Николай Эрнестович БАУМАН: «МОЙ ПУТЬ ДАВНЫМ-ДАВНО НАМЕЧЕН. СВЕРНУТЬ С НЕГО – ЗНАЧИТ УБИТЬ СВОЮ СОВЕСТЬ»
Николай Эрнестович БАУМАН: «МОЙ ПУТЬ ДАВНЫМ-ДАВНО НАМЕЧЕН. СВЕРНУТЬ С НЕГО – ЗНАЧИТ УБИТЬ СВОЮ СОВЕСТЬ»
Свернуть с избранного пути – значит убить свою совесть. Эти слова можно было бы поставить эпиграфом к биографии Баумана. Сын мелкого ремесленника, он, еще будучи гимназистом, четко определил смысл своей жизни. «Единственно достойный идеал человека – это служить обездоленному народу».
В тринадцать-четырнадцать лет ему уже удалось ознакомиться с некоторыми произведениями Радищева, Чернышевского, Герцена – и это учась в гимназии, где буквально умерщвлялась всякая попытка ученика к живой, самостоятельной мысли. «Бауману было 16 лет... – писал в своих воспоминаниях его друг В. Г. Сущинский. – Мы... читали Писарева, Добролюбова, Чернышевского, читали очень много. Многое ли мы тогда понимали – не вспомню, но думаю, что понимали не все... мы мечтали о жизни для народа и смерти за него, мы стремились к борьбе за правду, за права угнетенных, за господство в жизни труда».
Николай часто говорил:
– Ничего не могу делать наполовину!.. Такова уж у меня душа с детства: задумано – сделано, как ни трудно!..
Даже в тюремной камере-одиночке он старался поддерживать бодрость духа ежедневной, систематической гимнастикой. Едва забрезжит рассвет – Бауман быстро поднимался с постели и, поеживаясь от холода, приступал к гимнастике. По диагонали камеры можно было сделать всего лишь шесть-семь небольших шагов, то есть около трех метров, но тысячекратное «путешествие» из угла в угол и обратно давало уже шесть километров...
Николай Эрнестович преданно, нежно любил мать Минну Карловну, отца Эрнеста Андреевича, сестру Эльзу, братьев Александра, Эрнеста, Петра. Это была дружная, работящая семья.
В одном из своих писем к Николаю, заточенному в Петропавловскую крепость, Эрнест Андреевич вновь сокрушается о судьбе сына. В ответ Николай посылает отцу, как и прежде, задушевные, теплые письма. Но в них мужество, твердость, верность избранным идеалам. Двадцатичетырехлетний Бауман доказывает отцу, что единственным критерием достоинства человека, его личного счастья является такая деятельность, такие общественные поступки, которые продиктованы ему его внутренним «я», его идейными убеждениями.
Из множества материалов о Баумане мы выбрали и советуем вам прочесть два письма (с сокращениями) Николая Эрнестовича к родителям, братьям и сестре, присланные в 1897 и 1898 годах из Петропавловской крепости, и выдержки из трех писем к отцу, посланных из Москвы в 1904 году.
Родным
Дорогие родители, братья и сестра!
Тяжело писать. Не знаю, как начинать. Невеселую новость узнаете с этим письмом. С 21 марта я арестован и сижу в одиночном заключении в Петропавловской крепости. В чем меня обвиняют, не знаю еще до сих пор. Допроса не было. Если же даже скоро узнаю обстоятельства дела, то и тогда едва ли сумею вас уведомить об этом. Здешняя цензура, кажется, не допускает касаться в письмах подобных вопросов. Завтра будет две недели моего заключения; несмотря на полнейшую неопределенность положения, чувствую себя сносно: нервы не шалят и физически совершенно здоров.
Не тревожьтесь и вы, мои дорогие, не проливайте слез над моей судьбой. Я молод, силы не надорваны – жизнь моя впереди. Прямо, без препятствий, без разочарований и страданий едва ли кому-нибудь удавалось пройти свой жизненный путь. С подобными неожиданностями приходится мириться. Никакими слезами, никакими сожалениями нельзя помочь в моем настоящем. Личная воля, личные страдания не могут хоть чуточку изменить положения...
...Папаша советует Пете кончать в мореходных классах... Неужели нет никакого средства иначе устроить? Для Пети подобное решение, я полагаю, причинит немало страданий. Идти такой дорогой, которая опостылела, где все вызывает неприязненное чувство, трудно человеку, а часто даже немыслимо. О каком-либо успехе нельзя даже мечтать. Кроме личной психологии Пети, морская карьера не может улыбаться ему и по другим соображениям. Где у него сила, где у него здоровье? На море уважаются физическая мощь, ловкость. Без этих качеств моряку далеко не уйти. Исходя из этого положения, я, со своей стороны, стал бы всеми силами стараться осуществить его теперешние желания. Мне могут возразить, зачем он раньше не думал, ему ведь давалась возможность учиться, поступить в другое учебное заведение, он мог бы тогда устроиться по своим влечениям. Но кто из нас не заблуждается, много ли таких людей на свете, которые вовремя умеют узнать свое назначение и сообразно с этим направлять все свои силы? Обыкновенное же явление, что человек только перед гробовой доской открывает «Америку» своей души. И винить за это человека я не могу, здесь причина в ограниченности человеческой природы. А природа не чувствительна к людским назиданиям...
Отцу
Милый папа!
...Мне очень прискорбно слышать, что Вы до сих пор не можете или не желаете понять меня. Неужели Ваш долгий жизненный опыт не подсказывает Вам, что каждый человек должен идти своим собственным путем, что в жизни нет одной широкой, проторенной дороги для тех, кто способен мыслить и чувствовать? Раз Вы признаете эту истину, то заботы и страдания отца, матери и вообще всех любящих принимают совершенно другой характер. Несчастными становятся не те, которые голодают, холодают или сидят за решеткой, и, наоборот, счастливы не те, которые живут в богатстве и безнаказанно пользуются свободой. В действительности же тот несчастен, кто сбился со своей настоящей дороги или не мог найти ее вовсе, а счастлив тот, кто идет неуклонно, без страха и сомнения туда и прямо, куда указывают ему его совесть и убеждения. Не может быть счастлив человек, если он обречен на постоянную борьбу со своим внутренним голосом, если он вступил в сделку со своей совестью. Тогда все внешние блага вроде богатства, знатности, даже слава не в состоянии заглушить душевных мук, отравляющих каждый шаг жизни. Остается один путь: «живи в мире и согласии со своей совестью!» Вот единственная заповедь – стара как мир, – которую нужно всегда помнить и никогда не забывать. Только на такой духовной основе строятся замки счастья, как его каждый понимает. Не может быть одной мерки для всех. Если бы вдруг все люди помирились на идеале близкого благополучия, то не было бы современной культуры, не было бы прогресса; общественная жизнь остановилась бы, и человечество вернулось бы к первобытному варварству. А мы так любим человеческий гений, красоту, свободу, что с радостью и бодро смотрим в лицо самой страшной опасности, не боимся тернистой дороги, лишь бы перед нами светила яркая заря нашего идеала. Вы же советуете мне – в своем прошлом письме – свернуть с моей дороги. Если бы я поступил таким образом, то бросил бы себя в пропасть самых ужасных, неизлечимых мук. Нет, милый и дорогой папа! Постарайтесь вникнуть в мое сердце, и Вы поймете, что иначе я не могу жить: мой путь давным-давно намечен, свернуть с него – значит убить свою совесть. Последнее же – самое ужасное преступление, для него нет искупления. Если бы Вы могли видеть меня сейчас, то, я уверен, к Вам никогда не вернулась бы подобная мысль, Вы благословили бы меня идти дальше и оставаться самим собой. Пишите больше о себе.
Милый папа!
Ваши письмо и карточку я получил вскоре после того как послал со своей стороны запрос Вам, почему Вы не отвечаете, и о том, как Вы поживаете.
За карточку большое Вам спасибо. Теперь я все-таки представляю приблизительно, насколько Вы изменились со времени нашего последнего свидания, кажется, в 1899 году, когда я отправлялся в ссылку. С тех пор прошло уже около 5 лет: много воды утекло.
...Теперь несколько слов относительно Вашего последнего письма. Вы пытаетесь доказать мне, что все мои рассуждения и убеждения лишь плод холодного ума. Поверьте, дорогой папа, Вы жестоко ошибаетесь. Только потому, что у меня мозг и сердце идут нога в ногу, неразлучно, я так непоколебим в избранном мною пути. И тот, кто стремится соблазнить меня другими, более покойными, ровными и широкими дорогами, несмотря на все свои добрые намерения, по моему мнению, желает мне не счастья, а такого существования, против которого протестует вся моя личность. Я вижу, что в этом пункте мы никогда не сойдемся с Вами.
Несколько дней тому назад я получил письмо от Эрочкиной жены. Какое же место занимает Эрочка в Петербурге в качестве флотского солдата? Как долго будет он состоять на службе, до конца войны? Интересно было бы это знать.
От Эльзы не имею давно никаких известий.
Желаю Вам всего лучшего, главное – здоровья.
Целую Вас крепко.
Ваш сын Коля.
Вашу карточку я вставил в рамку, и она украшает теперь мою камеру.
Дорогой папа!
На мое последнее письмо я еще не получил ответа от Вас. Как Вы поживаете?..
Жизнь моя течет обычным образом: никаких особых новостей сообщить не могу; до конца следствия, по- видимому, еще далеко. Чувствую себя довольно хорошо. Бодр и здоров. Все время провожу за книгами...
Пишите, папа. Я был бы очень рад, если бы Вы успокоились на мой счет, не рисовали бы мое положение в мрачных красках. Поверьте, милый папа, я чувствую себя гораздо лучше, чем многие и многие общепризнанные удачники и счастливчики.
Желаю Вам всего лучшего, а главное – здоровья. Крепко целую Вас.
Ваш сын Коля.
Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
Д. Ибаррури
Каждый, кто был верен будущему и умер за то, чтобы оно было прекрасно, подобен изваянию, высеченному из камня.
Ю. Фучик
Нет, лучше с бурей силы мерить, Последний миг борьбе отдать, Чем выбраться на тихий берег И раны горестно считать.
Д. Мицкевич