Глава 5. Помехи и преграды

Глава 5. Помехи и преграды

«Для того, кто осмелится открыть глаза ночью, во мраке всегда сияет свет».

— Ричард Бах

На следующем этапе своего эксперимента я сосредоточился на том, чтобы понять, чем вызвано мое сопротивление осознаваемым сновидениям. Те, кому знаком процесс психологического роста, знают, что большинство людей так или иначе сопротивляются происходящим в жизни переменам, если они к этим переменам не совсем готовы. На этой стадии эксперимента, приблизительно через пять месяцев после его начала, я поглубже заглянул в себя, чтобы оценить собственную готовность или неготовность к перемене. Некоторый свет на этот вопрос пролила недавно попавшая мне в руки книга Питера Дракера, известного консультанта по менеджменту и организации производства. Дракер говорит, что в принципе существуют четыре условия, определяющие психологическую готовность человека к перемене: (1) перемена должна выглядеть разумной: люди всегда убеждают себя в разумности даже самых неразумных и сумасбродных перемен; (2) перемена должна выглядеть как улучшение прежней ситуации; (3) перемена должна проводиться в умеренном темпе: она не должна быть слишком стремительной и кардинальной, чтобы не смести все привычные психологические ориентиры, которые обеспечивают человеку ощущение покоя и уверенности; (4) перемена должна отчетливо и явно способствовать укреплению чувства психологической безопасности [12, с. 269]. Размышляя над этими четырьмя условиями, я постепенно понял что больше всего меня беспокоит четвертый пункт из списка Дракера. Может быть, яркость моих осознаваемых сновидений начинает нарушать прежнее душевное равновесие и каким-то образом угрожать моей внутренней безопасности? — думал я.

Один из парадоксов психики заключается в том, что мы можем желать чего-то и одновременно не желать (сопротивляться ему). Зачастую, чем больше мы чего-то желаем, тем сильнее по мере приближения к желанной цели или ее достижения в душу закрадываются сомнения, страхи и сопротивление. На самом деле такой страх — замаскированное благо, ибо он подтверждает, что мы очень высоко ценим предмет своих желаний. И, чем выше мы его ценим, тем острее будут наши страхи и тревоги на пороге достижения желанной цели. Например, жених и невеста, как правило, ужасно нервничают в день свадьбы, а часто и за много дней и недель до этого большого события. Они оба знают, что вступление в брак — очень важный шаг, и их сильный страх и тревога есть отражение той большой значимости, которую они этому шагу придают.

Через пять месяцев постоянных и регулярных осознаваемых сновидений у меня наступил первый пустой период, когда такие сновидения исчезли. Я был озабочен и в то же время знал, что скоро мне предстоит заняться исследованием внутренних преград, как осознаваемых, так и неосознаваемых. И если я хочу регулярно общаться со светом, сохраняя при этом ощущение равновесия, придется эти преграды обнаружить, а потом и устранить. В это время у меня был целый ряд обычных снов, в которых затрагивалась тема сопротивления и эмоциональных преград, мешавших состоянию осознаваемых сновидений. Вот первый из этих снов:

ПОРЕЗЫ НА РУКАХ

20 апреля 1981 года

Я сижу за столом в обеденном зале колледжа св. Иосифа в Маунтин-Вью. В помещении полно семинаристов и преподавателей — все, как обычно, сидят на своих местах. Обед подходит к концу. Опускаю глаза и вижу, что к передней кромке стола пристали какие-то серые волокнистые клочья. Хватаю их правой рукой и стараюсь оторвать. Чувствую небольшое сопротивление, после чего волокна оказываются у меня в руках. Замечаю, что от соприкосновения с волокнистым материалом кончики моих пальцев покрылись множеством тонких порезов. (Чувствую, что вот-вот проснусь, и внушаю себе, что увижу во сне свои ладони и обрету осознаваемость. Снова погружаюсь в сон, и сновидение продолжается.) Вижу, что из порезов обильно течет кровь. Пытаюсь скрыть кровотечение от товарищей-семинаристов, которые выходят из столовой, потому что обед уже закончился. Стираю кровь бумажной салфеткой и собираюсь сразу пойти к врачу, чтобы мне перевязали руку. Просыпаюсь со странным чувством.

Этот сон я истолковал довольно легко. Мои руки, главный символ сновидения, были служебным сигналом, который я с самого начала использовал, чтобы вызывать осознаваемость. Нет ничего странного в том, — подумал я, — что мои руки появляются во всех сновидениях в самом разном контексте. Тогда я задал себе вопрос: «Каким же образом я поранил себя в своем эксперименте с осознаваемыми сновидениями?» Ответ пришел, когда я стал размышлять над увиденными во сне волокнистыми клочьями. Они напомнили мне комочки тонкой стальной стружки, которой я, бывало, пользовался, когда подрабатывал уборкой, — несколько лет назад, прежде всего, чтобы свести концы с концами, я уделял часть времени этому занятию, приносившему мне стабильный доход. Иногда мне и вправду случалось порезать кончики пальцев комочками стальной стружки, которую я использовал, чтобы отскребать грязь с пола. Клочковатый, волокнистый материал из сна напомнил мне о борьбе за выживание — следствии тогдашних материальных затруднений. В связи с этим сон подсказал мне, что в последние несколько недель я стал уделять слишком много внимания и энергии материальным заботам. В частности, поскольку наступил апрель, я был занят расчетами подоходного налога и тратил массу энергии на то, чтобы найти способ его снизить. Еще я искал возможность создать себе «налоговое укрытие» на следующий год. Сон подсказал мне, что эти текущие заботы о выживании «ранили» меня, то есть причиняли мне вред, чрезмерно поглощая мою энергию и таким образом уменьшая мою способность осознавать себя.

Этот сон и то, как я его истолковал, подтвердил открытия Скотта Спэрроу и Патриции Гарфилд, утверждающих, что для регулярных осознаваемых сновидений необходимо сохранять высокий уровень энергии. Если у сновидца случается период стресса или усталости, или он слишком поглощен внешней деятельностью, качество и количество его осознаваемых сновидений скорее всего пойдет на убыль. Оглядываясь на весь период своего эксперимента, я нахожу, что это действительно так.

Два дня спустя мне приснился еще один сон, в котором тоже фигурировали человеческие руки. В нем наличие у меня внутреннего сопротивления и его природа изображались еще более наглядно.

АМПУТАЦИЯ

22 апреля 1981 года

Я в большом тюремном дворе — похоже, это тюрьма строгого режима, наподобие Сан-Квентин. Меня окружают высокие толстые стены, на которых через определенные промежутки располагаются вооруженные охранники и наблюдательные вышки. Я — заключенный. В сопровождении охранника иду вместе с другим заключенным вдоль барака. Барак представляет собой ряд тесных клеток, решетки которых выходят во двор. В каждой камере по несколько человек, и я мучительно осознаю стесненные, нечеловеческие условия, в которых они находятся. Когда мы проходим мимо одной из камер, кто-то из ее обитателей окликает идущего рядом со мной заключенного. Приглядевшись, вижу, что это здоровенный латиноамериканец, его огромные ручищи покрыты грубыми наколками и шрамами. Это явно закоренелый преступник-рецидивист. Он говорит моему спутнику: «Вижу, ты человек женатый», — и указывает на обручальное кольцо на его левой руке. Потом добавляет: «Дай-ка мне свой безымянный палец». Мой спутник безропотно повинуется и сквозь прутья решетки протягивает левую руку в камеру. Громила латинос лезет в карман и достает маленький перочинный нож. Медленно и осторожно он открывает лезвие, хватает свободной рукой безымянный палец бедняги и начинает медленно и методично отрезать его у самой костяшки. Жертва внимательно, молча, и безучастно наблюдает за процессом ампутации. Я потрясен холодной, расчетливой жестокостью латиноамериканца.

Операция закончена. Жертва вытаскивает руку наружу и внезапно начинает громко рыдать и стенать. Просыпаюсь, подавленный увиденной сценой.

Этот сон стал для меня потрясением. В его сюжете я оказался полностью ограничен стенами тюрьмы строгого режима. Сон сообщил мне, что мое сознание, нацеленное на выживание или безопасность, гораздо сильнее, чем я предполагал, подразумевая, что мне придется разрешить эту проблему, если я хочу достичь прогресса в осознаваемых сновидениях. Одной из причин моего сопротивления эксперименту было то, что я придавал слишком большое значение собственной безопасности, а главный символ безопасности и надежности видел в деньгах. Я понял, что именно это было самым пагубным моим заблуждением, причем уже давно.

Сон напомнил мне, что у каждого из нас есть свой главный символ надежности. Не подразумевал ли этот сон, что перед каждым, кто надеется стать осознаваемо сновидящим, может встать задача: разобраться со своими символами надежности, какими бы они ни были, опознать их и в процессе развития ясности заняться их преодолением? У всех людей такие символы неизбежно будут разными. Одни ради надежности вступают в брак, другие ищут их в религиозных культах или интеллектуальных теориях. Некоторые видят символы надежности в престиже, славе, карьере, тесных семейных узах, в большом доме, большом автомобиле — в любой из этих вещей или во всех сразу. В тот период два последних сна принесли мне весть: чрезмерная озабоченность денежными проблемами стала главной преградой в моем эксперименте с осознаваемыми сновидениями и вообще преградой для моего развития как личности. И если я решу полностью покориться Свету, то мне когда-то придется с этой озабоченностью распрощаться. Сама мысль о том, что нужно отказаться от этой части собственной личности, казалась мне странной, глупой, нелепой, а главное, пугающей. Мысль об отсутствии озабоченности денежными проблемами выглядела совершенно чуждой моему образу жизни. Я всегда был «невольником денег» — то была старая привычка, которую я много лет назад, еще в детстве, усвоил от родителей и позже, уже взрослым, бесчисленное множество раз закреплял в памяти. Хорошо помню многочисленные неловкие и напряженные ситуации, которые я пережил, подрастая в большой рабочей семье, где денег всегда не хватало, и где большинство решений, важных и не очень, принималось исходя из стремления купить по дешевке или выгадать лишний грош. Таковы были старые ценности и воспоминания, прочно укоренившиеся в прошлом моей души, и теперь мне стало ясно: если я хочу, чтобы эксперимент с осознаваемыми сновидениями успешно развивался, этот застарелый пласт моего сознания придется убрать.

В этом сне громила-латиноамериканец был той теневой частью моей личности, которая называется «выживанием». У него не было ни чувств, ни малейшей связи с женской стороной собственной природы, и он проявлял открытую враждебность к узнику, обладавшему такой связью с женственным, символом которого выступало обручальное кольцо. Моя недавно возникшая тяга к осознаваемым сновидениям и той интуитивной осознаваемости, которую они развивают, дала мне возможность установить более тесную связь со своей «женской стороной». В то время я ощущал эту внутреннюю связь сильнее, чем когда-либо раньше. Но ей все еще угрожала опасность подвергнуться «ампутации», быть жестоко обрубленной бесполезными тревогами о надежности, выживании и деньгах.

Другой стороной моей личности была жертва — узник, потерявший безымянный палец. Он подсказал мне, что я слишком пассивен и что мое озабоченное выживанием сознание приносит меня в жертву. Это подразумевало, что в период, когда доходы возрастают, необходимо полнее мобилизовать свою агрессивную, мужскую сторону. Вместе с усилением тяги к внутренней женственности (осознаваемость и интуиция) необходимо в той же мере увеличить силу своей мужской стороны. Живущий во мне мужчина должен быстрее и активнее реагировать, чтобы защитить все мое существо, а не оставаться пассивным соучастником «ампутации», чтобы потом, когда ущерб уже нанесен, заливаться горькими слезами. Поскольку ситуация с подоходным налогом предоставляла мне конкретную область, для работы с этими моментами, я, опираясь на эти сны, сделал вывод, что именно мне нужно делать. На одном уровне, уровне поведения и действия, мне необходимо было найти профессионального консультанта по налогам, чтобы женская часть моей натуры чувствовала заботу, защиту и могла успокоиться. Я понял, что получив такую поддержку извне, смогу вернуться к творческому развитию и культивированию осознаваемого сновидения. Вскоре после этого я проконсультировался с двумя специалистами в области сокрытия налогов, которые дали мне массу ценной, полезной информации. Если же говорить о других уровнях, этот сон предоставил мне дополнительную пищу для постоянных размышлений.

Все те годы, что я работал со сновидениями, меня часто поражала сила творческого стимула, который могут породить столь нелепые, мучительные или ошеломляющие сны, как «Ампутация». В процессе осознаваемого подхода ко всем этим материалам — положительным и отрицательным, относящимся к солнцу или тени — я понял, что следую упорной тяге к собственной целостности, к чему стремился с самого начала. После более глубоких размышлений я также понял, что учусь глубже доверять собственной темной стороне, и не потому, что она предпочтительна или приятна, а лишь потому, что она реальна, подлинна и всегда со мной. Вера основана на том, чтобы видеть космос не таким, как мы предпочитаем его видеть, а таким, каким сотворил его Бог, и человеческую душу тоже видеть сотворенной из этого же космоса. В такие мгновения «глубокого видения» мы можем уловить проблеск космического уровня, столь беспредельного и загадочного, что еще ни один человеческий разум не сумел к нему подступиться. Тьма существует для того, чтобы мог сиять свет. Не будь темноты, мы не смогли бы его воспринимать. Благодаря этому сну я в очередной раз принял решение посмотреть в глаза проявлениям собственной внутренней тьмы — жестокости, нечуткости и даже дикости. Ко мне пришло спонтанное понимание смысла солнца и тени. Мы обретаем целостность, когда больше не боимся окунуться в глубины собственной дикости, равно как воспарить к высотам собственной ослепительной красоты. И в каком бы из этих направлений мы ни путешествовали, поднимаясь вверх или спускаясь вниз, главным нашим врагом всегда остается страх.

Почему-то я уже знал или, по крайней мере, ощущал: еще одна проблема, скрывающаяся за сновидениями «Порезы на руках» и «Ампутация» — это страх. На данной стадии эксперимента абсолютная красота и ослепительная благодать моих осознаваемых снов стали настолько страшить меня, что мой сознательный ум начал неистово метаться, стараясь скрыться от всего этого. А может ли быть более надежное укрытие, чем старые невротические шаблоны и бесплодные умственные экзерсисы, которые я еще не сумел до конца преобразовать? Все три предыдущих месяца, продолжая истово предаваться банальным финансовым проблемам, я постоянно слышал внутри другой слабый голос, что-то упорно нашептывавший мне. Он звучал тихо, но настойчиво, как голосок ребенка, погребенного под развалинами чудовищного землетрясения, ребенка, который еще жив, еще способен привлечь внимание своим жалобным криком, еще надеется, что его вызволят и извлекут на свет Божий. И этот тихий, едва слышный голос повторял: «Ты бежишь. Ты спасаешься бегством и сам знаешь это. От чего же ты убегаешь?»

Пока этот первый для меня пустой период тянулся еще три месяца, однажды ночью я решил вызвать сон, который дал бы мне возможность интуитивно понять, какие именно препятствия продолжают мне мешать. И вот вечером 21 июля 1981 года, перед тем как уснуть, я многократно задал себе вопрос: «Как я препятствую своим осознаваемым сновидениям?» На следующее утро я проснулся, получив три обычных сновидения, каждое из которых стало важным интуитивное открытием, пришедшим в ответ на мой вопрос.

ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЧАСОВНЯ

22 июля 1981 года

Я брожу по какому-то большому, жилому на вид зданию, исследуя его помещения. Знаю, что это «наш дом». Прохожу по пустым комнатам, коридорам, чуланам, просто чтобы посмотреть, что там находится. Открываю окно и с удивлением вижу, какое это здание, оказывается, большое. Оно имеет форму четырехугольника, внутри у него — открытое пространство, окруженное с четырех сторон. Мне на память приходит план первого этажа старой семинарии св. Пия X. С удивлением вижу, что центральное пространство четырехугольника застроено: в нем находится часовня, и между стенами часовни и стенами главного здания остается лишь узкий зазор дюймов в двенадцать — пятнадцать. Замечаю красивый витраж. Мне хотелось бы исследовать пространство между часовней и главным зданием, хотя я предвижу, что протиснуться в него будет нелегко. Снова засыпаю.

Этот сон подсказал, что мне необходимо заново обнаружить центральную часовню, то есть центральное, главное духовное побуждение для развития осознаваемых сновидений. Мне припомнился вывод, который сделал Спэрроу на материале лекций Эдгара Кэйса: «Наверное, самый важный шаг, который может выполнить человек, желающий обрести в осознаваемых сновидениях постоянный творческий отклик, — это с самого начала принять решение следовать духовному идеалу» [34, с. 54]. Если осознаваемо сновидящий забудет об этом духовном идеале, то он, по словам Кэйса, обречен утратить осознаваемость, что вызвано утратой чистоты помыслов. Я поверил в эту теорию и стал считать, что чистота намерения имеет большое значение в процессе развития осознаваемых сновидений и что сновидцу необходимо постоянно обращать внимание на свои побуждения, дабы сохранять их в чистоте.

Во сне я исследовал пространство между часовней и основной частью своего «дома». Это подразумевало, что мне необходимо как-то связать свой духовный рост с повседневностью и что эта работа определенно потребует некоторых усилий, — их символизировало то с каким трудом я «протискивался» в щель. Похоже, что этот сон в сущности говорил: Развивая осознаваемое сновидение, сосредоточься на центральных, духовных задачах, попутно исследуя и преодолевая затруднения и тревоги, связанные с любыми другими аспектами путешествия.

Второй сон, пришедший в ответ на мой вопрос «Как я препятствую своим осознаваемым сновидениям?» оказался таким:

БИЛЛ РВЕТСЯ ВПЕРЕД

22 июля 1981 года

Я сижу в пиццерии вместе с младшим братом Биллом. Это пиццерия, что находится рядом с выездом на автостраду в городе Корте Мадера. Вдруг мы оба вспоминаем, что нужно срочно вернуться домой, в Фэрфакс. Выскакиваем из пиццерии и, вспомнив, что у нас нет автомобиля, направляемся к проходящей мимо автостраде, чтобы там поймать попутную машину. Бежим по улице: Билл на полной скорости несется впереди, я — за ним, но помедленнее. Злюсь на брата, который только что проскочил мимо отличного места, где можно было бы «голоснуть», и даже не удосужился обратить на него внимание. Понимаю, что он бегает быстрее меня и остановить его мне не удастся. Я знаю, что Билл собирается бежать через переход, чтобы занять место рядом с выездом на автостраду. Не спорю, это удачный выбор, но все равно злюсь, потому что Билл упускает другие хорошие возможности. Прибавляю темп, намереваясь как можно скорее догнать брата. Ощущаю в душе сильное раздражение.

Весть, которую принес мне этот сон, заключалась в следующем: моя младшая, мужская, импульсивная сторона, символом которой выступал мой младший брат, форсировала темп моего развития. Она двигалась слишком быстро, упуская миг настоящего и те возможности, которые он в себе несет. Несомненно, эту часть моей личности очень волновал и заботил эксперимент, но она явно вышла из под контроля. Я начал понимать, что необходимо замедлить темп и не спеша усвоить все то, что я узнал об осознаваемых сновидениях. Еще этот сон подсказал мне, что пока у меня нет подходящего средства для путешествия — на это указывал тот факт, что, не имея собственной машины, мы были вынуждены ловить попутную. Необходимое средство, вероятно, будет складываться из более полного очищения мотивов и гораздо более глубокого понимания внутренних процессов и движущих сил осознаваемого сновидения.

В ту ночь у меня был еще и третий сон, который объяснял преграды, вставшие перед моим экспериментом.

ДЖОН ЗАХВАТЫВАЕТ ИНИЦИАТИВУ

22 июля 1981 года

Вместе с Чарлин и Эриком стою у окна в доме Диллон Бич и смотрю на океан. Все мы волнуемся, потому что ждем в гости друзей, Джона и Джулию. Вижу, как их машина сворачивает на подъездную дорожку. Мы с Эриком выбегаем из дома, чтобы встретить гостей. С радостью вижу, что Джон приехал в прекрасном, полностью отреставрированном старинном автомобиле. Машина в отличном состоянии. Ее бледно-зеленый корпус эффектно лоснится и сверкает в лучах солнца. На вид модель можно отнесли к концу 20-х годов или к началу 30-х.

Джон с Джулией выходят из машины, и я иду к ним. Джон стремительно направляется по дорожке мне навстречу. Мы тепло обнимаемся, и он сразу начинает говорить, очень торопливо м возбужденно. Хочу обнять и Джулию, но Джон целиком завладел мной — он необычайно взволнован. Лицо его пылает воодушевлением, он одет в костюм, напоминающий форму машиниста: комбинезон в серо-белую полоску и полосатую же фуражку, похожую на обычную фуражку машиниста. Эта сложенная пополам фуражка комично надвинута на самый лоб. Несмотря на сильное волнение и оживление, которые Джон во время разговора выражает жестами и резкими движениями головы, его фуражка неизменно остается на месте, сохраняя безупречное равновесие.

Джулия, устав ждать, когда я с ней поздороваюсь, возвращается к машине, чтобы привести оставшуюся на заднем сиденье девочку. Интуитивно знаю, что это ее племянница, и думаю: «Ладно, обниму Джулию потом». Я рад видеть друзей и чувствую, что Эрик, который все это время стоит рядом со мной, тоже очень рад.

Внутренние движущие силы этого сновидения заставили меня сосредоточиться на Джоне и почти полностью забыть о его жене Джулии. Во сне Джон был проявлял такой напор и оживление, что я был вынужден отдать все свое внимание ему. Мое бессознательное пожелало, чтобы я принял его за машиниста — у него даже была фуражка машиниста, сложенная пополам и надвинутая на лоб. Что же говорили все эти образы? По мере размышлений из отдельных кусков стала складываться более или менее целостная картина. Машинист — важная персона: ведь он управляет огромным мощным локомотивом. Он удерживает поезд на рельсах! Я понял, что присутствующие в моих осознаваемых сновидениях силы постепенно могут набрать скорость грохочущего скорого поезда и мне, хочешь не хочешь, придется освоиться со всей этой мощью и скоростью, чтобы сдерживать ее и посылать в нужном направлении. В сущности, если я собираюсь творчески использовать всю энергию состояния осознаваемых сновидений, мне придется удерживать себя на правильном курсе. В этом сне Джон выступал символом дисциплины и целеустремленной энергии. В обычной жизни наяву Джон — профессиональный писатель, и мы с ним часто разговаривали о его литературном труде и моем крепнущем желании написать о своей работе со сновидениями. Я всегда восхищался его дисциплинированностью и мечтал о дне, когда сам буду обладать достаточной дисциплиной для того, чтобы написать книгу. Ко времени этого сна я уже знал, что энергии и энтузиазма для писательского труда мне хватит, но часто сомневался, хватит ли мне дисциплины. Теперь я начал понимать: если я сумею по-настоящему поверить в свою способность к дисциплине, то смогу преодолеть еще одно препятствие на пути к осознаваемости.

Теперь о том комическом и странном, что было в этом сне. Что значит сложенная пополам фуражка машиниста, пребывавшая в состоянии равновесия на лбу у Джона? За годы моей работы со сновидениями я научился обращать пристальное внимание на особо странные и несуразные символы, появляющиеся в снах. Сама странность такого символа — часто лишь хитрый способ, которым бессознательное соблазняет или вынуждает нас обратить внимание именно на этот конкретный символ. После того как я многократно прокрутил в уме символ «полфуражки», его смысл наконец стал мне ясен. На этой стадии эксперимента я уже наполовину потерял свою голову, чтобы говорить. Моя голова (как и мое эго) переполнялась от невероятных возможностей, которые сулили некоторые осознаваемые сновидения, и я уже состряпал множество грандиозных фантазий и грез о том, куда могут нас привести осознаваемые сновидения.

Как раз перед тем, как мне приснился этот сон, Джулия посещала мои лекции по осознаваемому сновидению и во многих отношениях была самой горячей сторонницей этой моей работы. Меня часто глубоко трогал ее энтузиазм, от которого мои собственные мечты и надежды по поводу всего предприятия воспламенялись еще больше. В течение многих месяцев, предшествовавших этому сновидению, я теперь она поднимается, поворачивается за ее поддержку и энтузиазм. Теперь, благодаря этому сну, я стал понимать: при том, что мне необходимо получить от кого-то такой энтузиазм, не менее необходимо сохранять равновесие и не допускать, чтобы он «ударил мне в голову».

Этот сон наметил некие корректирующие меры, которые мне нужно было принять, дабы восстановить эмоциональное равновесие на данной стадии пути. По сути, он подсказал мне вывести на передний план Джона, позволив Джулии отойти на задний. Он подсказал мне впустить в свою жизнь больше «энергии Джона» (дисциплины), позволив «энергии Джулии» (энтузиазму) слегка ослабнуть. Сон подразумевал, что для энтузиазма для эксперимента у меня и так достаточно, — теперь нужно его организовать, направить по верному пути и развить в себе писательскую дисциплину, чтобы обеспечить его полное созревание. Поняв этот сон до конца и усвоив всю силу и ясность содержавшейся в нем вести, я стал чувствовать себя на редкость хорошо.

В этом сне также содержалось несколько других ценных нюансов, сообщивших этому «пиршеству образов» особый аромат. Со временем, обретая все более глубокий доступ к сокровенным тайнам и символическому языку своего бессознательного, часто получаешь особую награду, когда понимаешь свои сновидения. Наверное, никто другой не смог бы оценить все нюансы и составляющие такого сна в той мере, как сам сновидец: ведь совершенство некоторых ключевых символов сновидения часто бывает глубоко личным. Это похоже на то, как ты просматриваешь фотографии в семейном альбоме, и на тебя вдруг нахлынет волна воспоминаний и чувств.

Меня обрадовало, что действие этого сна происходило в доме на Диллон Бич — особом для меня месте, куда я время от времени отправляюсь, чтобы в одиночестве заняться писательским трудом. Этот дом принадлежит одной моей приятельнице, которая часто разрешает мне воспользоваться им как приютом для творческой работы и размышлений. Она тоже часто спрашивает меня: «Ну, как продвигается твоя книга?» и уговаривает не отступать от намеченной цели. Ее голос — это еще один голос, призывающий меня к дисциплине, упорству и творчеству. Мне было очень приятно, что мой сон разворачивался именно в этой обстановке.

Словно сошедший с картинки эффектный старинный автомобиль, на котором в моем сне приехал Джон, тоже обладал для меня особым смыслом. Когда Джулия начала ходить на мои лекции по сновидениям в местном колледже, первый сон, которым она поделилась с нами, был посвящен красивому, заново отреставрированному старинному автомобилю. Она назвала свой сон «Мой классик-1927», потому что 1927 — это год ее рождения. В той группе, которую я очень хорошо помню, Джулия заворожила всех красотой и силой своего сновидения, в котором красноречиво запечатлелось множество подробностей ее жизни. С того дня мы с ней часто использовали название «классик-1927» как символ ее энергии, энтузиазма и снов, которые на протяжении всей ее жизни оставались яркими и волнующими. Со временем упоминание о «классике-1927» стало нашей с ней дежурной шуткой, которую мы оба любили и к которой часто прибегали. И вот теперь он появился в моем сновидении, а за рулем его сидел Джон! Энергия сновидений — штука заразная. Бывает, что по каким-то особым причинам образы снов, принадлежащих одному человеку, подхватываются и повторяются или воспроизводятся в снах другого человека. Мне кажется, это особенно справедливо для людей, которые активно делятся друг с другом содержанием своих сновидений. Я много раз был свидетелем такого явления в постоянных группах по исследованию сновидений, где между участниками возникают очень тесные связи. Этот сон помог мне оценить тот вклад, который Джулия внесла в мою работу, а также оценить человеческие качества Джона. Сон приснился мне в тот период, когда я только начинал узнавать их — и как супружескую пару, и как друзей.

На протяжении всего сна мой сын Эрик был рядом со мной. Я воспринял его как символ детского в моей душе, как источник моего творческого «я», игривого и простодушного, свободного от эгоистических забот. Его радостное присутствие стало счастливым предзнаменованием моей работы (и игры) с осознаваемыми сновидениями. Я решил, что оно подразумевает следующее: когда я устраню препятствия, мешающие осознаваемому сновидению, творческая сторона моей жизни сможет проявиться более полно. И здесь я не могу не вспомнить слова Иисуса: «Если не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царство Небесное». [20]

Довольно странно, а, может быть, и вовсе не странно, но через неделю после того как меня посетили эти три сна, способность к осознаваемому сновидению вернулась ко мне. На этот раз у меня снова было три осознаваемых сна за одну ночь, и я почувствовал, что мое прежнее рвение возродилось с новой силой. Сознание снова озарила внутренняя искра. Из этих трех осознаваемых сновидений самым важным для меня стало второе, и я часто размышляю над вестями, которые оно мне принесло.

НА КРАЮ ПОЛЯ

29 июля 1981 года

Сижу за столом, вместе со мной еще человек восемь. Все мы смотрим бейсбольный матч высшей лиги, расположившись прямо на поле, рядом с ограждением, футах в пятнадцати-двадцати от основной базы. Позади подающего, совсем близко от него, вижу отца Дэниэла Кэролла — он стоит там и следит за игрой. Вдруг я осознаю, что это сон, и ощущаю во лбу слабое покалыванье.

Меня очень радует, что отцу Дэниэлу удалось найти такое удачное место — в самой гуще игры. Он подходит к столу, где мы сидим. Я поднимаюсь и, протягивая ему руку, говорю: «Добрый день, отец Дэниэл! Вы меня помните? Я Кен Келзер, только теперь у меня борода. Он узнает меня и явно рад нашей встрече. Мы обмениваемся рукопожатиями. «Вы, должно быть, по-прежнему дружите с Винсом Ломбарди!» — добродушно подтруниваю я над ним. Мы оба смеемся над этой шуткой.

Вижу еще нескольких священников, знакомых мне по учебе в семинарии. Все они, одетые в церковные облачения, подходят и окружают наш стол. Тепло приветствую Джима Киддера, и мы несколько минут разговариваем с ним. Все это время я сохраняю во сне состояние осознаваемости и наслаждаюсь этим чувством. Вижу Джима Палскэмпа. Мы садимся за стол, и между нами сразу завязывается сердечная беседа. Меня очень радует возвращение прежней близости со старым приятелем.

— Ты по-прежнему работаешь в Центре Ханна? — спрашиваю я его.

— Да, мне там очень нравится, — совершенно искренне отвечает он.

— И сколько уже ты там? — интересуюсь я.

— Восемнадцать лет, — говорит он.

— Здорово! — восхищаюсь я. — Может, ты проработаешь там еще восемнадцать лет?

Он смеется и говорит:

— Нет, надеюсь, что когда-нибудь перемена все же произойдет, хотя сейчас мне там по-настоящему хорошо.

Мне нравится его стремление к перемене как общий принцип. Медленно и постепенно сновидение тает.

В этом осознаваемом сне я обнаружил целый ряд ценных для себя вестей. То, что он развертывался в обстановке бейсбольного матча высшей лиги, несло для меня обнадеживающий смысл: ведь в высшей лиге играют те, кто достиг высот в этом виде спорта. Хотя игрок высшей лиги — профессионал, серьезно относящийся к своей работе, в абсолютном смысле его работа — это игра. И называют его «игрок», а не «работник». Его работа и игра — одно целое, поэтому, несмотря на все усилия сделать карьеру, ребенок в нем еще очень жив и осознан. Я воспринял это как напоминание: следуя по пути осознаваемого сновидения или по любому другому пути, необходимо всегда сохранять в себе такое игривое, детское качество. В связи с этим мне на память пришло двустишие, приписываемое Уинстону Черчилю:

«Для кого работа — сплошная отрада,

Тот мамаши-Фортуны любимое чадо».

Меня заинтриговал образ отца Дэниэла Кэролла в этом сне. «Отец Дэниэл», как мы все его звали, был ректором семинарии, где я проучился четыре года. В последний раз я видел его лет за восемь до этого сна на специально организованном банкете в Сакраменто. Тогда на меня произвел большое впечатление тот факт, что он недавно вернулся из Мексики, где занимался миссионерской деятельностью в сельских районах, в качестве единственного на весь округ священника странствуя по деревням. Там ему нередко приходилось в одиночку пробираться на ослике по безлюдной, непроходимой глуши, чтобы попасть к людям, которым он служил. В тот вечер на банкете я ощутил в отце Дэниэле непривычную, исполненную покоя безмятежность. В нем был глубокий внутренний мир, который исходил от всего его существа, а не от слов, которые он произносил или скупых историй, которые он рассказывал. Он показался мне совсем новым — не таким, каким я его знал в семинарии, где он был главой преподавательского состава и быстро растущего студенчества. Меня поразил неожиданный поворот в его карьере — из ректора калифорнийской семинарии он превратился в миссионера-одиночку, который жил и работал с беднейшими из бедняков на севере Мексики. Это его «повышение» напомнило мне о «смирении эго». В тот вечер, когда я ехал с банкета домой, полученное впечатление уже начало формировать в моем сознании новый символ: отец Дэниэл становился для меня символом такого смирения и присущей ему житейской скромности и простоты. Его положение в моем осознаваемом сновидении подразумевало, что он каким-то образом оказался «в гуще игры» — игры жизни. В игре жизни — а это самая высшая лига — смирение и покорность — как раз те качества, о которых на этой стадии эксперимента с осознаваемыми сновидениями мне приходилось вспомнить в очередной раз.

В этом сне также присутствовал элемент юмора. Упоминание о Винсе Ломбарди возвращает меня в семинарские дни — то был мой первый или второй год в средней школе. Отец Дэниэл тогда руководил спортивными программами семинарии и выполнял обязанности тренера. На поле мы зачастую громко спорили с ним, когда он судил наши матчи, и нередко прохаживались по поводу его спортивных знаний и способностей. Большинство из нас считало, что там, где дело касается спорта, отец Дэниэл силен больше на словах, чем на деле. Но однажды в разгар футбольного сезона нас поразило большое фото в последнем номере «Спортс Иллюстрейтед». На нем крупным планом был изображен защитник Пол Хорнунг, звезда команды «Грин Бэй Пэккерс», сидящий на скамейке рядом с товарищами по команде. Он кутался в толстую длинную накидку, изо рта у него шел пар, отчетливо видный в холодном зимнем воздухе. Хорнунг пыхтел и отдувался, потому что его стремительный прорыв только что принес «Пэккерсам» победное очко. А за скамейкой — мы его сразу узнали! — стоял отец Дэниэл собственной персоной. Он с обожанием глядел на Хорнунга, и на лице у него расплывалась широкая улыбка.

Увидев этот снимок, семинаристы не могли прийти в себя от изумления и недоверия. Комнату для отдыха сотрясали взрывы хохота, слышались возгласы: «Ну-ка взгляни!» «Глазам своим не верю!» Особенно озадачены были самые горячие поклонники спорта: образ нашего тренера, гордо красующегося на странице национального спортивного журнала, как-то не вязался с тем представлением об отце Дэниэле, которое у нас сложилось. Фотография приоткрыла нам черты отца Дэниэла, которые мы раньше не замечали и о которых даже не подозревали.

Снимок так поразил учеников, что мы отправились к отцу Дэниэлу, чтобы «потребовать» объяснений. Шутя и подтрунивая, мы подвергли его настойчивому допросу, потому что он был не очень-то настроен много рассказывать. Наконец, после долгих льстивых уговоров, мы услышали историю, убедившую нас в том, что мы действительно недооценивали своего «тренера». Оказалось, что отец Дэниэл был близким другом Винса Ломбарди, старшего тренера «Грин Бэй Пэккерс». Ломбарди пригласил его на этот матч и распорядился, чтобы его посадили на боковой линии, вместе с игроками и тренерами. Так уж случилось, что когда делали снимок для «Спортс Иллюстрейтед», отец Дэниэл оказался прямо за спиной у Пола Хорнунга. Весь этот случай стал для меня хорошим уроком: я понял, что следует уважать людей, с жизнью которых я знаком, в лучшем случае, только поверхностно. Я научился не быть излишне самоуверенным и не думать, что я кого-то «расколол» или «вычислил». Если взять отца Дэниэла, то в этом человеке было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. Теперь все эти темы и вопросы вернулись ко мне в осознаваемом сновидении «На краю поля».

Этот сон подарил мне еще одну жемчужину мудрости: она содержалась в моем диалоге с Джимом Палскэмпом, произошедшим под конец сна. В семинарии Джим был моим одноклассником; он получил сан священника и многие годы прослужил директором Центра Ханна для мальчиков, что в Сономе (это городской реабилитационный центр для мальчиков с эмоциональными нарушениями). Джим всегда обладал большим чувством юмора, дружелюбным и общительным нравом — как правило его все любили. Все эти годы я поддерживал с ним связь. Насколько я знаю, руководство Центром Ханна пришлось ему по душе. Символ Джима в этом сне настойчиво говорил мне, что открытость перемене — важный настрой ума, который я должен поддерживать. Исследовав себя на этот предмет, я понял: хотя в принципе я стараюсь оставаться открытым перемене, на деле я часто противлюсь ей.

Время, когда мне привиделся этот сон, совпало с периодом множества крупных перемен — и для меня самого, и для моей семьи. Наиболее явной внутренней переменой, которая уже начала происходить, стало раскрытие осознаваемому сновидению. И она уже успела породить во мне множество неожиданных внутренних преград. На другом уровне, более конкретном и осязаемом, мы с Чарлин в это время собрались выставить свой дом на продажу и уже начали подыскивать себе новый. Меня по-настоящему страшил процесс поиска жилья, который мы в ближайшие месяц-другой собирались активизировать.

Тем временем стереофоническая атака соседского юнца вынуждала нас поспешить с переездом, и это создавало нежелательную напряженность. Несмотря на то, что приходилось жить и работать в ужасных условиях, я испытывал сильнейшее сопротивление этой конкретной перемене. Может быть, я испытывал такое сопротивление перемене именно потому, что условия были просто невыносимы. Я хотел переехать, когда я буду готов, когда условия будут благоприятными для меня, в подходящий для меня момент. Символ Джима из сна дал мне противовес и противоядие для решения этой проблемы. Во сне он сказал: «Надеюсь, что когда-нибудь перемена все же произойдет, хотя сейчас мне там по-настоящему хорошо». Он утверждал принцип — принцип верности перемене, — даже когда ты вполне доволен своим настоящим положением!

На протяжении трех месяцев после этого сна (август, сентябрь и октябрь 1981 года) я прошел через новую череду успехов и неудач на пути осознаваемого сновидения. Для меня этот период тоже оказался относительно пустым. За все время у меня было два осознаваемых сновидения, запоминание же обычных сновидений осталось на прежнем уровне: каждое утро я мог вспомнить не меньше одного сна. Размышляя о чередовании этих успехов и неудач, урожайных и голодных периодов, я придумал метафору, изображавшую состояние моего эксперимента в то время. Я представил, что карабкаюсь по заснеженным склонам Гималаев и, наконец, после долгого восхождения оказываюсь на очень высокой вершине. Долгое время я стою на ней, захваченный видом бескрайних далей, чарующими пейзажами, ослепительной красотой чистого белого снега, ярко-синими небесами и мягко клубящимися облаками. С изумлением и трепетом гляжу я на другие дальние вершины, которые выглядят такими же величавыми, как и та, на которой я сейчас стою. У меня возникает непреодолимое желание взойти на каждую из них — просто ради удовольствия. Тогда, на этом самом месте, я принял решение: посвятить месяцы и годы, которые есть у меня в запасе, восхождению на все эти горные вершины. Налюбовавшись этими прекрасными пиками и еще раз подтвердив в душе свое решение, я неохотно спускаюсь с вершины в лежащую внизу долину. Какой разительный контраст между вершинами и долинами! И все же и те, и другие играли важную роль в формировании моей осознаваемости.

Метафора развивается. Я представляю, как спускаюсь в глухое ущелье и пробираюсь через многочисленные преграды, большие и малые — через густой кустарник, через скалы и реки. Временами мне кажется, что я заблудился. И все же, настойчиво стремясь вперед, я наконец добираюсь до дна ущелья, где подножие вершины, с которой я только что спустился, переходит в подножием следующей грандиозной вершины, и снова не спеша начинаю восхождение. «Почему задача оказалась такой многотрудной?» — спрашиваю я себя. — «Почему, взяв первую высоту, я не могу просто перелететь с вершины на вершину, как орел?» Скорее всего, одним из моих препятствий является убеждение, что жизнь — это борьба, и даже сейчас я «борюсь» с осознаваемыми сновидениями. Может быть, весь мой эксперимент проходил бы гораздо легче, если бы я позволил, чтобы все происходило само собой, и избавил его от своих усилий и ожиданий. Окончательного ответа я не знал, но знал, что такой вопрос вполне уместен, наверняка уместен для меня, хотя не обязательно столь же уместен для каждого странника. У каждого, кто хочет стать осознаваемо сновидящим, — думал я, — по мере приближения к Свету будут свои собственные вопросы, которые необходимо разрешить, и собственные внутренние преграды, которые необходимо устранить. Таковы были откровения и раздумья, сопровождавшие начало моего восхождения на следующую вершину.

Метафора гор и долин часто возвращалась ко мне, когда я размышлял о том, что нужно сделать, чтобы процесс осознаваемости стал регулярным. Одним из важных моих достижений было то, что я стал принимать свои пустые периоды более спокойно и бесстрастно. Теперь я уверен, что эти периоды необходимы для раздумий и духовного созревания. И еще они необходимы для отдыха и восстановления эмоционального равновесия. В какой-то момент я понял, что путешествие состоит не из одних восторгов и упоений.

На этом этапе эксперимента я стал также расширять свое понимание необходимости духовного очищения. Очищение подразумевает стремление очистить и прояснить ум, чтобы он мог действовать исходя из побуждений, отмеченных высшей чистотой. Чтобы отправиться в путь, не нужно обладать чистотой сердца — иначе кто бы мог в него отправиться? Но продолжая путь, непременно становишься чище сердцем — иначе кто бы мог его осилить? Огонь очищения возьмет свое. И еще я понял: если уж я продолжаю эксперимент и даже пустой период не смог меня расхолодить, то осознаваемые сновидения вернутся, раньше или позже. Ведь до сих пор они всегда возвращались — иногда поодиночке, иногда целыми стаями. Однажды за одну ночь у меня было сразу шесть осознаваемых снов. [21]

По мере развития эксперимента у меня было несколько снов, свидетельствовавших о внутреннем очищении. Один из них оказался особенно устрашающим и памятным.

ЧЕЛОВЕКООБРАЗНАЯ ЛИСА

11 сентября 1981 года