Лев Иванович ЯШИН: «ЕСЛИ ТЫ ДОКОПАЛСЯ ОДНАЖДЫ ДО СОБСТВЕННОЙ ОШИБКИ, ТО ДРУГОЙ РАЗ ЕЕ НЕ ПОВТОРИШЬ»

Лев Иванович ЯШИН: «ЕСЛИ ТЫ ДОКОПАЛСЯ ОДНАЖДЫ ДО СОБСТВЕННОЙ ОШИБКИ, ТО ДРУГОЙ РАЗ ЕЕ НЕ ПОВТОРИШЬ»

Кто не знает нашего знаменитого вратаря Льва Яшина?! Чемпион Олимпиады 1956 года в австралийском городе Мельбурне, участник советской сборной команды, завоевавшей Кубок Европы, обладатель бронзовой медали чемпионата мира по футболу 1966 года, многократный чемпион СССР, заслуженный мастер спорта... Пятнадцать лет он был бессменным вратарем сборной СССР. Воспитанник московской команды «Динамо» Лев Яшин и после того, как покинул футбольные ворота, остался верен своему спортивному обществу. Все свои знания, любовь к спорту, богатый жизненный опыт Лев Иванович без остатка отдает юной смене.

Издательство «Правда» в 1976 году выпустило книгу Л. Яшина «Записки вратаря».

Одну из глав этой книги (с некоторыми сокращениями) предлагаем вашему вниманию.

Выбор

Мы, две дюжины подростков, выстроились у футбольного поля заводского стадиона неровной шеренгой – тощие, мосластые, нескладные ребята. На стадион пришли прямо с работы, кто в чем – в пиджачках, курточках, спецовках, в тапочках, сапогах, разбитых тупоносых ботинках, что выдавали ремесленникам, в сатиновых шароварах, лыжных фланелевых штанах, потертых коротких брючках. Ходивший вдоль этого странного строя человек измерял каждого из нас коротким взглядом и тут же называл его место в команде. Когда очередь дошла до меня, человек сказал:

– Будешь стоять в воротах.

Может, надо было поспорить или хоть спросить, чем это я ему не понравился. Может, надо было сказать ему, что еще в довоенном дворе, когда мы резались в футбол, я всегда играл впереди и котировался как приличный бомбардир.

Но я не стал ни объяснять, ни спрашивать, ни спорить. В ворота так в ворота. Главное – поиграю. А начнешь объяснять – глядишь, прогонят...

За годы войны я забыл об играх и, когда в одно прекрасное послевоенное весеннее утро увидал в заводской проходной большое объявление: «Желающие играть в футбол записывайтесь в секцию у Владимира Чечерова», – глазам своим не поверил.

Я сразу пошел искать указанную в объявлении комнату, а уже вечером стоял в строю своих нескладных сверстников у кромки футбольного поля. Как состоялось мое посвящение во вратарский сан, вам уже известно. Не знаю, как к другим его «крестникам», но по отношению ко мне у Чечерова, которого мы все любили и, хоть был он нестар, называли «дядя Володя», оказалась легкая рука.

Играл и тренировался я ежевечерне. Наши окна выходили на стадион, и я, умывшись и переодевшись, выскакивал на поле прямо из комнаты.

Немало порвали мы собственных тапок, истрепали трусов и маек, пока выдали нам казенное обмундирование. Еще позже дали бутсы. Сперва большие, разношенные, разбитые игроками взрослой команды и за ненадобностью списанные, а уж потом – поменьше и поновее. О том, как ложится на ногу или замирает в твоих объятиях новенький, абсолютно круглый, нештопаный мяч, мы тоже довольно долго не знали. Таких мячей было в клубе два, и выдавали их только взрослым, да и то не на тренировки, а на игры. Мы же пробавлялись стареньким, с латаными-перелатаными покрышками, отчего камеры то и дело лопались.

Каждая неделя кончалась для нас праздником – игровым днем. Утром мы собирались с чемоданчиками у заводской проходной, садились в открытый кузов полуторки и отправлялись на городской стадион. Предстояла очередная встреча на первенство Тушина.

На стадион я входил уже не с одним, а с двумя чемоданчиками. Второй принадлежал Алексею Гусеву – вратарю взрослой команды. Носить его вслед за хозяином была моя обязанность, непременная и приятная. Раз тебе сам главный вратарь завода доверил свой чемодан – значит, ты уже чего-то стоишь.

Сначала играли мы, юноши, а Гусев стоял за моей спиной и прямо здесь же как мог учил уму-разуму. Вслед за юношескими на поле выходили мужские команды, и тогда мы менялись местами: Гусев вставал в ворота, я занимал место по другую сторону сетки.

Моя жизнь складывалась безоблачно, и время летело незаметно. Работа, учение, футбол, хоккей (в него я играл не в воротах, в нападении) – всюду дело клеилось. Одолел семилетку. В свои неполные восемнадцать лет был уже и слесарем, и строгальщиком, и шлифовальщиком...

А потом накопившаяся за годы усталость начала давать о себе знать. Что-то во мне вдруг надломилось. Никогда не слыл я человеком с тяжелым или вздорным нравом. А тут ходил какой-то весь издерганный, все меня на работе и дома стало раздражать, мог вспыхнуть по любому пустяку. После одной такой вспышки я собрал свои вещички, хлопнул дверью и ушел из дому. Ходить на завод тоже перестал.

Как назвать мое тогдашнее состояние? Хандра? Депрессия? Не знаю. Знаю только, что посетило оно меня единственный раз в жизни и достигло в этот единственный раз таких размеров, что справиться с ним я долго не мог. Ничего не ощущал, кроме опустошенности.

Положение становилось с каждым днем все безвыходнее. По всем законам я был не кто иной, как прогульщик, и на меня распространялись соответствующие указы об уголовной ответственности. Надо было что-то делать. Но что?

Выручил меня советом кто-то из игроков взрослей нашей команды:

– Надо тебе идти добровольцем на военную службу. За это многое тебе может проститься. Да и дисциплина воинская сейчас для тебя – спасение.

...Первые месяцы службы у всех одинаковы. День похож на день, как близнецы. И хоть каждый из них длинен – семнадцать часов от подъема до отбоя, так называемого «личного времени» почти не остается. Все расписано по минутам: строевая подготовка, изучение уставов, чистка оружия, тактические занятия, наряды, караульная служба, политучеба и еще многое, что знает каждый, кто проходил курс молодого бойца. Я уж начал забывать о спорте, но однажды во время вечерней поверки командир скомандовал: «Футболисты – шаг вперед!» – и я, конечно, тут же этот шаг сделал.

Тренировки и игры на первенство городского совета «Динамо» были регулярны, как все в армии, и вовсе не исключали, а дополняли прочие воинские занятия. Ни от каких видов учебы и службы спортсменов не освобождали. Лишь в строго отведенные часы нас увозили на стадион, а потом привозили обратно, и мы вливались в общий строй.

Летом сорок девятого года после очередного игрового дня меня прямо на стадионе остановил какой-то человек – высокий, подтянутый, с чуть пробивающейся сединой в аккуратной – волосок к волоску – прическе.

– Хочешь играть в молодежной команде «Динамо»?

– Еще бы!

– Тогда приезжай на тренировку. – И он назвал день и час.

Как мог я, солдат, распоряжаться своим временем?

– Не беспокойся, это я беру на себя, – развеял он мое недоумение.

Честно признаться, я не слишком надеялся, что незнакомый мне человек выполнит обещание, но он выполнил. Через несколько дней командир с некоторым удивлением показал мне запрос и приказал отправляться на стадион. Там меня ждал незнакомец – как выяснилось, тренер молодежной команды «Динамо».

Я спросил у ребят, как его фамилия.

Мне ответили:

– Чернышев.

Да, подвел меня к порогу большого футбола Аркадий Иванович Чернышев – прекрасный тренер и обаятельный человек. Чем больше лет – а теперь уже и десятилетий – минуло со дня нашего знакомства, тем более я благодарен ему за это.

Так я оказался в молодежной команде «Динамо». Мы успешно выступали в чемпионате и Кубке Москвы, я неизменно играл в основном составе. И однажды нам довелось даже победить в розыгрыше Кубка столицы мужскую динамовскую команду, в которой играли несколько известных футболистов и среди них сам Чернышев. А когда в марте сорок девятого года команда мастеров «Динамо» отправилась на тренировки в Гагру, я был включен в ее состав в качестве третьего вратаря, дублера Алексея Хомича и Вальтера Саная.

И там, на обжитом многими поколениями московских динамовцев гагринском стадиончике, со мной произошел случай не просто конфузный, а, наверное, единственный и неповторимый в истории футбола. Наша команда дублеров встретилась со сталинградским «Трактором». Это был первый мой матч. Дул сильный ветер с моря. В середине первого тайма вратарь «Трактора» выбил мяч, тот высоко взлетел и полетел в мою сторону. Я растерялся. Что предпринять? Ждать, когда он опустится? Бежать навстречу? Наконец я сорвался с места и кинулся к предполагаемой точке падения мяча. Казалось, я рассчитал все – и свою скорость, и скорость мяча, и силу ветра. Не углядел я лишь одного – что мне на подмогу поспешает наш защитник Аверьянов. Мы столкнулись с ним на полпути к мячу и оба упали, а мяч, словно издеваясь над незадачливым голкипером, подпрыгнул и вкатился в ворота...

В мальчишеских играх есть такое правило: «От ворот до ворот гол не в счет». В настоящем футболе такого правила нет. Наверняка случай этот был первым и последним в истории настоящего футбола – вратарь забил гол вратарю ударом от ворот. Нетрудно представить мое состояние. Как нашкодивший и стыдящийся поднять глаза мальчишка, я исподтишка оглядел трибуну. То, что я увидел, добило меня окончательно. Игроки нашей основной команды – Василий Карцев, Константин Бесков, Сергей Соловьев, Александр Малявкин, Всеволод Блинков, Леонид Соловьев – покатывались со смеху. Бывалые и все на свете повидавшие футбольные волки, они ничего подобного в своей жизни не видели.

Не помню, как доиграл я первый тайм. В раздевалке я швырнул в угол перчатки, за ними полетели бутсы. Не в силах сдержать слезы, я стал стаскивать свитер. Мне еще не сказали, что моя футбольная карьера окончена, но я был уверен: сейчас скажут. А если и не скажут, разве я сам этого не понимаю?

Мне не дали снять свитер. Меня заставили натянуть на ноги бутсы, а на руки – перчатки. Я вновь появился на поле. Я доиграл этот злосчастный матч, свой первый матч в команде мастеров. Тренер, работавший тогда с динамовскими дублерами, Иван Иванович Станкевич, человек мягкий и интеллигентный, нашел нужные слова. Он сумел объяснить мне, что все происшедшее не более чем несчастный случай, что ни он, ни старший тренер Михаил Иосифович Якушин во мне не разуверились, что в будущем надо быть осмотрительнее и видеть не только мяч, но и обстановку на поле. На следующий матч меня снова поставили, на следующий – тоже. Я закрепился в дублирующем составе, но мяча, забитого мне вратарем «Трактора», забыть не мог.

Самым близким человеком в команде был для меня в ту пору Алексей Петрович Хомич... Я носил за своим кумиром его чемоданчик, сидел рядом, когда он переодевался, стоял во время игры за его воротами. А он, как и заводской наш голкипер Алексей Гусев, тоже не отходил от моих ворот, когда играли дублеры, и не скупился на советы и наставления.

Хомич был мне симпатичен многими своими качествами. Но больше всего тем, что был настоящим, истинным спортсменом. Нет, его не назовешь аскетом, отшельником. Он и во время тренировки готов был пошутить. Но был он из тех людей, которые живут в точном соответствии с пословицей: «Делу – время, потехе – час». Работал на тренировках так, что оставалось лишь диву даваться, – ни минут лишних, ни часов не считал. И отдавался работе целиком, причем выглядело это так, будто ему труд не в тягость, а в охотку, будто вставать и падать, лететь из одного угла ворот в другой и кидаться в ноги нападающим не доставляет ему ничего, кроме удовольствия.

Как у всякого из нас, бывали у Хомича игры более или менее удачные, случалось, что и легкие мячи он пропускал. Но чтобы раскиснуть от неудач, чтобы играть не изо всех сил – такого с ним не бывало. Тут команда на него всегда могла положиться полностью.

Играя в дублирующем составе, я представлял себе, что если и попаду со временем в основной, то время это наступит очень не скоро. Какой уж там основной, когда в команде есть Хомич, а за ним еще и Саная? Однако это не охладило моего увлечения футболом.

Тренировался я много, не признавая никаких норм. Для меня как-то сразу стало обязательным делать на занятиях все, что делают полевые игроки: вместе с ними мерить круги по стадиону, бегать кроссы, совершать многочисленные рывки, преодолевать барьеры, прыгать, играть в больших малых «квадратах», бить по воротам, отрабатывать удары головой, пасовать. А сверх того оставалась в полном объеме вратарская работа, изнуряющая необходимость овладеть каждым приемом так, чтобы он выполнялся без участия сознания, автоматически.

Футбол занимал не только почти все мое время, но и целиком все мысли. К каждому игровому эпизоду с моим участием я возвращался мысленным взором снова и снова. Атаку, которая заканчивалась голом в мои ворота, память расчленяла на мельчайшие детали.

Мне и в голову не приходило убеждать себя в том, что вратарь в силах дотянуться до мяча, сильно пущенного вблизи в угол ворот. Ну а если бы я заранее вышел навстречу удару? Или, сумев предугадать, откуда этот удар последует, сместился поближе к тому углу? Или неожиданно для противника встретил бы его у передней границы штрафной площадки? Или вовремя крикнул защитникам, кому и куда надо бежать, чтобы перекрыть все пути атаки? Этих «если бы» находились десятки...

Пройдут годы, и за мной закрепится репутация человека, совершившего едва ли не переворот в привычных, устоявшихся представлениях о зоне действия вратаря и принципах его игры. Появятся статьи о том, что я раздвинул эту зону за границу штрафной площадки и что в моей интерпретации вратарь превратился в дополнительного защитника. Так ли это? Судить не берусь. Никогда не относил себя к числу теоретиков, никогда не делал обобщений, которые бы шли дальше анализа своих и чужих ошибок. Играл как игралось, выбирал те позиции и предпринимал те шаги, которые, казалось мне, вернее обеспечат безопасность ворот. А выходил ли далеко вперед или оставался во вратарской площадке, отбивал ли мяч ногой или ловил его руками, – это уж смотря по обстоятельствам. Если же и верно то, что стали приписывать мне с годами, думаю, помогли мне здесь две вещи. Во-первых, привычка выполнять на тренировках все, что делали полевые игроки, отчего я не уступал им в выносливости. Второе – постоянное стремление раскрывать собственные просчеты, винить в каждом голе сначала себя, а уж после других. При всем многообразии футбола есть в нем ситуации, которые повторяются неизменно. И если ты докопался однажды до собственной ошибки, то другой раз ее не повторишь.

Играя за дубль, я, конечно, не мог не надеяться, что в один прекрасный день фортуна смилостивится надо мной и я выйду на матч основного состава. Я часто думал об этом дне и мысленно не раз «проигрывал» его в мельчайших деталях. И вот он наступил, этот день, осенний день 1950 года, день, которого я так ждал и который кончился для меня так плачевно...

Накануне на установке перед календарной игрой московского «Динамо» со «Спартаком» при перечислении состава команды впервые было названо мое имя. Заболел Саная, и я должен был выполнить его обычную роль – роль запасного вратаря.

Не надо, наверно, и говорить, что для «Динамо» игра со «Спартаком» всегда особенно ответственна, а раз так, у запасного вратаря есть всего один шанс из ста выйти на поле, заменить первого вратаря. Тем не менее я страшно волновался, чувствовал себя участником матча с того момента, когда услыхал свою фамилию на установке.

По тогдашнему обычаю запасной вратарь выходил на поле вместе со всей командой и во время разминки, а затем и игры сидел на лавочке за воротами. Он как статист в спектакле, которого хоть и видно, но не слышно. Впрочем, есть у него и свое «кушать подано»: когда разминка закончилась, я подал Хомичу его «игровые» перчатки, а он вручил мне свои «тренировочные».

Всю игру Хомич стоял отлично. Дело шло к благополучному концу – осталось 15 минут, и мы вели 1:0. И вдруг Хомич после очередного броска остался лежать на траве. Вокруг столпились игроки, кто-то попытался помочь ему подняться, а я глядел на все это, совершенно забыв, что происходящее имеет самое прямое отношение ко мне.

Отрезвил меня зычный голос Леонида Соловьева:

– Ты что сидишь? Иди в ворота!

Только тут я понял, что один из ста шансов пришел. Но куда девалась вся моя уверенность! Я еле поднялся с лавки, повторяя про себя, как заклинание, одну лишь фразу: «Только бы не играть... Только бы не играть... Только бы не играть...» Повторял, а ставшие ватными ноги несли мое обмякшее тело к воротам.

Судья дал команду, кто-то из наших защитников ударом от ворот послал мяч в середину поля, игра продолжалась, но что происходило на поле, я не видал. Со мной творилось нечто непонятное, никогда прежде не испытанное. Мне казалось, что весь стадион видит, как у меня частой и крупной дрожью дрожат и подкашиваются колени. Я чувствовал: сейчас упаду или просто сяду на траву. Чтобы этого не случилось, я стал быстро расхаживать на негнущихся ногах от штанги к штанге. Дрожь не унималась, а игра в это время переместилась на нашу половину поля. Как во сне, увидал я накатывающуюся на меня красную волну. Увидел, как мяч, пробитый спартаковским нападающим Алексеем Парамоновым, по высокой дуге летит в сторону моих ворот. Увидел, как к месту, где мяч должен приземлиться, устремился другой спартаковец – Никита Симонян. В сознании мелькнуло: «Успею раньше!» – и я кинулся навстречу Симоняну...

А дальше все было как в том, гагринском, матче. До цели я не добежал, потому что столкнулся с нашим полузащитником Всеволодом Блинковым, опережавшим и меня и Симоняна, и сбил его с ног. А тем временем спартаковец Николай Паршин без малейших помех послал мяч головой в наши ворота.

Счет стал 1:1. Мы упустили верную победу. Мы потеряли дорогое очко. И всему виною был лишь один человек – запасной вратарь Яшин. Ему было оказано такое доверие, ему представилась такая возможность показать, на что он способен, а он...

Я начал постепенно приходить в себя только в раздевалке. Сидел на стуле, спрятав лицо в ладони, и пытался скрыть слезы. Кто-то из наших похлопывал меня по плечу: «Молодец, пару приличных мячей вытащил». Кто-то звал в душ. Потом все эти голоса перебил еще один, начальственный и резкий:

– Кого вы выпустили?! Сосунка, размазню! Тоже мне вратаря нашли! Гнать его в шею! Чтоб я его на поле больше не видел!

Я знал этот голос, он принадлежал одному ответственному динамовскому работнику. Знал я и то, что его слово для тренеров – закон. Знал и понимал: это конец.

И точно, это был конец. Меня упрягали в дубль всерьез и надолго. В дубле я провел остаток того года, весь следующий и часть пятьдесят третьего. Впрочем, наш тогдашний старший тренер Михаил Васильевич Семичастный рискнул выпустить меня еще раз, в матче с тбилисскими динамовцами. Рискнул и раскаялся. Сначала все шло благополучно. После первого тайма мы вели 4:1. Пошел второй тайм. Мяч попал ко мне в руки. Я хотел его выбить в поле, но настырный Тодрия – форвард мощный, коренастый, мне мешал. Никак я от него не мог увернуться. Кончилось все это тем, что я оттолкнул тбилисца рукой. В ответ – свисток, и судья показывает на 11-метровую отметку. Бьет Пайчадзе. 4:2. Тбилисцы сразу преобразились – почуяли, что не все еще кончено, и всей командой пошли вперед, я же совсем расстроился. Вскоре счет стал 4:3 – опять Пайчадзе гол забил. Потом 4:4. Как эти два мяча влетели в мои ворота, не помню. После уже узнал, что тренеры хотели меня заменить, но Константин Басков, наш капитан, отослал сменщика назад, крикнув: «Не надо, так доиграем». И он же в последние минуты забил пятый гол.

Возможно, попросись я тогда в отставку, меня не стали бы удерживать. Но попроситься я уже не мог: жизни вне футбола себе не представлял. Я не попросил, меня не прогнали. Я остался в «Динамо».