю их существование и полностью их принимаю. Теперь я могу относиться с ним с более глубоким душевным спокойствием, которого мне так не хватало на ранних стадиях эксперимента. Я не вполне понимаю, почему эти циклы устроены именно так, впрочем, по правде говоря, мне и не нужно этого понимать. Мне нужно только понимать, что они так устроены и жить в гармонии с их движением.

Как психотерапевт я в своей работе часто наблюдаю, что если целиком посвятить себя жизни в настоящем и осознаваемо переживать свое ощущение настоящего, все наши насущные вопросы «почему» в конце концов обретают ответ. Ведь мы так часто задаем вопрос «почему» преждевременно, так часто спрашиваем «почему» в разгар сильного переживания, и этот вопрос, которым мы стремимся удовлетворить свое интеллектуальное любопытство по поводу переживания, замедляет поток чувств. А ведь порой лучше отложить вопрос «почему» до поры до времени — пусть он хранится в уме до завершения эмоциональной работы. «Раньше или позже, — говорю я себе и своим пациентам, — разум нагонит эмоции». Просто разум не может двигаться так же быстро, как эмоции, особенно, когда они захлестывают нас бурным потоком. Позднее четкое, рациональное осмысление эксперимента часто доходит до сознания. Позднее важные вопросы «почему» находят ответ, а неважные отпадают сами собой. Многочисленные циклы сновидения и разные уровни понимания, рациональный и нерациональный, — все это части моего эксперимента с осознаваемыми сновидениями, и теперь я подхожу к ним с более глубоким ощущением отстраненности и смирения.

Смирение — вот тот принцип, который мне оказалось труднее всего постичь и осуществить на практике, — это относится и к эксперименту, и к жизни в целом. С самого детства обладая большой целеустремленностью, я усвоил множество главных и второстепенных, вспомогательных систем убеждений, которые делают акцент на этику упорного труда и личных усилий и всемерно поощряют их. На этом этапе моего эксперимента смирение эго и постоянная практика такого смирения больше чем когда либо кажется мне абсолютно необходимым состоянием ума для развития осознаваемого сновидения, которое стимулирует подлинный духовный рост.

В своих группах осознаваемого сновидения я часто подчеркиваю, что состояние осознаваемого сна легко доступно для тех, кто одновременно желает и позволяет себе обрести осознаваемость. Желать и позволять — это два весьма различных состояния ума, пара противоположностей, которые в сочетании образуют единое целое. В традиционном Юнговском понимании желание — это «мужское» качество ума, а позволение — «женское». Желая чего бы то ни было, мы мобилизуем свое намерение, сосредотачиваемся на предмете желания как на цели и воображаем, что желание уже осуществилось. В этом процесс мы используем мужские качества ума (ян). [37] На этом этапе я на собственном опыте убедился: чтобы вызвать осознаваемые сновидения, недостаточно мобилизовать энергию ян. Мы не можем просто сделать, чтобы это случилось — мы должны еще и позволить, чтобы это случилось. Такое отношение позволения и есть женское (или инь) состояние сознания, при котором человек уделяет сознательное внимание таким качествам, как принятие, терпение, уязвимость, восприимчивость и пассивность (в хорошем смысле). Эти качества создают в уме матрицу, плодородную почву, на которой может прорасти и развиться желание культивировать осознаваемые сновидения. В моей собственной ситуации в ходе эксперимента мне приходилось сознательно развивать в себе эти женские качества. По мере все более глубокого погружения в бессознательный ум и состояние осознаваемости, мне часто приходилось напоминать себе о том, что необходимо «довериться процессу», «позволить», чтобы осознаваемые сновидения пришли, стать восприимчивым ко всем внутренним циклам и ритмам.

Кроме уравновешивания инь и ян, очевидно, есть еще одно важное качество, управляющее сознательным вызыванием осознаваемого сна. Я охарактеризовал бы его как глубокое ощущение внутренней готовности. Не знаю, должен ли каждый отдельный искатель сознательно ощущать в себе такую внутреннюю готовность. Тем не менее, я пришел к убеждению, что она оказывает решающее влияние на исход каждого конкретного эксперимента. В моем случае такое чувство готовности было вполне осознаваемым и сильным. За несколько недель до начала эксперимента я стал ощущать в себе какие-то легкие, тихие толчки, нечто вроде внутреннего голоса, говорившего мне: «Пора! Пора! Пора начинать!» Такая готовность, по-видимому, присутствует и у тех учеников, которые в конце концов достигают состояния осознаваемого сна, учатся продлевать и поддерживать осознаваемые сновидения и получать многочисленные дары и радости, которые они нам предлагают. Как же у каждого отдельного искателя создается это чувство готовности, сознательной или бессознательной? Пока не знаю. Могу только предположить, что оно тоже — некий дар, поступающий из источника, нам неподвластного и недоступного рациональному пониманию.

Кому-то из моих читателей может показаться странным, что в этой книге я говорю о мистицизме как о чем-то общедоступном. Возможно, многие не верят, что «мистические переживания» или «пиковые переживания» случаются у значительного количества обыкновенных людей. Много раз, в качестве преподавателя или руководителя семинара, я опрашивал своих учеников, прося из поднять руки в ответ на такие вопросы: «У кого из вас бывали видения?» «Кто из вас испытал чрезвычайное блаженство или космический экстаз без применения изменяющих сознание препаратов?» И, как правило, в каждой группе около шестидесяти процентов учеников в ответ на эти вопросы поднимало руки, отвечая «да». Тогда я задавал следующий вопрос: «Кто из вас рассказывал о своих переживаниях, делился ими с кем-нибудь?» Здесь обычно поднимало руки около десяти процентов присутствующих. И, наконец, я спрашивал: «Кто из вас никогда и ни с кем не говорил о своих переживаниях?» На этот вопрос утвердительно отвечало от сорока до пятидесяти процентов учеников.

Меня часто поражала та естественная скрытность, которую многие явно ощущают, разговаривая о своих религиозных или мистических переживаниях. Эти переживания составляют самую сокровенную, чувствительную и тонкую область их жизни и, по правде сказать, я думаю, что мы поступаем разумно, так тщательно ее оберегая. Тем не менее, возможно и даже вероятно, что почувствовав достаточную поддержку, уважение и доверие окружающих, люди будут с большей охотой говорить на эти самые сокровенные темы. Со смирением оглашая эти дотоле глубоко личные сведения, мы вступаем на новую стадию смирения эго. Я уверен, что сегодня многие в душе жаждут такого общения или, может быть, объединения. И мое самое искреннее желание — чтобы моя книга способствовала созданию в современной жизни такой социальной и духовной ситуации, когда все больше людей ищет и находит подобную возможность объединения. Как прекрасно сказал Т. С. Элиот, «Человечество придет к объединению, так или иначе».

Мое глубокое намерение — продолжить эксперимент с осознаваемым сновидением. С большой неохотой из-за ограниченности пространства и времени я вынужден привести эту часть своего повествования к концу. Даже теперь я гадаю, что бы я сказал, доведись мне переписывать свою книгу через десять или двенадцать лет, какие бы новые открытия сделал я за это время — открытия, которые стали бы продолжением этого труда.

Исследуя и оценивая многое из усвоенного в ходе эксперимента, я мысленно возвращаюсь к самому его началу и к более глубоким размышлениям об «истоках», с которых мой эксперимент стартовал. Недавно я увидел еще один осознаваемый сон, который заставил меня снова сосредоточиться на этих вопросах. Тема и главные образы этого сновидения наполняют меня глубоким чувством покоя каждый раз, когда я размышляю о них.

ДЕТСКИЕ РУЧОНКИ: НАЗАД К ИСТОКАМ

25 апреля 1984 года

Какое-то время нахожусь во сне, после чего вижу свою правую руку. Наклонившись к самой ладони, разглядываю ее очень пристально и тщательно. Думаю, что если вижу во сне руку, этот сон может стать осознаваемым. Теперь вижу обе ладони и повторяю вслух несколько раз: «Я вижу во сне свои руки. Я знаю, что сплю». Отчетливо ощущаю в себе знакомое движение энергии, и по мере вхождения в осознаваемый сон, мое сознание качественно меняется. Голова кажется очень легкой и ясной.

Руки постепенно уменьшаются в размере, пока не начинают напоминать мне руки Эрика, когда ему было года четыре. Они очень милые — пухлые, в ямочках — совсем как у младенца. Очень ясно понимаю, что в осознаваемых сновидениях должно быть что-то очень простое, элементарное, чему мне необходимо научиться заново. Мне нужно вернуться к самому началу, чтобы снова все это освоить. Просыпаясь, ощущая множество смешанных чувств и недоумевая, в чем же заключается этот простой урок.

Снова и снова прокручивая в уме все эти темы и мысли, я с изумлением осознал, что когда я начал экспериментировать с осознаваемым сновидением, моему сыну Эрику было четыре года. Возвращаясь в мыслях к тому периоду жизни, я заново пережил все свои волнения, связанные с началом эксперимента. В этом сне мои руки стали походить на детские ручонки. И эти ручонки почему-то отправляли меня назад — к началу, к истокам. Несколько дней после этого сна я не переставал спрашивать себя: «Что за элементарный урок об осознаваемых сновидениях хочет мне напомнить этот сон?» И, наконец, ответ пришел: Пора снова исследовать мои первоначальные, главные побуждения. Тогда я спросил себя: «Каково было главное побуждение, заставившее меня взяться за этот проект? Каким оно было в октябре 1984 года? Каково оно сейчас? Изменилось ли оно за это время? Не увели ли его в сторону и не извратили ли заботы о собственном „я“?»

Помню, в книге Скотта Спэрроу, основанной на лекциях Эдгара Кэйса, я прочитал, что главной движущей силой в исследовании осознаваемых сновидений должен быть некий духовный идеал [34, сс. 54-57]. По мнению Кэйса, такой духовный идеал лучше всего может символизировать одно-единственное слово, и это слово можно использовать как мантру — средство, помогающее удерживать внимание на избранном идеале. Идеалом, который первоначально выбрал я, было слово «любовь». Всегда ли именно любовь побуждала меня к эксперименту? Я вынужден был признать, что ответом здесь будет «нет». Тогда я совершил акт любви к себе: решив не ожидать от себя совершенства или абсолютной последовательности, я простил себя за то, что, возможно, отклонился от идеала, и вознамерился очистить свое первоначальное побуждение, действуя мягко и нежно, раз уж я понял, что сделать это необходимо.

Размышляя о своих «детских ручонках» дальше, я понял, что по-прежнему остаюсь новичком на пути осознаваемого сновидения. В этой области искренний, вдумчивый искатель всегда должен считать себя начинающим, всегда должен «умом новичка» взирать на это измерение жизни, столь загадочное и богатое неисчислимыми возможностями. Еще я вспомнил, что умышленное использование осознаваемых сновидений для развития личности зародилось много веков назад, в духовной и религиозной среде, а именно в тибетском буддизме, где школа медитации, культивировавшая осознанность во сне, получила название «йога сновидений» [12, сс. 215-222]. Эта йога, или путь к единению с божественным началом, — лишь один из множества методов, которые осваивают опытные практики буддийской медитации в процесс развития внутренней жизни. Как широко продемонстрировали труды Патриции Гарфилд, Скотта Спэрроу, Стивена Лабержа и мой собственный эксперимент, это учение, берущее начало в одной из великих религиозных традиций мира, вполне может найти приложение в других религиозных традициях и культурах. Сейчас, когда мы начинаем изучать и исследовать состояние осознаваемого сна в рамках нашей культуры, самое главное — это помнить о его происхождении и изначальной духовной и религиозной природе. Здесь, на Западе, по мере того как все большее количество психологов-профессионалов и экспериментаторов, вооружившись сложным лабораторным оборудованием и научными методиками, будут изучать осознаваемые сновидения, такая память будет иметь все более важное значение. Если осознаваемое сновидение станет чем-то излишне светским, его духовное измерение может быть предано забвению. Оно может слишком легко увянуть и погибнуть, как прекрасный цветок, если рассматривать его под лучами слишком сильной лампы. В среде, которая бедна духовностью, осознаваемое сновидение может превратиться в очередной «объект» научного интереса, иссушенный знойным пустынным воздухом современного рационализма и «научности». [38] Я убежден, что в наше время совершенно необходимо — особенно профессионалам, исследующих эту едва начавшую развиваться область — понимать такую опасность и остерегаться ее. Иначе эта область человеческого поиска и интереса очень быстро может стать добычей дипломированных «специалистов», претендующих на глубокие познания в сфере осознаваемых сновидений, но, как это ни печально, очень мало в ней разбирающихся.

Для меня вернуться к истокам означало вспомнить те душевные качества, которые могут руководить приходом к осознаваемому сновидению, используя лишь самые чистые побуждения. Это такие побуждения, как смирение эго и любовь к своему внутреннему «я». Детские ручонки из сна ясно напомнили мне такое ребячливое состояние ума и его качества: простоту, непосредственность и открытость, которые питают жизнь Духа. «Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное». [39] Состояние осознаваемого сновидения — это поистине царство души. Теперь, говоря о «состоянии» сознания и «состоянии» ума, мы заменяем старинное слово «царство» на более современное для нас слово — «состояние». Но внутренняя реальность, которую передают оба эти слова, остается той же, ей не ведомы пределы времени, истории и культуры. Как «Царство Божие внутри вас» [40] так и царство-состояние осознаваемого сна таится в каждом человеке, ожидая чтобы его пробудили и включили в круг осознанности.

Лучше всего об этом говорили поэты-мистики, каждый по-своему. Из века в век они повествовали об этих сокровенных истинах с потрясающей силой и ясностью. Уильям Блейк писал: «Будь врата восприятия чисты, людям открылась бы бесконечность» [5, с. 258]. Сейчас мы обнаруживаем в состоянии осознаваемого сновидения очень конкретный способ, позволяющий стоять у врат восприятия и дивиться ясности, на которую мы воистину способны. Ощутив восхитительную красоту этого «царства сознания», это измененное состояние, многие из нас могут помедлить и поразмыслить, прежде чем отворить врата восприятия и войти в них. За ними нас ожидает совершенно иной мир.

«Детские ручонки» — это образ, который замыкает полный цикл моего странствия и эксперимента, приведя их туда, где в этом повествовании, наверное, можно было бы поставить точку. Эти «детские ручонки» стали для меня строгим и в то же время добрым учителем, напоминающим об изначальной чистоте побуждений, с которых началось мое путешествие. И теперь эти нежные ручонки часто взывают ко мне: «Вернись к истокам, Кен! Вспомни о ребенке, что живет в тебе. Заново очисти свои побуждения и в пути не забывай очищать их снова и снова. Смирись и продолжай смиряться. Ребенок, что живет в твоей душе, будет вести тебя вперед. Божественный Свет — это дар волхвов; божественное дитя приносит этот Свет в мир; божественное дитя приносит полнейшую радость. Оно приносит покой, который превосходит наше понимание, приносит любовь, исцеляющую любую боль. Помни дитя, Кен! Помни Свет!»

Пройдя полный круг, я пришел к конкретному итогу, к образу, который вернул меня обратно к началу эксперимента. Я заново увидел это начало и полюбил его еще раз, со всей свежестью новизны. Останавливаясь на этом месте, будто на краю оазиса, я вспоминаю слова Т. С. Элиота:

«Мы не прервем своих исканий,

Когда же поиск свой закончим,

Вернемся к самому началу,

И заново его узрим» [13, с. 59].